Последняя свобода

— Я тоже мечтал.
— Правда?.. — Ольга задумалась. — Не представляю себе Прахова в роли героя.
Да, она не глупа.
— Строго говоря, герой романа не он. Прахов — символ боли и ужаса. Символ столетия, споткнувшегося и захромавшего на левую ножку… — тут я осекся и заткнулся, но нечаянной аналогии она как будто не заметила.
— Кто же герой?
— Оленька, да ну их всех к Богу в рай!
— Позвольте! — Она вздрогнула. — Прахов и в романе умер?
— В один день и в жизни, и в воображении.
— Но это мистика!
— Чья-то злая воля, мне кажется.
— Чья?
— Не знаю.
— Расскажите, пожалуйста, — глаза заблестели жадно. — Я так остро чувствую тайну. Пожалуйста!
Я нехотя начал, постепенно, к своему удивлению, увлекаясь:
— Молодой человек — Павел, начинающий прозаик с блестящими (по замыслу моему) задатками, — знакомится с Кощеем Бессмертным. «Это было у моря, где лазурная пена…»
— И я там же познакомилась!
— Словом, старик, пронесший через пламенные десятилетия грех смертоубийства, выбирает Павла своим наследником.
— У старика нет родственников?
— Правнучка.
— Вы ее хорошо знаете?
— Нет, но… Помню, например, прелестного ребенка на коленях у дедушки. Тогда, перед смертью, монах проклял убийц, и Кощей безумно боится, как бы проклятие это не перешло на девочку.
— Павел увлекается ею?
— Он любит Анну. Но недаром же старик выбрал именно его, почуял нечто родственное, раздвоенность и одержимость. Постепенно, день за днем, он увлекает юношу загадочным замыслом сбывшегося проклятия. Их было двенадцать плюс он, «главный». Эта дюжина и их потомки в течение семидесяти лет так или иначе уничтожены. Гибели каждого посвящена отдельная глава — рассказы Кощея. Сам же он наказан страшной милостью — бессмертием. Он не может наложить на себя руки, физически не может, пробовал: некие силы охраняют его, прогоняя смерть. Старик предлагает Павлу план.
— Какой?
— Убийства. Кощей оставит предсмертную записку и отпечатки пальцев на своем ноже.
— И Павел соглашается?
— Отказывается, осознавая, какую тягость возьмет на себя. Хотя старик стремится представить преступление как акт милосердия, своего рода эвтаназию, способную облегчить его переход в другой мир — блаженный, как он надеется, мир забвения.
Обман не удался — и Кощей нажимает на другие струны. Три соблазна. Первый — золото: он отдаст юноше потир — чашу для причащения сакральной кровью Христа. Бесценная византийская вещица с драгоценными камнями была похищена когда-то из монастыря. Молодой человек устоял.
— А второй соблазн?
— Любовь. «Я отдам тебе самое дорогое, что имею». — «Анна меня любит». — «Разлюбит. Над нею у меня есть власть». И все же после долгих колебаний юноша устоял.
— А перед чем не смог?
— Перед славой. «У тебя богатейший материал и настоящий творческий дар. Пережив мгновение убийства, судорогу моей смерти, ты обретешь уникальный, единственный в своем роде опыт — и добьешься золота, любви и громокипящей славы». Был назначен день.
— Анна знала?
— Нет, конечно. Но многое предчувствовала. В воскресенье она собралась на весь день за город, но по дороге передумала и зашла в церковь.
— Вы идеализировали эту девицу.
— Я писал свою вещь, с собственными образами… — «не имеющими отношения к действительности», — хотел я продолжить, но вдруг понял: поимели, да еще как!.. — Нет, не идеализировал. Анна — не религиозный человек, не так воспитана, но ощущает надвигающуюся катастрофу и инстинктивно ищет помощи. И находит. Один священнослужитель соглашается пойти к старику, боящемуся церкви, как черт ладана.
Между тем все готово: написана записка, в которой юноше завещаны чаша и невеста; оставлены отпечатки пальцев на ноже. В момент наивысшего напряжения раздается звонок в дверь. Старик бросается в прихожую — на пороге возникает монах в черном облачении.
— Посланный Анной?
— Да. Кощей в ужасе захлопывает дверь перед призраком, как полагает он, девятнадцатого года. Однако «явление» непостижимым Божьим промыслом переворачивает его душу, и он возвращается в кабинет с намерением оборвать мистификацию. Но — поздно! Одна воля противостоит другой — и юная, безжалостная побеждает. Нож проходит в сердце — появляется Анна и видит своего возлюбленного, в опереточных перчатках склонившегося над умирающим. Сейчас она закричит на весь мир: «Убийца!» Павлу ничего не остается, как покончить с ней.
— И все? — шепотом спросила поэтесса.
— Все. Наследник объявился, круг замкнулся, проклятие перешло куда надо — в вечность. Вино, которое пил перед смертью старик, пролилось и смешалось с кровью.
Какое-то время мы молчали, мне было несколько неловко за неожиданный словесный взрыв: не она мне — свои вирши, а я ей — свой опус. Наконец Ольга сказала:
— Какая фантастическая поэма!
— Реальность фантастичнее и страшнее, сударыня.
Жаркие послеполуденные лучи едва пробивались сквозь пышные занавеси — «золото в лазури», — и прошла по ним тень, словно пролетела снаружи ширококрылая птица.
— Где можно прочитать ваш роман?
— Нигде. Вот Горностаев обещает поспособствовать — знаете такого?
— Кто ж его не знает. — Ольга передернула плечами. — Собирался когда-то о моем сборнике статейку написать.
— Не собрался?
— Этот сатир любит красивых женщин.
Знамо дело, кто не любит… но — «сатир!» Гришка — самый старый мой студенческий друг — сатир?.. Чутко уловив мое удивление, она поправилась:
— Извините, если я задела…
— Ну что вы! Всегда приятно узнать о приятеле нечто новенькое.
  
Глава 12
 
В коммуналке на Каланчевке было нечем дышать — и так манил кукуевский дом в саду, где кровь, грех и тайна.
— Ты вчера заходил ко мне на дачу?
— Нет.
— Что ты у нас делал?
— Да ничего.
— Зачем приезжал?
Он опустил голову. Сейчас последует очередная порция откровенности или лжи. Молчание затягивалось, я не выдержал:
— Ты стер кровь с «Видения отроку Варфоломею»?
Юра взглянул в диком смятении и наконец подал голос:
— Там проступила кровь?
— Что значит «проступила»? Что все это значит, черт возьми! — Вообще-то мой праведный пафос со вчерашнего утречка несколько поубавился.
— Два года назад, — начал он многозначительно и монотонно, — я пережил Встречу, — последнее слово было произнесено явно с большой буквы.
— С кем?
— С монахом.
— И он тебя наставил на путь истинный?
— Мне так казалось, но теперь я сомневаюсь.
— Ладно, оставим монаха. Ты лучше скажи…
— Но он был у вас в саду, когда я пришел на свидание.
Я всмотрелся в воспаленные глаза — невроз навязчивых состояний, не иначе, — а ведь так на него рассчитывал.
— Я понимаю ваше недоверие, поэтому никому ничего не рассказывал. Но это правда, Леонтий Николаевич. Это перевернуло мою жизнь.
Что ж, попытаемся что-нибудь извлечь из этого несомненно искреннего бреда.
— Рассказывай.
— Меня влекло к вашей жене и мучило предательство. Вы для меня были солнцем, и ваш роман я воспринял как первое предупреждение.
— Какая такая бесовщина в моем романе, что вы все…
— Ведь Прахов умер.
— Ты догадался, что герой — мой сосед?
— Догадался. После чтения я нашел телефон Прахова в «Справочнике Союза писателей» и позвонил ему.
— Зачем?
— Я знал: что-то случится. В сцене смерти столько мистики, вы перешли какой-то предел… Позвонил и убедился: смерть.
— И поехал в ЦДЛ?
— Да. Я видел труп с жутким лицом. Видел вас.
— И вырвал финал из тетради и уничтожил?
— Я бы не посмел.
— Ты много чего посмел.
— Леонтий Николаевич, вы знаете, что такое грех? Вы чувствуете это зло всей душою, всей плотью…
— Замолчи!.. Нет, рассказывай.
— Второе предупреждение — эпизод с женщиной, выходящей от вас. Я спрятался от нее не просто с испугу, я колебался и хотел уйти.