Тайная жизнь пчел
Я умудрилась дать себя ужалить в запястье, когда закрывала улей крышкой. Августа вытащила у меня жало.
— Я посылала им любовь, — сказала я, чувствуя, что меня предали.
Августа сказала:
— От жары пчелы звереют, и неважно, сколько любви ты им посылаешь. — Она вытащила из кармана маленький пузырек с оливковым маслом, смешанным с пчелиной пыльцой, и помазала мне кожу — ее патентованное средство. До сих пор я надеялась, что мне не придется испытывать его на себе.
— Считай, что ты прошла инициацию, — сказала она. — Кого не кусали, тот не сможет стать настоящим пчеловодом.
Настоящим пчеловодом. От этих слов у меня перехватило дыхание, и в тот же миг земля на опушке леса неподалеку взорвалась стаей черных птиц, поднявшихся в воздух и заполонивших собой все небо. Я сказала себе: Чудеса не прекращаются. Я добавлю это к списку моих профессий. Писатель, учительница английского и пчеловод.
— Думаете, я когда-нибудь смогу стать пчеловодом? — спросила я.
Августа сказала:
— Не ты ли говорила мне на прошлой неделе, что одной из твоих любимых вещей стали пчелы и мед? А если это так, то ты будешь замечательным пчеловодом. По большому счету, ты можешь делать что-либо и не слишком хорошо, но если ты это любишь, то этого будет достаточно.
Боль от укуса распространилась до самого локтя, заставив меня подивиться, сколь суровое наказание может навлечь такое мелкое существо. И я с гордостью должна сказать, что не жаловалась. Я просто вновь углубилась в процесс спасения пчел.
Залив воду во все ульи Тибурона и насыпав в них столько сахара, что человеку бы хватило, чтобы поправиться фунтов на пятьдесят, мы отправились домой — разгоряченные, голодные и утопающие в собственном поту.
* * *Подъехав к дому, мы обнаружили Маю и Розалин попивающих сладкий чай на задней веранде. Мая сказала, что оставила нам обед в холодильнике: сэндвичи со свиными отбивными и салат из шинкованной капусты. Пока мы ели, Июна в своей комнате наверху играла на виолончели — так печально, словно бы кто-то умер.
Мы съели все до крошки, не произнеся ни слова, и отодвинулись от стола. Мы размышляли, как заставить свои измученные тела подняться на ноги, когда услышали визг и смех, вроде того, какой можно услышать на школьной переменке. Мы с Августой переползли на веранду, чтобы посмотреть что происходит. И мы увидели Маю и Розалин, резвящихся со шлангом от дождевальной установки, босых и при полном наряде. Они попросту безумствовали.
Платье Розалин промокло насквозь и прилипло к телу, а Мая наполняла водой свой подол и подкидывала его, обдавая себе лицо. Солнечные лучи, путаясь в волосах, поджигали ее косички.
— Жизнь бьет ключом, — сказала Августа. Когда мы вышли наружу, Розалин схватила шланг и направила на нас.
— Только подойдите — будете мокрыми насквозь, — сказала она и — уф-ф-ф! — в грудь нам ударила ледяная струя.
Розалин повернула шланг и наполнила подол Маи.
— Только подойдите — будете мокрыми насквозь, — сказала Мая, передразнивая Розалин, и погналась за нами, окатив наши спины водой из юбки.
И должна вам сказать, что мы не слишком-то протестовали. Кончилось тем, что мы просто встали, позволив двум обезумевшим черным женщинам лить на нас воду.
Все четверо превратились в русалок, танцующих вокруг живительного фонтана, как, наверное, индейцы танцевали вокруг пылающего костра. Белки и каролинские крапивницы подходили так близко, насколько им хватало смелости, и пили из лужиц, а стебельки желтой травы распрямлялись и становились зелеными.
Тут хлопнула дверь веранды, и мы увидели Июну во всей своей злой красе. Должно быть, я была опьянена всей этой водой, воздухом и танцем, поскольку подняла шланг и сказала:
— Только подойдите — будете мокрыми насквозь.
И я окатила ее.
— Тысяча адских чертей! — заорала она. Я уже поняла, что зарвалась, но не могла остановиться. Я видела себя пожарником, а Июна была геенной огненной.
Она вырвала шланг из моих рук и направила на меня. Вода попала мне в нос и обожгла изнутри. Я схватилась за шланг, и каждая из нас принялась тянуть его на себя, а струя металась между нами. Мы упали на колени, не прекращая борьбу. Между нами бил гейзер, а глаза Июны глядели на меня совсем рядом, поблескивая бисеринками влаги на ресницах. Было слышно, как Мая принялась напевать «О, Сюзанна!». Я засмеялась, давая ей знать, что все в порядке, но не отпустила шланг. Я не собиралась уступать Июне Боутрайт.
Розалин сказала:
— Я слышала, что, если направить на двух сцепившихся собак струю воды, они расцепятся, но, похоже, это не всегда срабатывает.
Августа засмеялась, и я увидела, как смягчились глаза Июны, как она пытается не рассмеяться. Казалось, я читала ее мысли: Я борюсь за садовый шланг с четырнадцатилетней девчонкой. С ума сойти можно!
Она отпустила шланг и повалилась на траву, подергиваясь от смеха. Я, тоже смеясь, упала рядом с ней. Мы были не в силах остановиться. Я не могла бы сказать наверняка, из-за чего именно смеется каждая из нас, — я просто была рада, что мы делаем это вместе.
Когда мы поднялись, Июна сказала: — Боже, у меня кружится голова — я чувствую себя так, словно кто-то вынул пробки из моих ног и во мне ничего не осталось.
Розалин, Мая и Августа вернулись к своим русалочьим забавам. Я посмотрела, на то место, где мы только что лежали рядом, на мокрую примятую траву, сохранившую контур наших тел. Я ступила туда, осторожно, как только могла, и Июна, увидев это, ступила туда вслед за мной. И тут, к моему изумлению, она меня обняла. Июна Боутрайт меня обнимала.
* * *В Южной Каролине, если температура зашкаливает за 104 градуса, вы должны лежать в постели. Это, практически, закон. Некоторым может показаться, что это просто от лени, но на самом деле, когда мы лежим, прячась от жары, то даем своему уму возможность побродить в поисках новых идей, спросить себя об истинных жизненных целях, и, в общем, позволить тому, что нужно, в нас проникнуть. В нашем классе был мальчик, у которого в голову была вживлена металлическая пластина. Он всегда жаловался, что ответы на вопросы не могут попасть в его мозг. А учитель на это говорил: «Найди там щелочку».
В определенном смысле мальчик был прав. У каждого человека в голове есть железная пластина, но если время от времени ложиться и лежать спокойно, насколько только возможно, пластина отодвинется, как дверь лифта, открывая проход, впуская внутрь все тайные мысли, которые терпеливо стояли рядом и ждали своего часа. Настоящие беды происходят в этом мире тогда, когда эти потайные двери остаются закрытыми слишком долго. Но это лишь мое мнение.
Августа, Июна и Розалин, выключив свет, лежали под вентиляторами в своих комнатах в розовом доме. Я распласталась на кровати в медовом домике, сказав себе, что могу думать о чем угодно, кроме моей мамы, — то есть мой лифт, как это часто бывало, не хотел впускать никого, кроме нее.
Я видела, как мир распускается вокруг меня, — по ниточке, словно вязаный шарф. Я видела обтрепанные края мира снов. Дерни за нужную нитку — и окажешься заваленной его обрывками. С тех пор, как я поговорила с Т. Рэем, мне так хотелось рассказать об этом Розалин. Сказать ей: Если ты думала о том, не заставил ли Т. Рэя мой побег заглянуть в свое сердце или измениться, — не трать больше времени. Но я не могла ей признаться, что мне это настолько небезразлично, что я даже решилась ему позвонить.
Я лежала на кровати без сил и глядела в слепящий квадрат окна. Как трудно держать мысли под контролем! Впусти меня, говорила мне мама. Впусти меня в лифт.
Ну, ладно. Я вытащила свою сумку и принялась рассматривать мамину фотографию. Я думала о том, каково мне было у нее внутри — мясная закорючка, плавающая в темноте, безмолвие, которым обменивались мы с мамой.
Я все еще хотела ее, но это чувство уже не было столь лютым и неистовым. Натянув ее перчатки, я вдруг заметила, как плотно они сидят. К шестнадцати годам они уже будут для меня вроде детских. Я стану Алисой в Стране Чудес, после того как она съела пирожок и выросла вдвое. Мои ладони разорвут перчатки по швам, и я никогда уже не смогу их надеть.