Танкисты (Повесть)
— Отправляйтесь на свое место, — с раздражением и переходя на «вы», сказал генерал, заметив, что худенький лейтенант все еще стоит там же, где и стоял. — Занесла вас нелегкая в середину колонны. Сдали бы свои подарки в тылы, что ли!
— У меня приказ доставить груз по назначению…
Генерал прервал лейтенанта:
— Идите, я вам говорю.
И опять заревели моторы, защелкали, заскрипели бревна. Колонна тронулась…
Генерала Шубникова назначили командовать корпусом совсем недавно. Да, собственно, его и не могли назначить раньше: механизированные корпуса возникли лишь в сентябре. Под Москвой их формировали сразу три. И в каждом — две сотни танков, пехота на колесах, артиллерия, «катюши», саперы. Почти две тысячи автомашин — и ни повозки, ни лошади. Танковые корпуса существовали с весны и уже воевали в донских и приволжских степях. А мехкорпус — это совсем новая организационная форма. Так, во всяком случае, ему сказали в Наркомате обороны. Впрочем, сам Шубников знал, что не очень-то новая. Он еще в тридцать четвертом году служил в мехкорпусе, командовал батальоном. Потом механизированные корпуса расформировали.
Шубников вспомнил, как в тридцать седьмом его, только что окончившего академию механизации и моторизации, встретил старый дружок Иван Ковальчук: вместе учились в конце двадцатых годов в кавшколе. Но Иван успел уже стать комбригом, и они обмывали его ромб в московской квартире Ковальчука на Усачевке.
— Зря бросил ты, Микола, конницу, — раздумчиво говорил раскрасневшийся комбриг, подливая Шубникову коньяк в граненую стопку и накладывая на тарелку шпроты. — На танки пошел, а вон ребята из Испании приехали, говорят: танки твои там себя не показали. Горят твои танки. Только дым идет.
— Я тоже там был, недолго, правда. — И после паузы спросил: — А конница?
— Конница — это конница, — веско сказал Ковальчук и, помолчав, вдруг добавил: — Я вот три месяца назад тоже две шпалы носил, а сейчас, как видишь, дивизию принимаю.
— У кого принимаешь?
— Вот принимать-то не у кого.
— Понимаю. — И, помолчав: — А все-таки танки себя покажут.
— Ну давай, давай, — снисходительно улыбнулся Ковальчук.
Шубников сам смолоду был кавалеристом, любил конницу. Да и теперь еще часто, обходя танковый строй, он вспоминал своих лошадок той поры, когда служил начальником дивизионного конезапаса, — умных, красивых, выхоленных, подобранных по мастям. Первое время ему тоже не очень-то нравилось у танкистов. И расхожую танкистскую поговорку «Порядок в танковых войсках» он воспринял, скорее, иронически: какой уж там порядок? Но потом привык, да и порядок стал другой. Может быть, оттого, что в танковые войска пришло много кавалеристов.
Перед войной снова начали создавать мехкорпуса — большие, трехдивизионного состава. Шубников, уже полковник, был назначен командиром танковой дивизии. Но скомплектовать дивизию как следует не успели, хотя танки стали поступать хорошие — тридцатьчетверки.
В мае в дивизии было три батальона таких танков, остальные — БТ и Т-26 — верткие, даже прыгать умели (в тридцать шестом Шубников сам занял первенство в округе по этим прыжкам), но броню имели тонкую, да и пушечка слабенькая.
В августе в ходе боев мехкорпус расформировали — его практически уже и не было, остались лишь номер, штаб, отдельные подразделения, вырвавшиеся из окружения под Киевом. Раненого Шубникова отправили в Москву. После госпиталя несколько недель он работал в Главном автобронетанковом управлении Наркомата обороны, и как раз ему довелось участвовать в расформировании механизированных корпусов. Вместо них и танковых дивизий формировались танковые бригады.
Было не очень-то приятно своими руками делать это, но Шубников понимал: обстоятельства вынуждают.
Просто очень мало танков, их не хватило бы на корпуса и дивизии. Бригады можно было сформировать из тридцатьчетверок, а это кое-что значило в ту грозную пору.
В госпитале опять встретил старого дружка-кавалериста Ковальчука: лежали в соседних палатах.
— Ну что твои танки? — хитро улыбаясь, спросил Ковальчук, теперь уже генерал-лейтенант.
— А твои кони?..
— Они себя еще покажут.
— А танки уже показали.
— Где?
— Да у немцев.
— Это точно. Степь и мертвые кони. Картина, Микола, не приведи бог!..
Но шло время, и под Тулой зимой бригада полковника Шубникова — сорок пять танков — искусно маневрировала и наносила по врагу чувствительные удары. Он раздумывал тогда: «Под Луцком я имел почти двести танков и мало что мог сделать, а здесь полсотни машин, и немцы с ними считаются, на рожон не лезут. Почему?» Как-то спросил Шубников об этом у давнего сослуживца по Белорусскому военному округу генерала Баринова, приехавшего к нему в бригаду из Генштаба. Тоже бывшего конника.
Они сидели в избе за тесовым столом и ели оладьи, испеченные хозяйкой — маленькой старушкой в черном траурном платке.
— Научились, Николай Егорыч, — ответил на его вопрос генерал. — Подожди, скоро ты получишь хозяйство побольше, чем твое теперешнее.
— Спасибо, Никита Игнатьич. Значит, и у вас там считают, что без крупных танковых соединений эту войну не одолеть. Но надо, чтобы туда входили не одни танки, нужны и пехота на колесах, своя артиллерия, свои саперы.
— Правильно вопрос понимаешь, — сказал генерал.
И вот теперь, в конце второго военного года, у Калача, у Советского, у Серафимовича, в донских степях рвут и кромсают немцев наши танковые и механизированные корпуса. Шубников знал, что именно они, эти корпуса, находятся в остриях стрел, далеко охвативших Сталинград. Да и он здесь, в этих угрюмых лесах, в бездорожье, тоже вводит в прорыв махину танков, автомобилей, пушек, «катюш» — махину, именуемую механизированным корпусом.
Шубников про себя усмехнулся. Вспомнил, что Ковальчук сейчас где-то под Воронежем командует конно-механизированной группой: значит, и ему пришлось на старости лет понюхать бензина да солярки.
Впрочем, и сам Шубников был причастен к созданию крупных механизированных соединений.
После зимнего контрнаступления под Москвой его танковую бригаду отправили на формировку.
А весной Ставка решила возродить танковые корпуса, но иного, чем до войны, состава — три танковые и одна мотострелковая бригады, а также части усиления, артиллерия, минометы, «катюши». Шубникову присвоили звание генерал-майора танковых войск и назначили командиром формирующегося танкового корпуса. Но танки, занаряженные с Урала, еще не прибыли под Владимир, где формировался корпус, и у Шубникова оказалось, впервые с начала войны, свободное время, когда он мог по-настоящему осмыслить то, что пережил за эти тринадцать грозных месяцев. А пережил он многое — и раскаленный июль под Новоградом-Волынским, горящие танки, свои и немецкие, и страшные дни и ночи боев на Днепре, и выход из окружения под Харьковом, уже без танков, госпиталь, а потом зимние бои под Москвой, когда полученные прямо с завода, с колес, тридцатьчетверки явно показали свое решительное превосходство над боевыми машинами танковой армады знаменитого Гудериана — его книгу «Внимание, танки» Шубников читал в переводе еще до войны. В ноябре Гудериану не удалось ворваться в Тулу и охватить Москву с востока и юго-востока. В декабре его дивизии были не только остановлены, но и отброшены Западным фронтом, которым командовал Г. К. Жуков, — фланговый танковый таран провалился. Да и другие танковые знаменитости рейха, уверенные после летних боев в несокрушимой мощи своих танковых колонн, — генералы Гепнер и Гот — почувствовали под Москвой железную стойкость нашей обороны и силу контрударов танковых бригад, вооруженных тридцатьчетверками.
10 декабря генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Центр», уже понявший, что операция «Тайфун», которая должна была полностью сокрушить Советскую Армию, обеспечить окружение и захват советской столицы, провалилась, докладывал начальнику генерального штаба сухопутных войск генералу Гальдеру о катастрофическом положении германских войск под Москвой. Фон Бок, среди других вопросов, сообщил Гальдеру, что между танковой армией Гудериана и армией генерал-фельдмаршала Клюге образовался разрыв более чем в двадцать километров.