Враг престола

— Я же могу отказаться!
Опускающееся к горизонту закатное солнце становилось всё краснее. Светило словно предвкушало кровь, которая должна была сегодня пролиться под его лучами.
— Нет, не можешь, — ответил К'Халим, и Эдуард никак не мог понять, что за чувства владеют сейчас этим человеком. — Он объявил шай’хир, право обнажённого меча. Один из вас умрёт сегодня.
— Как ты можешь говорить об этом так спокойно? — воскликнул Эдуард, теряя самообладание. — Проклятье, ведь это твой отец!
— А ты — муаз’аммаль, — ответил пустынник. — Ваши судьбы едины.
— Но что, если ты ошибаешься?
— Тогда мой отец убьёт тебя до того, как ночь опустится на пустыню.
— Эти люди чтут силу и храбрость, — встрял в их разговор Ярви.
Устроившись у очага, вор ужинал пшеничной лепёшкой и верблюжатиной, жаренной на углях. Эдуард так и не спросил его, где он пропадал весь день.
— Если ты откажешься, — продолжил Трёхпалый, отрезая кусок подрумянившегося мяса, — они никогда не будут тебя уважать.
— Но я не хочу его смерти!
— Как и я, — признался К'Халим, — но он сделал свой выбор, как и ты свой, когда пришёл сюда.
В словах пустынника был тот странный, почти пугающий фатализм, присущий, как уже заметил Эдуард, всему их народу. Именно это отличало их от людей королевства, и именно это сделало победу над ними столь непростой.
— Сейчас я оставлю тебя, — сказал К'Халим, отдёрнув полог юрты. — Хочу поговорить с отцом, пока вы не начали. Они уже зажигают факелы. Не заставляй его долго ждать.
Когда кочевник вышел, Эдуард посмотрел на изогнутый меч, всё ещё торчащий посреди жилища. Оружие казалось ядовитым скорпионом, готовым ужалить любого, кто протянет к нему руку.
— Что мне делать? — спросил он у Ярви.
— О, теперь ты спрашиваешь у меня совета, парень? — усмехнулся вор. — А я думал, что ты теперь дружишь только с господином широкие штаны.
— Мне сейчас не до шуток, — упрекнул его Эдуард. — Оставь свою ревность на потом.
— Ревность? — Ярви оторвался от ужина, подняв на Эдуарда глаза. — Этот гад пытался меня прикончить, смекаешь? Они тут все полоумные.
— Они могут помочь мне. Тогда, в пустыне, я узнал, что пустынники в долгу передо мной. В долгу перед моим отцом.
— Помочь тебе? В чём? Вернуть место правителя Простора? Порубить в куски тех, кто укоротил твоего папашу? Кто–то когда–то сказал мне, что мечи могут посадить на трон любую задницу. Вся штука в том, что на них неудобно сидеть.
— Ты не понимаешь! — возразил Эдуард. — Дело не в Просторе. Это гораздо больше нас обоих. Если бы ты только видел то, что видел я. Это не месть. Это справедливость!
Эдуард не знал, может ли объяснить своему товарищу то, что показал ему дух древнего храма. Впрочем, Ярви и не требовал этого рассказа. Меньше знаешь — крепче спишь.
— Тогда в чём дело? — спросил вор, ухмыльнувшись. — Боитесь ручки запачкать, ваше лордство? Думаешь, что на этом пути не будет крови?
Ярви был прав. Эдуард хотел ему возразить, но не мог. Если он действительно собирается что–то изменить, ему придётся пойти на это.
Был ли у него выбор? С тех пор как они вернулись из пустынного святилища, Эдуард не раз думал об этом. Он мог попытаться вернуться и рассказать людям правду. Быть может, даже донести её до кого–то из виконтов и других вельмож. И что потом? Что это даст? Поверят ли они его словам или решат, что он сошёл с ума, как и его отец? Захотят ли они вообще узнать такую правду?
«Власть их над твоим сердцем велика», — вспомнились слова старого Хазара.
Нет, ему придётся взяться за меч. Противник слишком могуч, коварен и безжалостен, чтобы Эдуард мог победить его одними словами. Это была та самая дорога, по которой пошёл отец. Путь, на котором он готов был принести в жертву своих людей и даже собственную семью ради высшей цели. Ради истины, свободы и справедливости.
— Нет, — признался Эдуард, опустив глаза, — я так не думаю.
— Тогда возьми этот проклятый меч, — подытожил вор, вернувшись к вечерней трапезе.
Эдуард сжал костяную рукоятку и извлёк оружие из песка. Меч оказался неожиданно лёгким. Гораздо легче тех мечей, которыми ему доводилось драться в тренировочных боях под крышей Дубового чертога. Мальчишка… Тогда он представлял себя великим воителем. Теперь же по спине его пробежал неприятный холодок. Никогда ещё ему не приходилось биться насмерть, защищая свою жизнь.
Отец говорил ему, что в самой смерти нет ничего страшного или постыдного. Стыд заключался в том, за что именно умирает человек. Быть может, именно поэтому в день своей казни он ушёл С ВЫСОКО ПОДНЯТОЙ головой.
— Надевать будешь? — спросил Ярви, кивнув на доспехи.
— Нет. Не думай, что это здесь принято.
— Тогда, если тебя убьют, я оставлю их себе, — сказал вор, отрезая себе ещё кусочек верблюжатины. — В Аксарае я выручу за них хорошие деньги.
— Это меньшее, чем я мог бы отплатить тебе, — улыбнулся Эдуард и вышел.
В центре улуса уже собиралась толпа. Люди всего племени пришли посмотреть на загадочного мухтади, вернувшегося из места памяти в священном облачении. Они хотели увидеть человека, которого вызвал на шай'хир сам О'Кейл.
Факелы освещали место будущего поединка. Сжимая рукоятку меча, Эдуард двинулся навстречу судьбе.
С каждым шагом страх наливал ноги тяжестью. Поединок всё расставит по своим местам. Если Эдуард проиграет, то найдёт покой в смерти. Если одержит победу, О’Кейл станет первым…
Жертвой, которую он никогда не забудет. Не сможет забыть.
Они вышли в круг света одновременно. Крепкий юноша с мрачным лицом и поджарый старик в широких шароварах и остроконечных кожаных сапогах с серебряными пряжками. Торс наиба защищала лишь добротная кожаная безрукавка, надетая на голое смуглое тело, украшенное множеством боевых шрамов.
Эдуард сразу понял, что, несмотря на разницу в возрасте, победить этого человека будет непросто. В конце концов, О'Кейл бился в войне Дюжины, когда Эдуарда ещё не было на свете.
Из толпы показался К'Халим Саг. Лицо кочевника выражало непостижимое спокойствие и покорность судьбе. Было ли ему известно, что произойдёт дальше? Видел ли он это в своих видениях? Кочевник поднёс отцу красивые ножны, из которых тот извлёк сразу два изогнутых меча.
«Он будет биться двумя руками», — подумал Эдуард, судорожно вспоминая уроки мастеров фехтования в Дубовом чертоге.
Старший брат Эдуарда Грегори должен был наследовать земли отца. Самому Эдуарду, как это часто делали в знатных семьях, была уготована военная карьера. Именно поэтому его подготовкой с малых лет занимались самые умелые бойцы Простора.
Однако у него до сих пор не было опыта реального боя.
Когда Простор раздирала гражданская война, Эдуард был ещё слишком юн, чтобы принять в ней участие. Позднее он угодил на каторгу, где все его занятия свелись к работе тяжёлой шахтёрской киркой…
Пламя блеснуло на стали клинков, и зрители тут же ожили, разразившись криками восторга и одобрения. Вне всяких сомнений, они были не на стороне Эдуарда.
О'Кейл размялся, совершив несколько круговых движений мечами. Его бугристое, жилистое тело напоминало связку старых древесных корней. Такое же жёсткое и сморщенное. В лице старика не было ни ярости, ни злобы. Лишь упрямая, мрачная решимость.
Эдуард понял, что О’Кейл совсем не жесток. Наиб не хотел убивать. Юноша сам вынудил его к этому. Единственный способ, который мог предотвратить его участие в хурале.
Они вошли в круг факелов и начали движение вокруг его центра, подобно хищникам, выбирающим подходящий момент, чтобы сцепиться в смертельной схватке. О'Кейл медлил. Он не знал, на что способен молодой соперник. Эдуард же просто не осмеливался напасть первым.
— Ты ведь никогда никого не убивал, верно? — спросил старик, глядя ему прямо в глаза.
Эдуард промолчал. Он не хотел, чтобы О'Кейл вселил в него страх.
— Как ты поведёшь их на сечу, если не знаешь, что это такое?