Господин горных дорог (СИ)

Насильники изодрали в лоскуты ее рубаху, избитая спина почувствовала грубое прикосновение земли и соломы. От троих несло перегаром, чесноком и перцем, а руки у них были горячи, как угли. Прикосновения мужа вызывали у Келы только легкое отвращение и холодность, из-за этих лапищ она чувствовала жуткий стыд и боль. Наконец парни уснули, слишком пьяные и способные только на слюнявые вонючие поцелуи и удары кулаками. Кела с трудом поднялась, завернулась в оставшиеся от рубахи лохмотья и побрела прочь от овина, морщась от уколов ледяного дождя с мелкой крупкой снега.
В доме все было перевернуто вверх дном, хорошо, хоть с петель не снесли. Кела обтерлась скомканным рушником, вытащила из-под перевернутого сундука рубаху и взвыла из-за прикосновения грубой холстины к рубцам. Лечь было страшно, потому что запора на двери больше не было. Кела устало опустилась на лавку и прижалась щекой к холодной печи.
О приходе Григора она узнала по едва слышному шороху и легкому запаху земли. Мертвеч стоял посреди комнаты, мрачно изучая разгром, потом легко перевернул опрокинутый стол и посмотрел на Келу. Она встала, делая ему навстречу осторожный шаг.
— Ты бродишь с горными духами, Григор, ты должен был видеть самого князя гор. Попроси Господина за заплутавшего охотника.
Мертвец покачал головой.
— Ему уже ничем не помочь.
— Григор! — взмолилась Кела. — Ты получишь все, что пожелаешь. Мое тело. Мою душу.
Она резко нервно дернула завязки, и последняя защита соскользнула с плеч к ее ногам.
— Твои волосы? — насмешливо предположил мертвец.
Кела протянула руку, сняла с крючка ножницы и обрезала спутанные косы у шеи. Протянула их призраку.
— Мои волосы.
Григор взял их, свернул в кольцо и прицепил к чудом уцелевшей, только потерявшей один зуб прялке. Потом подошел вплотную к Келе. Та внутренне сжалась, но заставила себя выпрямиться. Узкая горячая кисть коснулась ее плеча, смахивая обрезанные волоски. Кела почувствовала, как слезы застилают глаза.
— Все загоржские охотники погибли, причем, по собственной глупости, — шепнул Григор. — Я не смог бы им помочь, даже если бы захотел. Я и не хочу.
Мертвец ласково погладил плачущую Келу по щеке. Она упала на колени, бессвязно умоляя его попросить за деревню. Обещала все, совершенно все. Григор присел рядом, нежно обтер избитую спину жены какой-то травой, надел на безвольную женщину рубаху. Обнял. Кела почувствовала наконец себя в безопасности и закрыла глаза.
— Они обидели тебя, девочка, они должны получить по заслугам, — прошептал мертвец. — Деревню давно пора снести с лица земли.
Кела замотала головой.
— Не надо! Оставь их!
Мертвец погладил ее остриженную голову.
— Ты такая глупышка, Кела. Но ты спасла Загоржу.
— Ты попросишь у Господина? — Кела подняла голову, пытаясь разглядеть в тусклом свете лампы глаза мужа.
— Да.
Кела слабо улыбнулась. Потом вдруг помрачнела.
— Хветродую завтра конец?
Мертвец кивнул.
— Ты не придешь больше? Я… Господин ведь отпускает души только до конца луны…
Мертвец вновь кивнул.
— Я больше не беспокою тебя.
Кела присела на край стола и царапнула гладкую поверхность досок. Мертвец склонился и поцеловал ее.
— Береги себя, Кела.
Он вынудил ее лечь на лавку, осторожно накрыл одеялом. Глаза Келы закрылись сами собой, тихий шелест погрузил ее в дрему. Ей грезилась тонкая темная фигура, которая прядет из ее волос нить и тихо что-то напевает.
— Разве можно выпрясть из волос? — удивилась Кела во все.
— Прясть можно даже из соломы, девочка моя, — ответила тень голосом мертвеца Григора. — Нужно просто уметь.
Кела проснулась, когда солнце было уже высоко. В доме царил идеальный порядок, словно погром ей пригрезился. В деревянной плошке на столе лежали несколько клубков тонкой медной нити, очень нежной Наощупь. Кела оделась, стараясь не обращать внимание на боль от соприкосновения избитой спины и ткани, и осторожно выглянула за дверь. Односельчане имели весьма потрепанный вид, и весть о находке последнего тела должного впечатления на них не произвела. Только отец Афоний пытался готовиться к отпеванию.
Кела заперлась в доме, спрятала клубки в сундук и взялась за колдовство. Она пощадила бы любого, она не смогла отравить в первую ночь мужа, но обидчиков она наградила небольшим проклятьем. И ощутила неприятное злорадство.
На отпевание Кела пришла в траурном белом, вежливо раскланялась со старостой, но разговаривать с ним не стала. С того дня соседи стали относиться к ней с удвоенной настороженностью, с затаенной злобой, но трогать не смели. Григор больше не появлялся, и Кела с удивлением поняла, что ей не хватает его присутствия; его прикосновений, которые при жизни были такими холодными, а по смотри — теплыми и ласковыми. У нее даже не было могилы, на которую можно было сходить. В память о муже остались только четыре клубка странных ниток.
* Хветродуй-старшой — приблизительно соответствует нашему ноябрю. Оба хветродуя у куритских крестьян считаются одним месяцем, просто двухчастным.
* — Всякое дыхание славит господа. — это нужно сказать при встрече с благорасположенным мертвецом. Он ответит «И я хвалю», и можно будет узнать, что не дает человеку успокоиться в мире. Первая фраза — окончание 150-го псалма Давида («Хвалите Бога во святыне его…»)
  
Глава 3. Ангел
 
 
Не смотри назад с тоскою,
 
Не зови меня за собою…
 
Хелависа
 
Старая Летца умерла накануне Рождества, как приставляются все ведьмы. Кела почти не испытала никакой потери, ничего не переменилось. Ее тут же сочли колдуньей, раз именно она — мало того, что внучка — оставалась с Летцей до последнего вздоха старухи. Теперь к Келе шли со всеми бедами, но дверь дома почти всегда оставалась заперта.
Злобник* выдался ненастный, бури не утихали неделями. Кела вышивала красными нитками по холстине, почти не выглядывая на улицу, или читала истрепанные, заученные наизусть однообразные жития. Третья седьмица злобника перевалила за середину. Келу разбудил громкий стук в дверь, крики и чьи-то визгливые причитания. Накинув поверх сорочки толстую вязАную шаль, Кела отодвинула засов и выглянула наружу, сразу же наткнувшись взглядом на беспокойные черные глазки старосты. После того, как его непутевого младшего сына сразил весьма неприятный и срамной недуг, Божка стал относиться к Келе с опаской и даже с некоторым уважением. Впрочем, это не заставило девушку снять порчу.
— Чего тебе, батюшка? — хмуро спросила Кела.
— Заботам твоим, матушка! Занесло окаянного в такой буран к нашей деревне. Уж ты обогрей путника.
Кела похолодела. Все это так неприятно напомнило осень. Она раскрыла, тем не менее, дверь пошире, позволяя внести завернутое в меха тело; его положили на стол, как когда-то Григора, а рядом опустилась с негромким стуком крынка и полголовы сыра. Кела молча указала односельчанам на дверь, громко щелкнула задвижкой и вернулась к столу. Незнакомец дышал хрипло, но довольно ровно. Освободив его от задубевшей на морозе овчины и нескольких подбитых мехом плащей, Кела вытащила из крепко стиснутых рук мужчины перевязАную бечевой стопку книг, и обхватила себя за плечи. Продолжать разоблачение чужака не хотелось: во-первых, он был мужчиной, а во-вторых — совершенно незнакомым.
— Ты ведешь себя, как все они! — громко укорила себя Кела.
Она принесла с чердака тюфяки и сделала у печки вполне сносную постель, обмыла закоченевшее тело незнакомца теплой водой, укутала его в одеяло и принялась за приготовление лекарства. При этом Кела не могла не разглядывать чужака, задаваясь вопросом, все ли городские так… необычны? И если да, то каковы же у них женщины?
Чужак походил на ангела, как его пишут на иконах — белокурый, с тонкими чертами лица. Если уж так, то Григор с его смоляными волосами и горбатым носом походил на самого дьявола. Отогнав прочь мысли о покойнике-муже, Кела смочила губы «ангела» отваром и занялась уборкой. Все вещи горожанина она убрала в сундук и вдруг сообразила, что среди них нет ни денег, ни документов; паспорта, который, говорят, есть у каждого городского. Неужели староста еще и обворовывает путешественников? Впрочем, эта догадка не особенно поразила Келу — откуда еще нищей деревне, где делают только кислое вино, раздобыть денег?