Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей)

Виктор понял, что дальнейшие споры бесполезны. Никто не смог бы перебороть упрямства этих крестьян, а их суеверия оказались сильнее здравого смысла. Он спросил, можно ли ему остаться в доме еще на день и ночь.
— Вы вольны жить здесь, пока вам не откроется истина, — услышал он в ответ.
Один за другим соседи разошлись, жизнь деревни вернулась в обычную неспешную колею. Словно ничего и не произошло. Виктор вновь решил подняться на Монте Верита, на этот раз по северному склону. Но довольно скоро убедился, что пройти там нельзя, во всяком случае без специального альпинистского снаряжения. Выбери Анна этот путь, она бы неминуемо разбилась.
Виктор вернулся в деревню. Расположенная на восточном склоне, она уже спряталась в тень горы. Войдя в дом, он увидел приготовленный для него ужин. Расстеленный спальник лежал перед очагом.
Он слишком устал, чтобы есть, забрался в спальник и тут же заснул. Следующим утром он встал рано, поднялся на Монте Верита и просидел там весь день. Он ждал, не сводя глаз с окон-щелей. Долгие часы солнце палило немилосердно, а затем покатилось за горы. Ничто не шевельнулось в монастыре, никто не вышел к Виктору.
Он думал о другом мужчине из деревни, который много лет тому назад ждал три месяца, день за днем, ночь за ночью. И гадал, на сколько же хватит у него терпения, сможет ли он выдержать такой же срок.
На третий день в полдень солнце светило особенно ярко и Виктору пришлось уйти в расселину, в спасительную тень. Устав от бесплодного ожидания, а может, и от отчаяния, он уснул. Проснулся он, как от толчка. Маленькая стрелка часов подошла к цифре «пять», в расселине уже похолодало. Виктор поднялся к вершинам Монте Верита, отливающим золотом в лучах заходящего солнца. И тут он увидел Анну. Она стояла у стены на крошечном, в несколько футов, выступе, над крутым обрывом.
Она ждала, устремив на него взгляд, и Виктор бросился к ней с криком: «Анна… Анна…» Он захлебывался от рыданий, а сердце его чуть не выпрыгивало из груди.
Подбежав ближе, он понял, что не сможет обнять жену. Их разделяла пропасть. Она стояла в каких-то двенадцати футах, преодолеть которые он не мог.
— Я застыл на месте, не отрывая от нее глаз, — рассказывал Виктор. — Я не мог вымолвить ни слова. У меня перехватило горло. Я чувствовал, как по моим щекам катятся слезы. Я убедил себя, что она мертва, что она упала в пропасть. А она, живая, стояла передо мной. Тут не годились ни привычные слова, ни такие вопросы, как «Где ты была? Что случилось?», потому что первый же взгляд на Анну с ослепляющей ясностью открыл мне, что ни старик, ни девочка не отступили от истины. И я ошибся, принимая услышанное за выдумку и суеверия. Хотя я не видел никого, кроме Анны, монастырь внезапно ожил. Сквозь щели-окна за мной следили бог знает сколько глаз. Я всем телом ощущал их близость, нас разделяла лишь каменная стена. Их реальность не вызывала сомнений.
Голос Виктора дрогнул, опять затряслись руки. Он потянулся за стаканом воды и осушил его до дна.
— Она сменила одежду и стояла передо мной в какой-то рубашке, вернее, тунике до колен, перетянутой на талии поясом из камней, неотличимым от ожерелья, что показывала мне девочка. Голые руки, босые ноги. Более всего поразили меня ее короткоостриженые волосы, совсем как у тебя или у меня. Прическа изменила Анну, она помолодела, но стала какой-то суровой. Затем она заговорила со мной спокойным, ровным голосом, словно ничего и не произошло.
— Я хочу, чтобы ты поехал домой, Виктор. Не нужно беспокоиться обо мне, дорогой.
Сначала Виктор не поверил, что Анна говорит по своей воле. Происходящее напоминало ему гипнотический сеанс, когда медиум передает родственникам послания усопшего. Он едва нашел в себе силы для ответа. Он думал, что Анна находится под гипнотическим воздействием.
— Почему ты хочешь, чтобы я поехал домой? — мягко спросил он.
— Другого выхода нет, — Анна радостно улыбнулась, словно обсуждая с ним домашние дела. — Со мной все будет в порядке, дорогой. Это не безумие, не гипноз, совсем не то, что ты себе представляешь. Я понимаю, крестьяне изрядно перепугали тебя. Чувство это сильнее многих людей. Но я, должно быть, всегда знала, что где-то оно существует, я просто ждала все эти годы. Когда мужчины или женщины уходят в монастырь, на долю близких выпадают немалые страдания, но им удается их пережить. Того же я хочу от тебя, Виктор. Прошу тебя, если сможешь, пойми.
Она стояла совершенно спокойная, доброжелательная и улыбалась.
— То есть ты хочешь остаться здесь навсегда?
— Да, другой жизни для меня быть не может. Поверь мне. Я хочу, чтобы ты поехал домой, занялся повседневными делами, по дому, поместью. Если ты полюбишь кого-то еще, женись и будь счастлив. Благодарю тебя за твою любовь и доброту, дорогой, я не забуду твоего отношения ко мне. Если бы я умерла, ты бы хотел, чтобы я попала в рай. Так вот, сейчас я в раю. Скорее я брошусь в пропасть, на эти скалы, что подо мной в сотнях футов, чем уйду с Монте Верита.
Виктору почудилось, что фигура Анны окружена сиянием.
— И ты, и я, — продолжал он, — знаем из Библии, что такое преображение. Это единственное слово, каким я могу описать выражение ее лица. Не истерия, не душевное волнение, но преображение. К ней прикоснулось что-то внеземное. Мольбы на нее не действовали, применить силу не представлялось возможным. Анна действительно скорее прыгнула бы в пропасть, чем вернулась ко мне. Я бы ровным счетом ничего не добился.
Никогда еще он не чувствовал столь полной беспомощности, осознания того, что бессилен изменить ход событий. Словно они стояли на причале и она собиралась ступить на палубу корабля, отправляющегося в неизведанное, и тянулись последние минуты перед тем, как заревет сирена, возвещая, что вот-вот поднимут трап и ей пора идти.
Виктор спросил, есть ли у нее все необходимое, достаточно ли ей одежды, еды, вылечат ли ее, если она заболеет. Он хотел знать, не прислать ли ей чего-либо. А она улыбнулась, ответив, что за этими стенами у нее есть все.
— Я буду приезжать каждый год, в это время, и просить тебя вернуться. Я никогда не забуду тебя.
— Это тяжелое бремя, — ответила Анна. — У тебя будет чувство, будто ты возлагаешь цветы на могилу. Лучше бы тебе держаться подальше.
— Я не смогу не приехать, зная, что ты здесь, за этими стенами.
— Едва ли я выйду к тебе. Ты видишь меня в последний раз. И запомни, я навсегда останусь такой, как теперь. Это часть нашей веры. Унеси с собой мой образ.
Потом она попросила Виктора уйти. Она не могла вернуться в монастырь в его присутствии. Солнце уже зацепилось за вершины, и скальный выступ, на котором стояла Анна, прятался в тени.
Виктор долго смотрел на Анну, затем пошел к расселине, ни разу не оглянувшись. Постоял несколько минут, обернулся. Анна исчезла. Он увидел лишь стену, окна-щели и над ними, освещенные заходящим солнцем, пики-близнецы Монте Верита.
Каждый день мне удавалось выкроить полчаса или около этого, чтобы побыть с Виктором. Постепенно он приходил в себя, к нему возвращалась уверенность. Я говорил с его лечащим врачом, управляющим санаторием, сиделками. Они в один голос утверждали, что психического заболевания у Виктора нет и причиной нервного расстройства является перенесенное им сильнейшее потрясение. А мои посещения и беседы с Виктором уже принесли немалую пользу. Через полмесяца он настолько поправился, что выписался из санатория и переехал ко мне, в Вестминстер.
Осенними вечерами мы снова и снова обсуждали случившееся. Я допрашивал его более скрупулезно, чем раньше. Он отрицал, что в Анне было что-то неестественное. Их семейные отношения Виктор расценивал как нормальные и счастливые. Ее пренебрежение к вещам, спартанский образ жизни, соглашался он, несколько настораживали, но он не находил в этом ничего особенного, признавая за Анной право на индивидуальность. Я рассказал ему о той ночи, когда увидел ее босиком в саду, на заиндевелой лужайке. Да, признал Виктор, такое случалось. В ней чувствовалась какая-то скрытность, но он не считал себя вправе вламываться в ее душу.