Автобиография: Моав – умывальная чаша моя

Коустонской начальной школой руководит Джон Кетт, ведущий свой род от того самого Кетта, который «Кеттовский бунт», Кетта, закончившего земной путь, свисая на цепях с бастиона Нориджского замка. Его живущий в двадцатом веке потомок – добродушнейший дяденька, пишет книги на норфолкском диалекте, и его уважают и любят все, кто обитает на многие мили вокруг. Разделяет ли он веру в независимость Восточной Англии, которую питал его зловредный пращур, я сказать не возьмусь, – уверен, впрочем, что, если нынешняя мода на ограниченную автономию древних английских королевств окажется устойчивой, он обратится в естественнейшего кандидата на пост короля англов, возможно, с Делией Смит [26] в качестве царственной супруги.
– Мне требуется доброволец, – объявила однажды мисс Меддлар.
Моя рука взлетела вверх:
– Я, мисс, я! Пожалуйста, мисс!
– Очень хорошо, Стивен Фрай.
Мисс Меддлар неизменно обращалась ко мне по имени и фамилии. Таково одно из главных моих воспоминаний о начальной школе – я всегда был в ней Стивеном Фраем. Думаю, мисс Меддлар считала имена слишком панибратскими, а фамилии слишком холодными и официальными для порядочной христианской сельской школы.
– Будьте добры, Стивен Фрай, отнесите это в класс мистера Кетта.
«Это» представляло собой листок бумаги с оценками по контрольной работе. Правописание и арифметика. Я опозорился, написав слово «many» с двумя «n». Все прочие сделали ту же ошибку, да еще и написали это слово через «е», и потому мисс Меддлар добавила мне полбалла – за то, что я знал насчет «а». Заглянув в полученный от нее листок, я обнаружил, что мое имя стоит там первым: я набрал девятнадцать с половиной баллов из двадцати.
Я вышел в коридор и направился к классу мистера Кетта. И уже поднял руку, чтобы постучать в дверь, когда услышал за ней взрыв общего смеха.
Никто в этом мире – ни самая что ни на есть бородавчатая старуха из Арля, ни самый морщинистый и сгорбленный казак, ни отрастивший самую длинную косичку наидряхлейший китайский мандарин, ни даже сам Мафусаил, – никто и никогда не сможет превзойти годами учеников старших классов. Они подобны охотникам с групповых фотографий времен королевы Виктории. Сколько вы ни проживете, они всегда будут выглядеть старше вас лет на сто и навек сохранят способность отпускать такие усы и вмещать такие количества спиртного, о каких вам и мечтать-то нечего. Умудренного вида, с коим они восседают на этих снимках, зрелости, которую выражают их физиономии, вам не приобрести никогда. Никогда.
В классе мистера Кетта смеялись девяти– и десятилетки, но то были девяти– и десятилетки, возраста которых я никогда не достигну, с которыми я никогда не смогу хотя бы отчасти сравняться в отношении зрелости и старшинства. Было в их смехе нечто, разделявшее, казалось, тайну с мистером Кеттом, – тайну взрослости, – и от этого «нечто» у меня ослабели колени. Успев в последний миг отдернуть от двери уже поднятую для удара руку, я побежал в школьную гардеробную.
Я сидел, отдуваясь, на скамейке у шкафчиков с одеждой и прежалостно вглядывался в полученный от мисс Меддлар листок. Нет, я не мог выполнить ее поручение. Просто не мог войти в комнату, полную старшеклассников.
Я знал, что произойдет, стоит мне сунуться туда; я успел мысленно прорепетировать эту сцену, прорепетировать в таких подробностях, что уверовал, будто все уже произошло, – вот так трусливый ныряльщик, стоя на вышке, чувствует, как в животе его ёкает от прыжка, который он совершил пока что всего лишь в уме.
И я содрогался при мысли о том, как будет разворачиваться эта сцена.
Я стучу.
– Войдите, – говорит мистер Кетт.
Я открываю дверь и замираю на пороге – колени ходят ходуном, глаза опущены долу.
– А, Стивен Фрай. Чем могу быть вам полезен, молодой человек?
– Пожалуйста, мистер Кетт. Мисс Меддлар попросила меня передать вам вот это.
Старшие начинают посмеиваться. Презрительные, почти досадливые смешки. Что делает этот мелкий прыщ, этот клоп, это ничтожество в нашем классе, в обители зрелых людей, там, где мы зрелым манером разделяем с мистером Кеттом зрелое веселье? Вы посмотрите на него… штанцы все измяты, а… господи боже… он что, и вправду напялил на ноги сандалии «Старт-Райт»? Иисусе…
А то, что мое имя стоит в списке первым, лишь усугубит положение, в котором я окажусь.
– Ну-с, юный Фрай. Девятнадцать с половиной из двадцати! Судя по всему, голова у вас варит неплохо!
Почти уже громкий, издевательский смех и смех потише, посердитее. Правописание! Арифметика, боже милостивый…
Нет, нестерпимо. Немыслимо. Не могу я туда пойти.
Мне хотелось бежать. Не домой. Куда глаза глядят. Бежать, бежать, бежать и бежать. Но я и для этого был слишком испуган. О господи. И еще раз: о господи. А все потому, что я захотел быть хорошим. Все потому, что я так высоко задрал руку и запищал так громко и так настойчиво: «Я, мисс, я! Пожалуйста, мисс!»
Все было неправильным, неправильным был сам мир. Вот он я, Стивен Фрай, – сижу в гардеробной маленькой норфолкской школы, а хочется мне быть кем-то другим. Кем-то, живущим в другой стране, в другом веке и в другом мире.
Я вновь опустил взгляд на листок мисс Меддлар. Мое имя, красующееся в самом верху, неприлично оседает на стоящее ниже имя Даррена Райта. Даррен Райт получил четырнадцать баллов из двадцати. Четырнадцать – самое милое дело. Никакого стеснения не внушает. Почему я не смог набрать четырнадцать?
Я смял бумагу в плотный катыш и засунул его в резиновый сапог. В резиновый сапог Мэри Хенч. Так было написано четкими черными буквами на прилепленном изнутри сапога куске лейкопластыря. Мы с Мэри Хенч дружили, так что она, может, и не выдаст меня, если найдет эту бумажку.
Я встал, вытер нос. Господи.
В следующие десять лет я много, очень много раз оказывался один в гардеробных, то были самые долгие десять лет моей жизни. Случай, описанный здесь, невинен и инфантилен, при будущих же моих визитах в такие места меня обременяло куда более мощное чувство вины и ощущение собственной порочности. И по сей день, стоит мне оказаться в учрежденческой гардеробной, как сердце мое начинает ухать виновато и гулко. Да и желанию быть не Стивеном Фраем, а кем-то другим – кем-то, живущим в другой стране и в другом веке, – тоже еще предстояло не раз меня посетить.
Я покинул эту архетипическую гардеробную, этот опытный образец всех раздевалок, что поджидали меня впереди, и едва успел опуститься, трепеща, на свою скамью в классе мисс Меддлар, как прозвучал извещающий о первой перемене звонок.
Как и всегда, я присоединился на краю исчерченной линиями для игры в «классики» площадки к Мэри Хенч и ее подругам. Она была девочкой крупной, Мэри Хенч, с ласковыми карими глазами и приятной шепелявостью. Нам нравилось вместе бросать об стенку теннисные мячики и беседовать о том, до чего же глупы прочие мальчишки, гонявшие в это время мяч или дравшиеся посреди игровой площадки. Остолопы, так мы их называли. Все мальчики – остолопы. Иногда я и сам попадал в категорию остолопов, хотя обычно оставался просто олухом, что было, конечно, немного лучше. Компанию Мэри Хенч составляла Клер Таккер, моя соседка по классу мисс Меддлар. Клер Таккер носила очки, которыми снабдила ее государственная служба здравоохранения, и, разумеется, я называл ее Тлер Каккер, отчего она прямо на стенку лезла. Когда мне случалось пукнуть в классе, она немедля принималась громко вопить, что было, на мой взгляд, неэтично.
– Мисс, мисс! Стивен Фрай пукает!
Ну разве так можно? Ни в какие ворота не лезет. В подобных случаях полагается хихикать, тихонько и радостно, или нос краем свитера прикрывать. А привлекать к такому событию внимание взрослого – поступок чудовищно непорядочный. Да к тому же я вовсе не был уверен, что взрослые хоть что-то понимают в пуканье.
Перемена уже подходила к концу, когда я краем глаза приметил мисс Меддлар, шарившую взглядом по игровой площадке. Я попытался укрыться за Мэри Хенч, она была покрупнее меня, однако Мэри сказала, чтобы я не изображал остолопа, и вытолкнула вперед.