Schwarz, rot, golden (СИ)

 В конце концов Рен не выдержал и повернул голову, посмотрев Локквуду в лицо. И, встретив ответный взгляд, Райнхолд тут же об этом пожалел. Взгляд у Локквуда был холодным и словно бы изучающим, а глаза – темными и внимательными под густыми темными же бровями. Какие-то слишком подвижные, будто нездоровые глаза. Райнхолду подумалось, что он, кажется, понимает, как про этого человека можно было насочинять столько разных баек.
 Впрочем, ничего страшного не произошло.
 Я тебя не помню, – произнес начальник охраны. – Вроде всех здесь знаю...
 Голос у него вблизи, не искаженный эхом, оказался низким и глубоким, чуть отдающим в хрипотцу.
 Ну, я меньше двух месяцев тут, – кашлянув, сказал Райнхолд.
 Как тебя зовут?
 Райнхолд, – ответил он. Интересно, зачем ему понадобилось мое имя, спросил себя Рен.
 Райн-холд... – медленно повторил Локквуд, словно пробуя на вкус каждый звук.
 Немец?
 Да, родом оттуда...
 За что попал сюда?
 Ограбление... – Локквуд кивнул.
 Ну, что ж, Райнхолд. Работай, – тут ему показалось, что начальник охраны чуть улыбнулся. И тень от этой странноватой полуулыбки отразилась непонятным блеском в карих глазах. – Тебе у нас понравится...
 Когда контроль ушел, Райнхолд продолжил было прерванное дело, но опять почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Давешний сосед почему-то смотрел на него с ужасом.
 2
 Need  you – dream you – find you – taste you 
 Fuck  you, use you, scar you 
 Break  you... 
 Nine Inch Nails "Eraser"
 [под черной обложкой]
 «После смерти матери я стал единственным наследником маленькой грязной квартирки на Сто Сорок Пятой улице. Недалеко от Риверсайд Драйв. По меркам этого города и она была, конечно, большим богатством. Уж чего-чего, а  бездомных здесь хватало. Город тогда, в середине восьмидесятых, стремительно менялся. Таймс Сквер превращалась из гнусной клоаки, которую я помнил ребенком, в этакий понтовый центр. Достойный, по мнению американцев, украшать Город. Который они все так любили называть «столицей мира». Поэтому с Сорок Второй улицы однажды раз и навсегда прогнали раскрашенных проституток. А еще через несколько лет прикрыли «Нью Виктори». Этот легендарный кинотеатр, в который старшеклассники иногда выбирались посмотреть порнушку, когда я еще учился в школе. Америка слушала джаз и диско. Парни коллекционировали видеокассеты со всякими кунфушными фильмами. Сходили с ума по Джаггеру и Рамонес. И мерялись, у кого самый длинный член и самые драные джинсы. Ну, в общем, жизнь била ключом.
 Для всех, кроме меня.
 А я некоторое время жил как автомат. Я просыпался по утрам, потом уезжал в Бруклинский порт. Много часов подряд обдирал руки о тяжелые ящики, разгружая торговые суда. Потом возвращался. Обязательно покупал по дороге пару бутылочек какого-нибудь не сильно дорогого алкоголя. Одиночество, настигшее меня, оказалось неожиданно гнетущим. Мне страшно было даже на один вечер остаться один на один со своей пустой квартирой без возможности как-нибудь притупить свои чувства. И незаметно для себя я начал больше и больше пить.
 Бессмысленность, окружившая меня после похорон, разрасталась день ото дня. Наверное, так себя может чувствовать какой-нибудь щенок. Вот когда-то он был чистым и ухоженным, а потом его выбросили на улицу. И шерсть спуталась в колтуны, и глаза слезятся. А он смертельно боится шума городских улиц, шарахается от автомобильных гудков. И в ужасе прижимается к стенам домов, спасаясь от многоногой толпы.
 Но постепенно щенок учится скрывать свою слабость. Устрашающе скалит зубы. И рычит на того, кто покажется ему опасным. Ну, может, в этом городе даже есть такое место, которое щенок считает своим домом. Где он каждую ночь устраивается на ночлег. Но он ненавидит этот «дом» за то, что в нем нет никого, кто мог бы сделать егонастоящим домом.
 Это все Америка. Почему-то она заслужила себе славу волшебного места. Сюда толпами приезжают одиночки. Мечтающие стать «кем-то». А мне вот иногда казалось, что я здесь стал именно никем. Я просто был здесь чужим всегда.
 Наверное, потому что я никогда не любил толпу.
 В школе нас учили быть прилежными американцами. Душой и телом. До мозга костей. Мы все знали наизусть государственный гимн. Мы каждый год репетировали исторические спектакли на день Независимости. Накануне дня Благодарения читали в пыльных классах, в которых штукатурка обваливалась, эту навязшую в зубах легенду. О первых американцах, которые когда-то поделились с индейцами едой.
 А индейцев-то на самом деле губили в резервациях. А красивую сказку про благородных первопроходцев придумали для того, чтобы она помогала Америке вырастить своих детей такими патриотами. В общем, все обман и лицемерие.
 День за днем нас учили лжи. Нас учили трепетать от гордости при виде звездно- полосатого флага. А у меня его цвета вызывали только раздражение. До ряби в глазах. Нам говорили: учитесь. Иначе не сможете зарабатывать деньги. Значит, не будете счастливы.
 Каждый день все вокруг твердят на разные лады: на Господа уповаем, остальное купим. Это ведь написано у них даже на денежных банкнотах. Здорово, наверное, смеются наркодельцы и сутенеры. Когда читают на вырученных за свой товар помятых бумажках: на Господа уповаем. Мне всегда было интересно, задумывался ли кто-нибудь из добропорядочных граждан этой страны об одном простом вопросе. Разве можно купить себе счастье? искренность? А любовь?
 [вырванные страницы]
 Я больше не чувствовал вообще никакого желания зарабатывать. Раньше я приносил свои деньги матери. Теперь я работал сам на себя. Как когда-то и мечтал. А какой такой толк был в том, чтобы прилежно прокармливать собственное тело. Когда ты никому особенно не нужен. Для чего. Для дешевых удовольствий? Дешевые удовольствия не привлекали меня еще очень долгое время после похорон.
 Алкоголь раньше был для меня способом расслабиться. Теперь он походил на такую единственную возможность выжить. О девочках не хотелось даже думать. Вообще-то я и всегда относился к этому проще, чем некоторые. Я первый раз переспал с девчонкой лет в четырнадцать. Это была возможность получить обоюдный кайф. Вроде как совместная попойка или что-то вроде того. И я потом пользовался такой возможностью, когда она вдруг появлялась. Девчонки говорили мне, что я красивый. Наверное, это их и привлекало.
 Но вот всерьез запасть на кого-то я ни разу не смог. Не знаю. Думаю, на самом деле мои приятели тоже все это просто выдумывали про любовь. Просто чтобы казаться круче. Ну да, это удовольствие. Вроде как после хорошей спортивной тренировки, только лучше. Но какой смысл придумывать себе что-то такое большее. Трах он и есть трах.
 Так о чем я. Я про тогда.
 А тогда я и вовсе не мог об этом думать. Сразу становилось тошно. Слишком опустошено оказалось все внутри. Я заливал эту горькую пустоту выпивкой. И иногда проводил дома дни напролет. Валяясь на постели и бездумно глядя в потолок.
 Наверное, я действительно остался бы в полном одиночестве. Меня выручили друзья. Пожалуй, они были единственными, кого я тут хоть как-то интересовал.
 Звали их Роберт и Свен.
 Вообще-то Роба на самом деле звали Роберто. Его родители эмигрировали из Испании, когда он был еще совсем маленьким. Роб был на пару лет младше меня. Он был из тех ребят, которые иногда умудряются окончить школу с хорошими отметками. Несмотря на бедность. И отсутствие кучи прав и удовольствий.
 Которые каждый божий день приходится отвоевывать у жизни.
 А потом можно пойти работать уборщиком. Куда-нибудь в бакалею. А может быть, клерком в какую-нибудь захудалую пыльную книжную лавчонку. А может, даже поступить в Нью-Йоркский городской колледж. Благо выпускников города принимают туда без экзаменов. Потом можно сделаться репортером или журналистом. Чем черт не шутит. Ну не в «Таймс», конечно. Но почему бы не попробовать устроиться в какую-нибудь такую насквозь желтую газетенку.