Условия человеческого существования
Ему никто не ответил. И хотя в глубине души многие считали, что было бы, пожалуй, действительно неплохо напасть на Сибирь — это приблизило бы конец войны и освободило бы их от вечного страха перед красными, — люди начинали смутно понимать, что Япония не способна вести войну на два фронта.
Конторские служащие не знали истинных причин развертывания Квантунской армии, проведенного правительством под ширмой «особых маневров». Им и в голову не приходило, что там, в Токио, были убеждены в неизбежности победы Германии, более того, опасались, что эта победа произойдет слишком скоро, что немецкая армия, прокатившись ураганом по русским просторам, вот-вот окажется у границы Маньчжурии, и ее страшная сила будет угрожать уже самой Японии… Опасались и готовились.
Кадзи молчал. Какое счастье, что мы не полезли в Сибирь! — подумал он и усмехнулся: случись это, молодого человека по имени Кадзи уже не было бы в живых…
— А что слышно про южные острова? — шепотом спросил кто-то.
— С Гуадалканала, оказывается, мы уже ушли…
«Ушли! Просто разгромлены. Гарнизон едва ноги оттуда унес», — подумал Кадзи, не отрывая пера от бумаги.
— Это стратегическое отступление, — зычно и самоуверенно бросил Ониси. — Америкашки дорого за него заплатили, а достался-то он им пустым! Теперь наша армия заняла более выгодные позиции и скоро начнет новое наступление. Вот увидите!
И Ониси многозначительно глянул на Кадзи, будто хотел сказать: «Ну что ты можешь на это возразить?» Кадзи поднял на него глаза. Но тут же отвел их в сторону: лавируя между столами, к нему приближался рослый улыбающийся мужчина.
— Как всегда, усердно трудимся, — шутливо бросил тот, подходя к Кадзи.
Это был Кагэяма. Грубые черты лица, широченные кустистые брови и покоряющая широкая улыбка.
— «Зависимость темпов развития черной металлургии от общего уровня развития промышленного производства», — прочитал он и ухмыльнулся, щелкнув пальцем по обложке. — Написал бы лучше о зависимости темпов развития любви от хода военных действий!
От воспоминания о Митико защемило в груди. Вот уже три дня, как они не разговаривают друг с другом. Она тут, совсем рядом, одним этажом выше. Кадзи чуть было не поглядел на потолок, но вовремя взял себя в руки и остановил взгляд на приятеле.
— Ты по делу или так?..
— Да вот проститься пришел. Конечно, это немного сентиментально…
Так. Ему уже прислали. Чуть слышно, почти про себя, Кадзи спросил:
— Когда отправляешься?
Кагэяма сказал, что уезжает завтра, что через несколько часов — он взъерошил себе волосы — этой прически у него не будет, его остригут под машинку, и такую прическу он сможет завести лишь через несколько лет, если ее вообще будет на чем носить.
— В детстве, когда играли в войну, я всегда был за командира. Постараюсь как-нибудь одолеть и эту игру в солдатики для взрослых!
— Завтра? Так скоро? — Кадзи огорчился, будто это касалось его самого. — И поговорить толком не удастся…
— Я получил повестку пять дней назад. Шлялся все вечера, пьянствовал напропалую. А про тебя вспомнил только сегодня… Да ведь ты, поди, вечерами занят? — Кагэяма многозначительно показал на потолок. — А, Кадзи?
— Тебе завтра, — проговорил в задумчивости Кадзи, — а кто поручится, что послезавтра вдогонку тебе не пошлют меня?
— Пошлют, так пойдешь. Подыхать там вовсе не обязательно. Кто-то ведь должен вернуться. Я врожденный оптимист, Кадзи. Люблю жить! Я здесь четыре года, а по-настоящему ни одного дня не проработал, только пил да гулял. Так что сладостей жизни я вкусил достаточно и особенно скучать по ним не буду. Об одном жалею — любил без меры, а жениться вот не успел. Не оставил по себе памяти, стрелял, так сказать, вхолостую…
За ближайшими столами расхохотались. А Кадзи снова подумал о Митико, и ему стало трудно дышать.
Кагэяма посерьезнел.
— Что ж, если говорить по-ученому, все это проявление неистощимой жизненной энергии нормального человека, а если попросту — наивная, слепая вера в будущее. Как ты считаешь?
— Не знаю… Может быть, обстоятельства и меня сделают таким, а пока не могу назвать себя безоговорочным оптимистом.
— Как ты думаешь, сколько это протянется? — неожиданно перейдя на шепот, спросил Кагэяма.
Кадзи пристально посмотрел на непривычно серьезное лицо Кагэямы. Таким он его еще не видел. Сколько протянется? А какое это имеет значение? Кто поручится, что тебя не убьют в первый же день?
— Недолго, — сказал он уверенно.
— Года три?..
— Не больше.
Кадзи обвел взглядом комнату. Люди делали вид, что заняты своими делами, но Кадзи понимал, что они прислушиваются к каждому их слову. В военное время не стоит высказывать малоутешительные соображения относительно хода войны, тем более в стенах фирмы, работающей на нее. Но в Кадзи будто бес вселился. Он видел, что Ониси искоса следил за каждым его движением. Пусть! Старший ефрейтор Ониси! Герой Шаньсийской операции, боевой опыт которого сводился к тому, что китаянок насиловать приятно, а человека прикончить легче легкого — стоит только выстрелить ему в затылок!.. Что ж, пусть узнает о войне кое-что еще. Он все-таки скажет. Фронта ему, так или иначе, не миновать. И Кадзи заговорил:
— Когда объявили о нападении на Пирл-Харбор, мне здорово попало от начальства за мои речи. А сказал я тогда вот что: «Не важно, сколько мы потопили американских линкоров. Пусть даже двадцать! Но если при этом мы потеряли хотя бы один собственный — это уже не победа! Япония вписала безумную, бессмысленную страницу в историю!» — Кадзи мельком взглянул на начальника отдела; тот уставился на него сквозь очки, сосредоточенно выпятив губы. — Арифметика тут очень простая, нужно только сравнить уровни производства стали в Америке и у нас — цифры-то получатся несоизмеримые. Конечно, боевой дух и всякое такое рассчитывается по другим формулам. Но военный потенциал складывается из стали. Да что сталь, со сталью еще не так плохо. По нефти и энергетическим ресурсам нам вообще сравнивать нечего… Но мы во что бы то ни стало хотим победить! Вот и приходится туго великому японскому духу… Достается ему, не знает он ни сна, ни отдыха, то ему надо превращаться в железо, то в нефть, то в оружие, то еще во что-нибудь.
Кагэяма горько усмехнулся.
Кадзи сосредоточенно прикуривал сигарету, ощущая на себе враждебный взгляд Ониси. У этого типа достало храбрости расстреливать китайских старух, не больше; задуматься над поражением, которое ожидает Японию, у него, конечно, мужества не хватит.
— Влетело мне тогда крепко, — продолжал Кадзи. — После нагоняя я подобрал статистические данные, еще раз произвел расчеты и пришел к выводу, что к середине сорок третьего года производство стали в Японии и Маньчжурии будет близко к нулю. Сейчас у нас март сорок третьего. Пока до нуля мы еще не докатились, но сделали все, чтобы достичь этого уровня в самое ближайшее время. Возможно, в мои расчеты вкрались неточности…
Ониси с грохотом отодвинул стул.
— Вы пораженец, господин Кадзи! Вы хотите поражения Японии!
Его лицо исказила гримаса ярости. Ониси сказал это негромко, но по меньшей мере половина сидевших в комнате его слышали. У Кадзи заколотилось сердце. Какого черта ему понадобилось заваривать кашу! Но отступать, делать вид, что не расслышал, было поздно. Отказываться от своих слов — тем более.
— Чего ты раскипятился? — спросил Кадзи, как мог примирительно. — Я говорил о цифрах, а цифры показывают, что лучше было войну не начинать, только и всего.
— К чертям твои цифры! Япония уже воюет! — заорал Ониси. Теперь его слышали все. Не могли не слышать. И сам Ониси не мог уже остановиться, даже если б и захотел. Злобно оглядевшись, он набросился на Кадзи:
— Когда вы щеголяли в студенческих фуражках и прохлаждались в кафе, мы проливали кровь в шаньсийской глуши! А что нам пришлось там вытерпеть, ты можешь понять? Не для того мы страдали, чтобы откармливать в тылу всяких студентов-пораженцев!.. Ин-тел-ли-генты! Не выношу! Когда их призывают на учения по штыковому бою, как положено солдатам запаса, они в кусты, бабы трусливые!.. А туда же лезут рассуждать про войну… Это предат… — он поперхнулся, и от этого оборванного на полуслове выкрика его возмущение показалось не таким деланным.