Калинка-малинка для Кощея (СИ)

Он неожиданно потерял вид рубахи-парня и нахмурился. Глаза у него тоже зелёные, но куда темнее, чем у Счасты. И черты лица вдруг стали будто из камня вырезанными.
— А не много ли ты на себя берёшь, сестрица милая? — вкрадчиво спросил он, и от ужаса у меня похолодели руки и ноги.
Вид обманчив, истинная суть обоих — холодная и страшная, чуждая нам.
— А как же не брать? — в тон ему ответила она. И снова сделала шаг.
Горыныч вдруг протянул руку и схватился за посох Счасты. По тому вмиг пронеслась золотистая молния. Счаста охнула и отпрянула.
Горыныч стукнул посохом о пол, пещера задрожала:
— Хочешь играть в королевну — играй. А меня не трожь — добром это не кончится, — почти прорычал он, сверкнув нечеловеческими очами.
Я невольно вздрогнула, перед глазами всё смазалось, завертелось в безумном танце. Несколько мгновений будто ничего не происходило, а потом я почувствовала на талии сильную руку Дивислава, который поддерживал и не думал отпускать.
— М-да, — еле слышно выдохнул он. — Всё куда сложнее, чем я думал.
  
ГЛАВА 6. Сборы в Удавгород
 
На ночь Дивислав всё же остался у меня. После произошедшего он был хмур и неразговорчив. На попытки расшевелить его почти не реагировал. Однако моей настырности позавидовала бы Забава в момент обворожения очередного кандидата в мужья.
Пришлось усадить на лавку, тревожно и внимательно всматриваясь в лицо, взять за руку и старательно изображать обеспокоенную чудесницу. Впрочем, Дивислав изначально не особо проникся, будучи погружённым в собственные мысли. Поэтому пришлось усиленно потрясти его за руку и сесть поближе.
— Дивиславушка, — промурлыкала я, разве что не поглаживая по плечику. — Не молчи, коль печаль такая, поделись со мной печалью… Если, конечно, это печаль.
Он покосился на меня:
— Слушай, ты всегда такая?
Ну, уже хлеб. А то сидит весь в себе, страдает, как не знаю что. А так, вон, даже в глазах огоньки вспыхнули. Одновременно лукавые, удивлённые и страдальческие.
— Ты всегда такая, да? — зачем-то уточнил он.
— Ага, — кивнула я, — а бывает и хуже. Кстати, раз уж тут пытаешься мне что-то говорить про свадьбу, то вот есть возможность одуматься и убежать далеко-далеко.
Дивислав хотел было что-то сказать, но я невесомо приложила указательный палец к его губам.
— Но не ранее, чем отыщем Леля, — строго сказала. — Раз уж знаешь, чем можно помочь.
— А если не знаю? — невинно поинтересовался он, накрывая своей ладонью мою и легонечко сжимая.
При этом смотрел так, будто и впрямь ничего лишнего ему неизвестно и вообще он не сын Кощея, а мальчонка-зайчонка из лесочка. Ну нетушки, друг мой милый. Не обманешь.
Я с укоризной посмотрела на него и покачала головой. Дивислав понял, что обвести вокруг пальца не получится, и тихонько вздохнул. При этом даже не подумал выпустить мою руку.
«А я и не возражаю, — мелькнула мысль. — Пусть держит, коль нравится».
Хотя, конечно, на самом деле нравилось и мне. Прикосновения Дивислава были на удивление приятными и приносили необъяснимое чувство покоя. Возможно, правда, всё дело в том, что после ворожбы и мне не по себе, и он не в восторге.
— Расскажи, — тихо попросила я и аккуратно сжала его ладонь в ответ.
Даже Вася затаился и не вставлял свой клюв в беседу. Тишка и Мишка ёрзали туда-сюда, но голоса не подавали. Для постороннего человека оно и не слышно, но с ними живу не один год, поэтому прекрасно знаю, в какую сторону направились близнецы-домовые.
— Дело нехитрое, — мрачно сказал Дивислав.
И сразу стало ясно: «Всё плохо». Конечно, Дивислава я не слишком хорошо знала, но чутье не обманешь. Да еще и тон такой, что мало не покажется.
— Счаста и Горыныч — брат и сестра. Отец один, а матери разные. Детей вот и наделили такими характерами, что только внешне они похожи. А как речь зайдёт о чем-то серьёзном, так сразу драка. Ни Любим Горынович, но Счаста Горыновна общего языка найти никогда не могут.
— Любим? — эхом отозвалась я, удивившись имени.
Дивислав посмотрел на тёмный потолок моего дома:
— А то, — сказал как ни в чём ни бывало. — Батюшка Горын — он, знаешь ли, романтик еще тот. Хотел, что бы в доме царили любовь и счастье. Потому детям и дал такие имена. Только вот в итоге получилось всё наоборот. Земли у них хоть и небольшие, но всё же имеются. Счасте ничего не интересно, кроме власти. А Горыныч — тот еще скоморох да мечтатель. Он никогда не мечтал о месте правителя. Но вот беда: отцу настолько надоело слушать их перепалки, что махнул он на всё рукой и исчез. Осталось только письмо с наказом, что если за пять лет не разберутся между собой и землю в упадок приведут, то быть обоим изгнанными.
Я слушала молча. За окном стрекотали кузнечики. Надо бы спать ложиться, но… как ляжешь, когда тут такое? И Дивислав сидит такой задумчивый-задумчивый. Надо как-то его взбодрить — видно, что разговоры о друге вгонят только в большую печаль. Поговорить бы о другом, только ведь нельзя — вопросов станет еще больше.
— А почему они править должны вместе? — всё же поинтересовалась я.
— А дар один на двоих, — хмыкнул Дивислав. — Ведь управлять землями могут только те, в чьих жилах течет змеева кровь.
— Как? — ахнула я. — А если много потомков? Тут вон и двое сладить не могут. А коль будет четверо?
— Не-е-ет, — покачал головой Дивислав и наконец-то взглянул на меня. — В их роду бывает либо один ребёнок, либо двое — не больше. До этого как-то мирно уживались. А вот у Счасты и Любима вечно что-то не так.
— А отречься ему можно?
Дивислав только тяжко вздохнул:
— Если бы. Вот поэтому они вечно и шипят друг на дружку. При этом похожи ж до ужаса. Одинаково не любят делать что-то одно и пытаются спихнуть друг на друга. Только вот Счаста последнее время лютая стала. Страшно возле неё находиться. Всё время думаешь, что исподтишка устроит какую-то гадость.
Оно, конечно, если женщину довести, то и не такое может быть. Только вот надо бы выяснить: довели или всё же с рождения такая была? А то ведь всякое может быть: и колдовство, и порча, и еще много чего интересного. А может… просто скверный характер.
Вздохнув, я сказала:
— Давай ложиться спать. Утро вечера мудренее.
— Да-а-а-а? И куда же ты меня уложишь?
…На лавку. На лавке он выспался прекрасно. Хотя, конечно, ворчал долго и со смаком. Но я была непреклонна. И вообще… Калина из Полозовичей — простая бедная чудесница, которая не может позволить себе ни шикарного дома, ни чего ещё. Ничего себе — всё людям.
И как меня «малинкой» ни зови, подсластить и уговорить не удастся. И вообще: где это видно, чтобы почти незнакомый молодец оказался возле спальни девицы юной? (Ну ладно, не такой уж и юной, чай не шестнадцатую весну встречаю, но всё равно.)
А утром, позавтракав, взялись за сборы. Дивислав сообщил, что сбегает за кое-какими полезными вещичками и вернётся. Дал понять, что вещички припрятаны где-то рядом. Посоветовал не ходить за ним. Ну и ради богов, мне тут дел по горло.
После того как он покинул дом, я молча стояла на крыльце и провожала его взглядом. У кромки леса Дивислав вдруг остановился, обернулся и послал мне воздушный поцелуй. Я улыбнулась, но тут же нахмурилась. А он, стервец, всё заметил, хмыкнул довольно и припустил бегом в лес.
— Я всё понял! — громко возвестил Васька прямо над ухом.
От неожиданности я подпрыгнула на месте. И как только подкрался?
— И что же ты понял? — поинтересовалась я, одновременно соображая, что брать с собой дорогу.
— Будет любовь, — ехидно сообщил Васька и попытался издать звук, напоминающий поцелуй.
Правда, клювом это удалось сделать весьма скверно. Скорее уж получился какой-то подозрительный щелчок.
— Ага, — кивнула я. — Обязательно будет. Например, любовь к охоте. Вспомнишь хоть, как летать по лесу и ловить мышей, пока я буду отсутствовать.