Сверхдержава

– Это не иллюзии. Все возможно.
– Ничего не возможно! Такова судьба нашей страны. В российской системе тесно срослись преступность, производство, политика, финансы и все что угодно. Система устойчива, несмотря на ее кажущуюся хаотичность. В этой системе, в сущности, заинтересованы все – от королей-банкиров до старушек, продающих сигареты около магазина. Никто не хочет подохнуть с голоду. Все связано тысячами нитей – сверху донизу. Ты собираешься разрушить эту систему? И ты говоришь мне, что не питаешь иллюзий?!
– Знаешь, в чем ты не прав? – Давила яростно сверкнул глазами. – В том, что в этой уродливой системе заинтересованы все. Большинство людей приспосабливается к нашему уродству только потому, что у них нет нормального выбора. Отдача от их рабского труда минимальна, они не живут, а просто влачат существование. А в противоположность им – люди, имеющие доходы выше среднего и сверхдоходы. Их число невелико, и их вовсе не нужно сажать в тюрьму. Нужно только заставить их работать на страну.
– Ни хрена! – зло выкрикнул Краев. – Ни хрена не выйдет! Кто тебе на страну будет работать? Эти разжиревшие индюки? Конечно, можно, снова ввести казарменный строй и заставить работать из-под палки тех, кто не успеет сбежать. А потом снова бороться за демократию? Ни у кого не получилось, и у тебя не получится! Это невозможно в принципе!
– Зачем ты лжешь? – Давила медленно поднимался с места, щеки его побагровели. – Ты лжешь! У кого это не получилось? У них там, за бугром, почему-то все получилось. – Давила показал большим пальцем куда-то за спину. – Немцев и англичан разбомбили в прах, города их в лежали руинах. Япошки были отсталыми, только что разве по деревьям не лазили. Итальянцы платили своей мафии, шагу не могли сделать без ее ведома. У испанцев фашистский режим был до семидесятых годов. Сидели все в том же дерьме, что и мы. А потом взяли и вылезли! Знаешь, почему? Потому что люди нашлись! Люди, которые знали свое дело! Не рефлексировали, как ты, Краев, аморфный клубок нервов, а работали! Расчищали авгиевы конюшни. Вывозили говно – цистернами, составами. И разгребли! А мы что – хуже? Да, мы хуже! Не потому, что мозги у нас слабые. А потому что души слабые! Мы предпочитаем жить в говне, лишь бы нас не трогали. При этом хвастаемся своей выдающейся приспособляемостью! Вот возьмем к примеру тебя, Коля. Ты – типичная российская амеба, слизистый кусок как-бы-умных мозгов, плавающий по своей луже – поближе к свету и жратве, подальше от раздражающих субстанций. Да нет, ты уже не слизь, ты – гной, Коля! Гниешь заживо! Смотреть противно на то, во что ты превратился. И ведь гнить тебе не нравится – это я вижу. И ты способен перестать гнить. Только никак не могу понять, почему ты упорно предпочитаешь разлагаться. Почему? Только из-за того, что тебя один раз побили?
Наверное, Краев сейчас должен был взорваться: наорать на Жукова, заставить его заткнуться. Но Краев только болезненно вздрагивал и сжимал губы. Он знал, что Жуков прав.
– Я потерял веру, Давила, – тихо сказал он. – Идеалы мои оказались блефом. Во что мне верить? В Бога? У меня не получается? Почему, Давила? Скажи мне, почему?
– Потому что ты можешь верить только во что-то конкретное. Бог для тебя – абстракция. Ты проскочил тот период жизни, когда мог поверить в Бога естественным образом, без усилия. Твоим Богом стала работа. Ты работоголик, оставшийся без основного своего допинга. У тебя есть всего два способа существования – делать что-то денно и нощно и жить, либо не делать ничего и медленно умирать. Много лет ты занимался делом и жил, но тебе надавали тумаков и ты разочаровался в своем деле. Ты выбрал второй путь и теперь умираешь. И вот я протягиваю тебе руку и говорю: живи снова! Но ты, осел, упираешься. Что ты знаешь о жизни, Краев? Ты попробовал только маленький ее кусочек, убедился, что все вокруг – дерьмо, и решил, что по-другому быть не может. А вот я тебе говорю: может! Спорим? На три пластинки Фрэнка Заппы [3] ?
– А «Hot Rats» [4] у тебя есть? – хрипло спросил Краев. Горло его сдавило спазмом.
Это было оттуда – из их юности. Вечно они спорили на две пластинки Фрэнка Заппы – раритет, найти который при советском строе было почти невозможно. Поскольку счет в выигранных спорах был примерно равный, две пластинки переходили то к Николаю, то к Илье. Но в последние годы их дружбы Давила перестал проигрывать споры. Пластинки постоянно оставались у него, и Коле никак не удавалось их отыграть. А потом это забылось – как-то само собой.
А теперь, оказывается, появился и третий диск.
– Есть, – сказал Жуков. – У меня есть почти весь Заппа. У меня даже «Uncle Meat» есть. Выбирай три любые, чувак. Какие хочешь.
Он полез в шкаф, копался там минуты две, и вытащил толстую кипу пластинок. Положил ее на диван рядом с Николаем. Извлек из кипы заветный альбом, потрепанный десятилетиями непростой жизни.
– Вот он, – сказал Жуков, с любовью водя пальцами по потертым уголкам конверта. – Помнишь, как мы мечтали его послушать? Я выменял его на два «Цеппелина». Еще в девяносто первом году. Но ты тогда уже не слушал музыки, чувак. Тебя это уже не интересовало.
Краев медленно взял пластинку из рук Жукова. Близоруко поднес к лицу. Пальцы его задрожали, спазм в горле, казалось, совсем перекрыл дыхание. Краев громко всхлипнул.
– Я хочу работать, – сказал он. Руки его нервно вцепились в пластинку, как в последнюю опору в этой жизни. – Ты прав, Давила. Прав, черт тебя дери. Это – не жизнь. Но я боюсь тебя, Давила. Ты стал совсем другим. Ты не используешь меня как половик? Не вытрешь об меня ноги, когда я стану не нужен тебе?
– Эх, чувак… – Твердая ладонь Давилы опустилась на плечо Краева. – Как ты все-таки раскис… Знаешь, я не буду слезно клясться, что люблю тебя как брата. Не потащу к нотариусу составлять договор о вечном непредательстве. Потому что и то и другое – проявление мудизма. Ты уже забыл, кто мы такие с тобой? Напомнить?
– Мы – честные немудилы, – сказал Краев. И улыбнулся – впервые за этот день.
* * *
Почему он согласился? Согласился, понятия не имея, какие цели имеет Давила и какие люди стоят у него за спиной? Только потому что Илюха точно поставил ему диагноз? Дело было не в этом. Краев чувствовал, что его распирает изнутри – то, что накопилось в нем за эти полгода, требовало деятельного выхода.
Краев не просто так валялся на диване в течение нескольких месяцев – он придумал кое-что новенькое. Жуков не мог знать что именно, но со своим чутьем не мог не догадываться об этом.
* * *
– Ну что? – спросил Давила. – Ты готов?
– Нет… Подожди… – Мозги Краева уже лихорадочно работали, сводя к единому знаменателю разрозненные блоки идей. – Не сейчас. Сейчас мне нужно отдышаться. Подумать.
– Сколько времени тебе на это нужно?
– Неделю.
– Три дня.
– Четыре.
– Пойдет!
– Пластинки можно сейчас забрать?
– Забирай.
Сделка была заключена.
 
ГЛАВА 5
 
СВЕРХДЕРЖАВА. 2008 ГОД
 
СВЕТЛЫЕ ГОЛОВЫ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
 
Рихард Шрайнер в парадном пиджаке стоял перед зеркалом и поправлял галстук. Честно говоря, мода давно уже сменилась, но вот не нравились Шрайнеру эти современные блейзеры с тремя рядами золотых пуговиц и сорочки с красными кружевными воротничками от лучших российских кутюрье. Он привык к своему серому дымчатому пиджаку.
«Я буду выглядеть немножко старомодно и консервативно, – решил он. – Немецкий учитель из провинции – бедноватый, но честный. А также безусловно интеллектуальный и даже обаятельный».
Сегодня ему предстояло одно важное мероприятие – не столько ответственное, сколько волнительное. Рихарду Шрайнеру предстояло обзавестись сопровождающим.
Это будет парень, решил Шрайнер. Довольно со Шрайнера девочек. С девушками обязательно завязываются какие-нибудь отношения, и всегда они необоюдные. То влюбится Рихард, и сразу оказывается, что он не супермен – со своим средним возрастом, неспортивной фигурой, небольшим росточком и идиотской тросточкой. Кандидатура настолько невыигрышная, что не стоит тратить на нее несколько ночей. К тому же немецкие женихи нынче не в чести в России. А если в него влюбляется девушка, то это обязательно бесформенная барышня, изнывающая от романтической глупости. В общем, сплошной мезальянс с этими девицами.