Бледный гость

– Впрочем, теперь ей не до путешествий, – сказал я.
Я вспомнил, как был представлен королеве несколько месяцев назад. Величайшая из женщин, которую, увы, старость не обошла стороной. Помню, как благоговение сковало мой язык, и я едва мог вымолвить слово. Помню, как под ее тонкой кожей просвечивал череп.
Нет, нашей королеве Елизавете более не под силу длительные разъезды по стране.
Я предпочитал молчать о том, что мы обсуждали с ее величеством. Отчасти потому, что случилось после нашей с ней беседы, отчасти – судя по скептической реакции моей подружки Нэлл – потому, что мне бы никто не поверил. Как же, жалкий актер удостоился аудиенции у самой королевы!
И все же эта аудиенция имела место быть. И какая аудиенция!
– Что, прости? – Погрузившись в воспоминания, я не услышал, что сказал Лоренс.
– Я говорю, «вот он, гнойник довольства и покоя».  [2]
Он махнул рукой в сторону особняка, который тогда нам еще не казался таким уж большим.
– Я не совсем понимаю… – начал я.
Мы как раз шли по берегу пруда.
– Слова Шекспира, не мои. «Гнойник довольства и покоя». «Гамлета» помнишь?
– Конечно, – ответил я.
Мгновенно перед внутренним взором всплыли соответствующие строки, реплика Гамлета перед его отъездом в Англию и накануне войны, на которую отправляется Фортинбрас. Что-то по поводу того, как чрезмерное благополучие и безмятежность заставляют человека желать обратного. Размышляя, смогу ли я когда-нибудь позабыть об этой пьесе, я процитировал:
– «Вот он, гнойник довольства и покоя: Прорвавшись внутрь, он не дает понять, Откуда смерть».
– Браво, Николас! Ты выучил текст наизусть! Я пожал плечами и указал в сторону дома:
– Лучшего описания не найти.
– Прямо-таки карбункул, притом чудовищных размеров, – поддакнул Лоренс.
– Но, согласись, весьма роскошный, – добавил я.
– Твоя правда, – кивнул Лоренс. – Превосходное доказательство прогнившей гордости и разлагающегося тщеславия хозяина, лорда Элкомба.
Я слегка опешил от таких слов. Совершенно не в манере Сэвиджа.
Он был самым кротким из людей, которых я встречал. Безобидное выражение лица, темные волосы, нелепый чуб спадает на лоб, черты на редкость невыразительные… Кстати, именно из-за этих черт, я думаю, он был так хорош на сцене. Речь его всегда подчеркнуто вежлива, тон – спокойный и ровный. Однако роли ему доставались все больше отрицательные. То тихоня-отравитель, то улыбчивый убийца… В общем, на такого и не подумаешь.
Так что вам должно быть понятно, почему я был удивлен. Весьма опрометчиво и неблагоразумно отзываться подобным образом о человеке, на гостеприимство и доброжелательность которого мы рассчитывали. Вполне естественно, что мне захотелось выяснить причины такого нелицеприятного суждения и что-нибудь о самом лорде Элкомбе.
Мы шагали по длинной подъездной аллее, и я спросил:
– Тебе что-то известно об Элкомбе?
– Только то, что он знатен и благороден. Владелец сего прекрасного здания, которое унаследовал от своего отца, хотя, думаю, пришлось потрудиться, чтобы привести его в порядок. Ходят слухи, папаша его по молодости ошивался при дворе покойного короля и славился той же расточительностью, что и монарх.
– Ну, то была совсем другая эпоха, – заметил я.
– Что ж, тогда вернемся к действительности, – продолжил Лоренс. – Нынешний лорд – отец двоих сыновей, старшего, Генри, и младшего, не припомню его имени. Старшему удачно сосватали какую-то девицу, так что бракосочетание состоится через несколько дней, и скромные слуги лорда, как его там, камердура приглашены для увеселения гостей на свадебной пирушке. Их благодушному вниманию будет представлена пьеса одного из столичных писак – мастера Уилла Шмякспира!
Лоренс остановился, чтобы отдышаться. Потом спросил:
– Ну, как?
– Достойно, – ухмыльнулся я. – Но как же называется пьеса?
– Что-то вроде «Дурдом в летнюю ночь».
– Смешно. Только что-то я не вижу здесь прогнившей гордости и разлагающегося тщеславия. История вполне обычная. Наследник богатого вельможи собирается жениться. Званый ужин, богатый стол и жалкие оборванцы вроде нас, подбирающие с него крохи. А теперь давай выкладывай, что ты знаешь об Элкомбе. И избавь меня от своей чепухи.
– Больше мне ничего не известно, – уклончиво ответил Лоренс. – Кроме, пожалуй, одной вещи.
Спрашивать об этой вещи я не стал, полагая, что порой лучше промолчать, если хочешь узнать больше. Последовала пауза, и Лоренс задал такой вот странный вопрос:
– Знаешь, кто будет играть роль твоего приятеля Деметрия?
Тут следует отметить, что намечавшаяся постановка, как вы уже догадались, называлась «Сон в летнюю ночь». Я должен был исполнять роль Лизандра, одного из незадачливых любовников, оказавшихся в афинском лесу. Лизандр и Гермия, Деметрий и Елена – две пары главных героев, молодые люди то влюбляются, то охладевают друг к другу.
Уж не знаю, кто должен был играть Деметрия, но, полагаю, один из пятерки самых подходящих на эту роль молодых актеров.
– Неужели ты? – спросил я.
Лоренс в ответ лишь расхохотался, что меня слегка покоробило. В конце концов, юный любовник из него вышел бы что надо.
– Тогда кто?
Лоренс махнул рукой.
– Ну, откройте же тайну, мастер Сэвидж!
Неожиданным образом то, что мгновение назад меня никак не интересовало, стало вдруг необычайно важным. Отбросив в сторону свои убеждения, я принялся упрашивать Лоренса рассказать, кто же, черт побери, играет Деметрия, моего друга по несчастью и соперника.
– Спроси Ричарда Синкло, – сказал наконец Сэвидж. – Он тебе скажет.
– Из чего следует, что это вполне можешь оказаться ты. Как пить дать!
– Нет. Вот спросишь Синкло – и все узнаешь.
Видите, чем мне пришлось довольствоваться?! А ведь любопытство буквально съедало меня!
Инстед-хаус возник перед нами внезапно, едва мы миновали изящный сад, разбитый вокруг него. И если прежде по мере приближения он будто бы и не увеличивался в размерах, то теперь он занимал собой все пространство.
Приметами прошлых времен являются замки-крепости, нынешнего века – одышка и ожирение. Довольство и безопасность лишают нужды в зубчатых стенах и рвах. И если предков наших волновала надежность их убежища, то теперь дом – лишний повод для хвастовства. Может быть, на меня так подействовали презрительные слова Лоренса в адрес этого дома и его обитателей, но это были мои первые мысли, когда я увидел особняк во всей его красе.
Внушительный, продолговатый фасад здания из-за большого количества окон казался стеклянным, несмотря на то что холодный их глянец оттенялся теплым цветом камня. По углам располагались башенки, стройные и изящные.
На пути к главному въезду к повозке подбежал человек в ливрее и заговорил с мастером Поупом. Не сомневаюсь, он интересовался тем, кто мы и по какому делу. В результате мы сменили направление, проследовали вдоль дома и завернули за его крыло. Я подумал, что это похоже на плавание кругами вокруг острова, в поисках подходящего места для высадки. Мне случалось бывать в некоторых богатых домах Лондона, – даже пару раз в качестве гостя, – но по сравнению с этим величественным гигантом они казались куцыми и тесными.
Подходящий въезд нашелся за очередным углом. Им пользовалась чернь и прочая братия вроде нас. Разумеется, и пышности в нем было гораздо меньше. Мы въехали во внутренний двор. Наши «ветераны», Поуп и Синкло, углубились в переговоры с худощавым типом, которого я принял за дворецкого. Я стоял рядом с остальными в ожидании дальнейших указаний. О да, мы знали свое место.
В конце концов кто-то из слуг занялся Фламом и повозкой, а дворецкий, высокомерно махнув длинной костлявой рукой, приказал следовать за ним. Синкло и Поуп пошли первыми. Гуськом мы миновали низкий дверной проем, за ним началась крутая лестница. Никогда мне еще не приходилось преодолевать столько ступеней сразу. Один пролет сменял другой, и я начал думать, что такими темпами мы, должно быть, уже вскарабкались на самое небо. Но нет, лестница вывела в просторное пыльное помещение, которое, судя по наклонному потолку, грубо оштукатуренным стенам и треугольным окнам, располагалось под самой крышей. По обе руки от нас тянулись ряды двухъярусных кроватей. Здесь, как поведал наш надменный провожатый по имени Освальд Иден, мы и должны были расположиться. Кроме того, всем своим видом он показывал, что мнения об актерах самого низкого.