Слезинки в красном вине (сборник)

Как-то зимним вечером, после целого дня, проведенного в седле, когда она сумела-таки оценить превосходную посадку выздоравливающего, Ханнетта искренне с ним заговорила.
– Единственное препятствие к нашему браку, – сказала она, – это мой брат, барон. Но он не захочет убивать своего зятя. Впрочем, я бы на него рассердилась, – добавила она, нежно заржав. – С другой стороны, оставить дуэль незавершенной значит пренебречь делом чести.
– Ради нашей любви я пожертвую даже самой своей честью, – твердо заявил Серж Олевич.
Гордая девица была тронута этим порывом и лишь позже вспомнила, что задета тут была не его честь, а брата.
– Ба! – сказала она, пожав мускулистыми плечами и одним ударом хлыстика оголив зеленую ветвь клена. – Ба! Мой брат-барон уже достаточно поубивал; он не жаждет крови. Впрочем, даже захотев, он не смог бы рассчитаться со всеми жеребчиками, на которых скакала моя невестка. Не спорьте, – добавила она вместо ответа на слабый и галантный звук возражения, который издал молодой человек.
Так что, впервые доверив свою руку устам Сержа Олевича, она сменила хлыст на гусиное перо и воспользовалась им, чтобы написать брату в Вену о своем бракосочетании. Тот, впрочем, наполовину забыв о своей дуэли и вспоминая о ней лишь изредка, как о дате Пасхи или Вербного воскресенья, пришел в совершенный восторг от этой запоздалой помолвки. Характер его сестры, до сих пор увлеченной лишь верховой ездой, вынуждал его опасаться весьма мрачных вечеров, если бы та по немощи лишилась своего удовольствия и вернулась в Вену. Зато он изрядно удивился, узнав, что жених богат.
«Решительно, этот молодой человек – настоящий сумасброд», – подумал он, но более не пытался объяснить себе их непостижимый брак. Только баронесса фон Тенк, узнав новость, измяла несколько платков, искусала несколько подушек и опорожнила несколько аптечных склянок. Но ее природный оптимизм одержал верх: сочтя, что разгадала безумную уловку влюбленного, она стала упиваться кровосмесительными фантазиями и, вконец разволновавшись, пала в объятия некоего посольского атташе.
Достойно увенчал репутацию нашего героя выезд на охоту. Пока доезжачие преследовали оленя, обрученные, неосторожно спешившись, сделали несколько шагов по узкой тропинке. То ли зычный смех Ханнетты потревожил отдых лютого зверя, то ли звук далекого рога – как бы то ни было, но на чету ринулся здоровенный кабан. Ханнетта уже бежала к своему коню за кинжалом, однако Серж Олевич, шедший впереди, застыл на тропинке как вкопанный – от ужаса. Стоя, словно каменный истукан, между этой разъяренной тушей и своей проворной невестой, он успел лишь смутно подумать: «Все это слишком глупо», прежде чем лишиться чувств. Кабан уже коснулся его и наверняка свирепо потоптал бы, если бы что-то, может, огненно-рыжая грива Ханнетты, внезапно не отвлекло зверя. Во всяком случае, через несколько мгновений коленопреклоненная Ханнетта смотрела сквозь слезы на мужчину, который пешим встал на пути девяностокилограммового атакующего вепря, на мужчину, который заслонил ее собственным телом.
«Кровь фон Тенков будет в хорошей компании», – подумала она, и сожаление о возможных малышах фон Тенк-Олевичах коснулось ее в первый, а впрочем, и в последний раз. В Ханнетте фон Тенк не было ничего ни от мамаши-наседки, ни от романтической барышни; в Тюринге это знали, так что ее скупой, но точный рассказ о подвиге своего нареченного поразил городок как восхищением, так и удивлением. Дать себя прикончить ради слабой женщины – еще куда ни шло, но Ханнетта-то фон Тенк как раз и не отличалась ни слабостью, ни женственностью.
В общем, Серж Олевич удостоился весьма глубокого уважения, коим почитают храбрецов, а также другого, не столь отчетливого, с которым относятся к безумцам. Во всяком случае, это опасливое почтение явилось совершенно неожиданным в его собственных глазах. Неожиданным, но сладостным: конечно, кабан лишь слегка задел его, конечно, он грянулся оземь всего лишь с высоты собственного роста, но этот удар что-то изменил в его душе. Серж Олевич по-прежнему оставался все таким же трусом – увы! – но уже не так стыдился самого себя.
«Все это слишком глупо, в самом деле, слишком глупо», – твердил он, думая, что это могло бы оказаться его последней мыслью, и криво усмехался. Мало-помалу эту тихую и боязливую душу наполняло неведомое в его родной Вестфалии, а впрочем, и во всей Пруссии чувство, которое в Англии обозначают словом «юмор», хоть и странно его произносят.
Будучи отмечен этим блаженным безразличием, он три месяца спустя обвенчался с Ханнеттой, скорее обветренной, нежели красневшей, и сердечно, без всякого злопамятства облобызал того, кто чуть не стал его убийцей.
Жизнь в Тюринге была безмятежной. Оставив армию, чтобы посвятить себя владениям супруги и своим собственным, Серж Олевич, любивший деревенское житье и отнюдь не пренебрегавший прелестями служанок, так бы и вел там счастливые и нескончаемые дни, если бы на их чету не обрушились непредвиденные события.
Ханнетта фон Тенк, как известно, была страстно увлечена конским племенем. После брачной ночи, во время которой Серж Олевич сумел проявить себя если и не торжествующим самцом, то джентльменом, Ханнетта фон Тенк проснулась фанатически приверженной человеческой породе. Ее чувства и кони сорвались с узды одновременно. Охотничье седло ей заменила постель; окрестные леса уже не разносили эхом ее «Ату!», но зато большой городской особняк в Тюринге огласился еще более истошными воплями. Опасения ее брата-барона были не напрасны. Кипучая кровь фон Тенков, разбуженная слишком поздно, понесла несчастного Сержа Олевича к таким головокружительным излишествам, которые наверняка превосходили его смирный темперамент. Любовь спасла его от смерти, любовь же к ней его и возвращала. Бледный, жалкий, отощавший, несмотря на обильную мясную пищу и слабенький мускат с вестфальских виноградников, поручик Олевич видел, как за пологом ярко-красных, спутанных и никак не желавших седеть волос постепенно утекает его жизнь. Через шесть месяцев после свадьбы он слег, начал кашлять, а вызванные из Вены врачи заговорили о худосочии. На отчаяние Ханнетты было тяжко смотреть. Сначала по совету брата и друзей она попыталась вернуться к прежним забавам и возобновила, пока супруг отдыхает, свои верховые прогулки. Но эти скачки слишком напоминали ей другие, а усталость уже не исчерпывала жизненных сил.
И вот как-то весенним днем, катаясь верхом по сельской местности в сопровождении своего верного доезжачего, она неосторожно пожаловалась этому человеку низкого происхождения. Тот ее понял плохо либо же слишком хорошо, и красивый, молодой Серж Олевич, отставной поручик первого Гвардейского полка, в свои двадцать пять лет оказался обманут собственной пятидесятилетней супругой, изменившей ему с егерем-мужланом. Не зная всего этого, он все же вновь обрел осенью некоторый румянец на щеках, а в первое воскресенье октября после большой мессы в церкви Святого Иоахима вышел под руку со своей супругой. Исхудавший, но спасенный.
И действительно, после двух месяцев отдыха, белого цыплячьего мяса и портвейна Серж Олевич полагал себя спасенным. Ханнетта мирно спала подле него, ее мощное дыхание порой колыхало балдахин, но не предвещало тех бешеных натисков, о которых он еще хранил жуткие воспоминания. Порой он даже задавался вопросом, не пригрезились ли ему эти ночи, подобные катаклизмам, эти ужасающие единоборства, что подчас сбрасывали его с ложа. Вспоминая об этом, молодой человек молча крестился в темноте, поскольку той зловещей весной бывали моменты, когда он предпочел бы вновь увидеть несущегося на него по тропинке кабана, нежели Ханнетту в ночном наряде, ласкающую его глазами, стоило им лечь. Молодожены собирались вернуться в Вену, и теперь, оправившись от своей немочи, молодой человек даже подумывал без отвращения о банальной интрижке с какой-нибудь балериной из Оперы. И молча убеждал себя, что выберет нечто легкое, бесплотное, полупрозрачное, воздушное… Все эти эпитеты следовали чередой один за другим, прерываясь, лишь когда стонущее содрогание постели свидетельствовало, что Ханнетта повернулась во сне. Впрочем, его дорогая женушка, едва миновало первое исступление, осталась все такой же нежной и любящей и даже не настаивала, чтобы он сопровождал ее в изнурительных скачках.