Второй Грааль

Он не знал, как его сюда доставили. В Нью-Йорке похитители затащили его в машину и сделали укол. Затем он заснул и проснулся уже на нарах в этом помещении.
Поначалу его просто забросали вопросами. Мужчины, которых он никогда раньше не видел, хотели знать, что ему известно о похищенных из Вад-Хашаби людях. Но и от допроса у Энтони остались лишь смутные воспоминания, потому что его кололи какими-то средствами, которые должны были сделать его сговорчивым. «Сыворотка правды». Допрос он пережил как в горячечном бреду.
«Надеюсь, я выболтал не слишком много секретов», — подумал он.
Но его грызли сомнения.
Он думал о том, как долго уже здесь находится, сколько еще его продержат и, прежде всего, что похитители намеревались с ним делать. Они не дали ни одного намека относительно своих планов. Потребовали ли за него выкуп? Освободят ли его когда-нибудь похитители? Или он уже все равно что мертв?
Услышав шум у двери камеры, он испугался. Засов отодвинули, ключ повернули в замке. У Энтони Нангалы участился пульс. Впервые за несколько дней открыли не только окошко для выдачи еды, но и дверь.
Их было пятеро. Каждый из них потянул бы на добрых сто килограммов. Во взглядах, устремленных на Энтони, не было ничего человеческого, — не люди, а роботы. Двое из них вошли в камеру и схватили Нангалу под мышки. Когда он попытался вырваться, один ударил его кулаком под дых. После этого он уже не сопротивлялся.
Пятеро горилл потащили его по длинному коридору. Слева и справа находились двери, все как одна запертые. Небольшие таблички на них Нангала не смог прочитать. В нос ему ударил напомнивший больницу запах. И он почему-то испугался.
В конце коридора группа остановилась. Один из провожатых Нангалы нажал кнопку, и дверь с гудением отодвинулась в сторону. Перед глазами Нангалы возникла ярко освещенная, современная лаборатория. Мягко подталкивая в спину, его заставили войти внутрь.
Больничный запах усилился. В отполированных до блеска хромированных столах и стеклянных витринах отражались яркие неоновые лампы. На столах располагался целый ряд стерильного лабораторного оборудования — микроскопы, центрифуги, насосы, а также бесчисленные стеклянные колбы, чашки Петри и пробирки в деревянных стойках. Из шкафа в углу раздавалось слабое жужжание. Через окошко в дверце Нангала разглядел несколько клеточных культур, освещенных лампами красного света. Его взгляд скользнул дальше, к стеклянной двери, за которой находилась вторая лаборатория. Похоже было, что несколько врачей, окружавших хромированный стол, проводили операцию. Только пациентом был не человек, а овца.
И тут Энтони Нангала почувствовал укол в руку. Он вздрогнул, повернулся и увидел воткнутый в бицепс шприц. Внезапно лаборатория начала кружиться перед глазами, и через мгновение он погрузился в непроглядную тьму.
Когда он очнулся, первым его желанием было помассировать пульсирующие виски, но он едва мог двигаться. Не мог пошевелить ни туловищем, ни рукой, ни головой. Внезапно усталость сменилась леденящим ужасом.
По крайней мере, он мог поднять веки. Его взгляд стал беспомощно блуждать по комнате. Он по-прежнему находился в лаборатории. Уголком глаза он заметил собственное отражение в какой-то стеклянной витрине. Минимум дюжина кожаных ремней держала его пристегнутым к чему-то вроде кушетки. Запястья и голеностопные суставы были связаны. Вокруг горла тоже проходила кожаная манжета.
Нангала услышал рядом какой-то шорох. Он постарался, насколько было возможно, повернуть голову и заметил медицинскую сестру. По крайней мере, женщина выглядела похожей на медсестру. На ней был белый халат, на голове белый чепец, но маску она опустила.
Нангала хотел что-то сказать, но шершавый язык ему не повиновался. С губ сорвалось только невнятное бормотание. Зато он обратил на себя внимание женщины. Она повернулась к нему.
Нангала дал бы ей где-то около двадцати пяти лет. Темные, миндалевидные глаза и тонкие, правильные черты лица. Она явно была арабкой — и весьма красивой. Только кожа ее выглядела светлой, почти прозрачной, и как будто нездоровой. Вероятно, она слишком долго работала в этом неоновом мире.
Она склонилась над ним, приподняла ему веко и посветила в глаз карманным фонариком. С тем же успехом она могла бы загнать ему в голову гвоздь.
— Из вас вышел бы первоклассный палач, — пробормотал Нангала. Постепенно чувство онемения покидало язык и губы.
Женщина ничего не ответила. Она пошла к телефону и набрала номер.
— Он очнулся, — сказала она по-английски. — Рефлексы в порядке. Я думаю, он готов для операции, доктор.
Она повесила трубку и пошла к двери.
Энтони показалось, что все его внутренности сжались. Непроизвольно он начал дрожать.
— Что вы хотите со мной сделать? — прошептал он. Затем повторил громко, полным отчаяния голосом: — Что вы хотите со мной делать?
Женщина остановилась и повернулась. В ее взгляде Нангала, казалось, прочел не только сочувствие, но беспомощность и бессилие. Выражение ее лица словно говорило: «Мне жаль, но я ничем не могу вам помочь». Затем она опустила глаза и поспешила из лаборатории.
Неизвестность превратила минуты в полную муки вечность. Энтони Нангала попытался оторваться от кушетки, но кожаные ремни не поддавались ни на миллиметр. Вскоре, вконец измучившись, он сдался. Понял, что ему не удастся избежать этого кошмара.
Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет шестидесяти в докторском халате. Он держался очень прямо, словно аршин проглотил. Его напомаженные седые волосы, зачесанные назад, в искусственном свете блестели, как лед на солнце. Улыбка только на первый взгляд казалась приветливой — при ближайшем рассмотрении она оказалась скорее надменной, а то и презрительной. Мужчина представился как доктор Гольдман.
Врач концлагеря не смог бы нагнать больше страха, подумал Нангала.
Гольдман открыл узкий, одностворчатый шкаф и на глазах Нангалы надел шапочку врача, маску и бахилы. Затем натянул тонкие перчатки из латекса на узкие, длинные пальцы.
— Вы готовы? — спросил он.
И, не дожидаясь ответа, покатил койку Энтони Нангалы в расположенный рядом операционный зал.
  
41
 
Последние лучи заходящего солнца окрасили небо в темный пурпур. Сергей Люшкин, сменивший удобное место в салоне «лир-джета» на кресло второго пилота, по правую руку мог видеть зеркально-гладкую, свинцового цвета поверхность Красного моря. Слева простиралось обширное каменистое побережье, где среди камней прятались несколько больших поселков. Далее, на востоке, равнина переходила в предгорье, казавшееся в наступающих сумерках темным и зловещим.
На некотором расстоянии появились огни Аль-Кудса. По левую руку, на восточной окраине города, Люшкин увидел дворец своего друга Ассада.
Пилот Владимир передал по радио, что они заходят на посадку. Затем позади дворца возникли два ровных ряда огней — границы посадочной полосы. Через четверть часа «лир-джет» мягко приземлился на частном аэродроме шейха Ассада. Авиадиспетчер, сигнализируя флажками, направил машину к ангару, где их уже ждал джип. Когда Люшкина доставили к дворцу, последние солнечные лучи уже погасли. Но опустившаяся с наступлением ночи на землю прохлада Сергея не пугала. Суровые московские зимы закалили его.
Два человека в форменной одежде отвели его по лестнице мимо колонн, украшенных изумительно красивым орнаментом. Затем они прошли по коридору с красными коврами и восточными вазами в зал заседаний, поражающий своим суперсовременным дизайном.
Спиной к двери стоял невысокий хрупкий мужчина. Когда Люшкин вошел, мужчина повернулся.
— Бриггс, старина! — вырвалось у Люшкина. — Как здорово наконец тебя снова увидеть!
Доктор Томас Бриггс пошел ему навстречу. Они пожали друг другу руки.
— Я тоже очень рад, — сказал Бриггс.
Глядя на русского, он был вынужден задирать голову.
— Сколько времени прошло с тех пор, как мы последний раз здесь встречались? Полгода?