Сесквоч

— «Сан-Франциско Кроникл»? — Фенберг сделал удивленное лицо. — Эта газетенка десятилетиями была тряпкой. Вы не должны работать там. Клиффорд в порядке. Сегодня утром он проткнул занавеску в душе пластиковой вилкой, выпачканной в кетчупе и напугал Туберского почти до смерти.
— Кто такой Туберский?
— Джон Туберский, мой брат.
— Ах, да, — сказала Элен. — Наполовину брат.
— Нет.
Фенберг разъяснил, что Джон был стопроцентный брат. Один и тот же отец, одна мать.
— Тогда почему у него другая фамилия?
Фенберг тяжело вздохнул, затем покорно произнес стандартный ответ:
— Он изменил свою фамилию много лет назад по соображениям карьеры. Хотя никакой карьеры у него не было и нет. Я думаю, это было выступление против родительской власти. Митикицкая, я предлагаю вам большую практику, сельское великолепие, спокойствие покрытого в декабре снегом пустынного, заросшего лесами края и непревзойденные сто семьдесят пять долларов в неделю плюс издержки.
— Не беспокойтесь о Клиффорде, — сказала Митикицкая, теребя почти обломившийся ноготь. Митикицкая прощупывала. Она побывала сегодня у Камали Молли. После этого она всегда доверяла своему чутью больше, чем своей способности к анализу.
— Я думаю, что все дети, когда они растут, проходят через, в некотором роде, роковую стадию. Вы не сказали мне, что в другого репортера стреляли, — сказала Элен. Она улыбнулась и оперлась о перила.
— О, вы слышали?
— Ага, — сказала Элен. — Сто семьдесят пять недостаточно. Что с ним случилось?
Фенберг сидел на краю своего стола и умножал числа в блокноте. Интересно, толстая Элен или нет. У нее был приятный голос. Глубокий, с озорными нотками. Женщины с такими голосами всегда были толстыми.
— О, вы можете поверить мне. Это, в любом случае, несерьезное дело.
— Расскажите мне.
— Индейцы.
— Прошу прощения, что?
— Индейцы. В Генри, репортера, стреляли индейцы. На самом деле один индеец.
— Вы правы, я вам не верю.
— Как насчет сто девяноста пяти?
— В неделю? «Кроникл» предлагала триста восемьдесят. Для начала, — сказала Элен.
Фенберг вздрогнул, затем солгал.
— Это на сто семьдесят пять больше, чем получал предыдущий репортер. Между прочим, стоимость жизни у нас ниже. Мы сами ловим в ловушки свою еду.
Митикицкая получала удовольствие от беседы, возможно потому, что у нее не было намерения во что бы ни стало работать на Фенберга или «Багл», где бы они не находились. Кроме того, она была под защитой большого расстояния. Приятно было улыбаться.
— Сто девяносто пять недостаточно. Ну, скажите же мне правду. Что случилось с репортером?
— В Генри правда стрелял индеец, — ответил Фенберг, поднимая руку, как это делали скауты, отдавая честь. Он начал рыться в ящике стола, вытащил фотографию скончавшейся жены в рамке и бросил ее на стол. Под ней были кулинарные рецепты. И заявление Митикицкой. Судя по ее публикациям, она была хороша, действительно хороша. Но двести пятьдесят в неделю было все, что он мог дать. Фенберг усмехнулся. Может быть, он поймает ее на сверхурочных.
— Вы хотите услышать, что случилось с Генри? — спросил Фенберг. Он начал ходить, временами останавливаясь, как будто пересказывая полицейский отчет. — Это случилось вчера, а джентльмен, о котором мы говорим, Генри Дарич, был редактором общего отдела этой газеты. Он сидел вот за этим столом. В вышедшем во вторник выпуске нашей газеты мы опубликовали рассказ об очень плохом человеке по имени мистер Рассмуссен Рыжая Собака. Мистер Рыжая Собака частично индеец. Его задержали за вождение в нетрезвом виде, и кто бы вы думали был с ним в машине?
— Мне кажется, этого я не знаю.
— Не кто иной, как некая мисс Бетти Бикрофт.
— Это мне ни о чем не говорит.
— Кроме того, что мисс Бикрофт была в нетрезвом состоянии, она была также обнаженной.
— Совсем?
— Даже без нижнего белья.
— У-у, — сказала Элен.
— Боже мой, — вырвалось у матери Элен, которая поднялась наверх, чтобы послушать разговор.
— Кто это? — спросил Фенберг.
— Моя мать, — ответила Элен. — Мои родители подслушивают иногда мои разговоры. Некоторые родители любят делать это.
— А, — сказал Фенберг. — Здравствуйте, миссис Митикицкая.
Трубку положили.
— Постойте, на чем я закончил? — спросил Фенберг. — О'кей. И что еще хуже, если вы следите за именами, мисс Бетти не была женой Рыжей Собаки. И когда законная жена Рыжей Собаки, женщина по имени Джейн Черная Ворона Рассмуссен, стопроцентная индианка алликлик и дама с не очень хорошим характером, прочитала, или ей прочитали, об этом эпизоде в газете… ну, Митикицкая, вы, наверное, догадываетесь, как она разозлилась. Как насчет двухсот десяти в месяц?
— Уже лучше. А что же все-таки случилось с репортером? — Элен, прижав трубку к уху, скользнула вниз по стене и села на пол, скрестив ноги. Она положила на колени подушку и оперлась на нее.
— Я уже подхожу к этому. Мистер Рыжая Собака, проживающий в индейской резервации за тридцать миль отсюда, приехал в город, чтобы снять скальп с некоего талантливого репортера, чья подпись, к несчастью, фигурировала под этой историей. Сначала Рыжая Собака зашел для храбрости в забегаловку под названием «Прими капельку». Процесс принятия алкоголя привел его в дурное расположение духа, и он ранил парочку джентльменов ножом длиной одиннадцать дюймов.
Митикицкая наморщила брови и потерла плечо под лямкой лифчика. Она порадовалась, что мать повесила трубку.
— Ну дает.
— Разрезал их в длину, как каноэ, эта Рыжая Собака. Потом направился в этот самый офис и выстрелил Генри прямо в грудь. Бах-бах! — крикнул Фенберг, делая вид, что стреляет в репортера.
Митикицкая промолчала.
— Его застрелили прямо за вашим столом, если вы, конечно, согласитесь, чтобы он стал вашим. Если бы вы были сейчас здесь, я показал бы вам следы от пуль в стене. Бедный Генри. Он разбил нос о край стола, когда падал. Ему повезло. Пройди пуля на несколько дюймов правее и ниже, и с ним было бы покончено. С другой стороны, несколько дюймов в другую сторону, и Рыжая Собака вообще бы промахнулся. Двести пятьдесят долларов моя последняя цена.
— Вы ломаете комедию?
Фенберг отрицательно покачал головой и прошелся пальцами по мятой пачке «Ореоса».
— Нет. Послушайте. Это случается очень редко. Сколько людей было убито индейцами в прошлом году? Может быть, сотня. Гораздо больше погибло от молнии. Итак, что вы думаете о двухсот пятидесяти в неделю? Вы ведь не боитесь, а?
— Думаю, здесь больше подходит слово озабочена, — она чихнула.
— Будьте здоровы.
— Спасибо. — Она потянулась к столику за бумажным носовым платком, а заодно прихватила записную книжку и ручку.
— Если я соглашусь на эту работу, чего я пока не обещаю, мне придется переехать в Бэсин Вэли. — Митикицкая потерла руки, покрывшиеся гусиной кожей.
— И вам здесь очень понравится. Здоровье, природа, простор. Развлечения, культура… — расписывал Фенберг. — А каждому репортеру, который может вставить в канву повествования фразу типа «Стояла темная штормовая ночь» положена стандартная премия в пятьдесят долларов. Да, я ведь вам не сказал еще о том, чем кончил редактор деловой хроники?
— Я боюсь спрашивать. Что же с ним случилось?
— Он умер, — ответил Фенберг. — Сердечный приступ. Он видел, как Рыжая Собака Рассмуссен стрелял в Генри. Плохое сердце, я полагаю. Но в этом нет ничего удивительного, ему было восемьдесят четыре.
— Мне очень жаль…
— Не надо сожалений. Он был не очень хорошим работником.
Элен посмотрела на трубку.
— Вы хотите сказать мне, что я буду совмещать обе должности?
— Митикицкая, — упрекнул Фенберг, — не будьте такой мрачной. Для парня, занимавшегося деловой хроникой, стало делом жизни растягивать фразу «низкие цены, дружеское отношение» на сорока восьми часовую рабочую неделю. Деловая хроника выходит только по воскресеньям. На первых порах я помогу.