Кукольный загробный мир (СИ)
Сейчас Фалиил размашисто вышагивал по пространству скуки, не особо наблюдая за его безжизненным окружением, и наверняка думая над своими новыми теориями. Из кукол он был самым большим — как в высоту, так и в ширину — даже слегка полноват. Может, поэтому пуговицы на его темно-синей рубашке постоянно расстегивались?
Его округленное лицо редко когда улыбалось.
* * *Едва очутившись в тумане абстракций, Ханниол внезапно отпрянул. Звук непроизвольно вырвался из горла и скорее являлся неосознанным рефлексом, чем выражением панических чувств. Даже когда причина для испуга резко исчезла, ее образ еще некоторое время шокирующим воспоминанием стоял перед глазами. Этот огромный черный монстр с мохнатыми загнутыми зигзагом лапами, несколькими светящимися глазами и тоненькими, как у стрекозы, крыльями по бокам. Стрекоз уже давно никто не наблюдал, а это одичалое видение длилось, пожалуй, капля-секунду… или две, или три. Да не все ли равно?!
Штрихи…
Вот и познакомились.
Интересно, когда они возникают, за то ничтожное мгновение, что живут, они что-нибудь чувствуют? Думают? Боятся своей смерти, едва ли не впритык следующей сразу за рождением? И откуда они? Из кошмарных снов? Вдруг образы, рождаясь в чьей-либо несчастной голове, пытаются реализовать себя здесь, в тумане?
Ханниол отошел от первоначального шока и уж было надумал повернуть назад. Но жуть как не хотелось выглядеть трусом в глазах Астемиды. Тьфу, почему мысли опять о ней? Дальнейшие шаги он совершал, двигаясь точно по канату — осторожно, с зажмуренными глазами. Когда на горизонте вновь появилась Желтая свеча, казалось, радости нет предела. Освежающий вдох-выдох придал сил и некую внутреннюю окрыленность: он готов идти! А штрихи — лишь несущественная мелочь, близкая к взору. На минуту ему даже стало стыдно за свои сомнения.
Лес выглядел как-то странно: все деревья стояли нагнутые — причем, нагнутые в одну и ту же сторону. Их некогда величественные кроны теперь раболепно склонялись перед… ну не перед ним же! И тут Хана посетила догадка: в тот момент, когда в древности остановилось время, здесь, на севере, дул сильный ветер. А после того, что Авилекс назвал Катастрофой, вся местность превратилась в музей некогда бурлящей жизни. Застыл момент, застыли страсти, застыло даже осознание происходящего.
Пройдя не так уж много шагов, Ханниол вдруг остановился и улыбнулся увиденному: среди травы лиловыми остроконечными лепестками торчал цветок алюбыса — тот самый, из которого Гимземин изобрел любовь. Рядом примостилась небольшая полянка с распустившимися цветками ненавии: они были приторно-желтые, с колючими иголками на стеблях. В Сингулярности такие редкость. Хан подумал, что на обратном пути неплохо бы нарвать для Астемиды букет чего-нибудь экзотичного.
Тьфу ты, опять мысли о ней! Хан вспомнил, что отправился в странствие лишь с целью излечиться от этого наваждения, поэтому гнал от себя возникающие в ватном мозгу гипнотические образы. Но увы, это не очень-то получалось. Порой казалось, что настойчивые воспоминания об Асти не просто атакуют рассудок, а идут на него откровенной войной. Вот, к примеру, комплексную неделю назад, она, ляпнув по ходу какую-то несуразную глупость, весело потрепала его рыжую шевелюру. Тогда он лишь недовольно поморщился, а сейчас готов прокручивать эту картинку вновь и вновь…
Ханниол пробежался, стряхивая в траву липкие наваждения ума, потом решил наконец сосредоточиться на поставленной задаче. Как долго идти к механизму Тензора? Что за Карусель зеркал еще такая? И зачем это все? Жили и вроде не тужили.
Желтая свеча, не мигая и не давая никаких подсказок, виднелась из-за непреодолимых скал далеким спасительным маяком.
* * *Существует поверье: если загадать желание и обойти весь туман абстракций против часовой стрелки (ни разу не сбившись и не выйдя за его пределы), то оно непременно сбудется. Двигаться против часовой стрелки — условие очень важное, потому как если путь будет лежать по часовой, то желание сбудется на прямо противоположное. Скорее всего это глупые выдумки. Даже Авилекс скептически покачал головой, когда впервые услышал от кого-то эту байку. Во всяком случае, никто еще не проверял ее справедливость на практике.
Не собирался это делать и Раюл, дорога которого лежала строго на юг к, пожалуй, самой красивой из четырех свечей — Розовой. Оказавшись после тумана в причудливом лесу, он прошел ровно три шага, недоверчиво озираясь вокруг. Остановился. Почесал макушку.
— И чего ради я подписался? — вопрос глупо был задан самому себе, как будто сейчас из него вылезет запасная личность с мудрым ответом: «действительно, чего ради мы подписались? а ну, пойдем домой!»
Раюл достал ракушку, ее волнистый хитин отдавал терракотовым оттенком:
— Ави, меня слышно? Ау.
— Что произошло? — баритон Авилекса доносился настолько отчетливо, словно тот стоял рядом и говорил в ухо.
— Не поверишь, я уже соскучился.
— Не дури. Хотя бы раз прояви серьезность, ты даже не представляешь, насколько для нас это важно… х-мм… кх-рр… да не видел я твоего кошастого, отстань!
— Чего-чего?
— Последнюю фразу я не тебе.
— Если я это не я, тогда я кто?
— Раюл, хватит прикидываться имбецилом. Тебе и так выпала самая легкая миссия. Заведешь Пружину механизма и назад. Заодно пополнишь свои знания об окружающих вещах.
— Знание — сила, незнание — счастье.
На том диалог и завершился.
Хвойных деревьев в Сингулярности было немного, девчонки иногда вплетали их маленькие ветки себе в одежду, порой даже в прическу, но мода на это быстро прошла. Здесь же хвойные великаны топорщились из земли на каждом шагу, принимая разные позы: хвалебные (ветви в небо), враждебные (ветви в стороны) или изумленные (ветви криво растут куда попало). Щетина сиреневых иголок (местами чуть зеленоватых) покрывала их древесную наготу.
— А… подвиг, так подвиг, — пробурчал Раюл и решительно двинулся в сторону юга.
Насвистывая веселую мелодию, он иногда для развлечения рвал пучки травы, подбрасывая их вверх. Они так и оставалась висеть в воздухе затверделым изумрудным салютом.
* * *Авилекс теперь почти не покидал свою хижину, четыре ракушки квадратным созвездием лежали на столе, и каждая из них могла в любой момент завибрировать. Всякий сеанс дальней связи начинался примерно такими репликами: «ух ты, чего я увидел!», «ух ты, чего я нашел!» Пространство скуки, не смотря на свое депрессивное название, поистине являлось полем для удивительных открытий. Жилище звездочета почти полностью было завалено книгами, свитками, исписанными тетрадями. Книги стояли не только на полках, но и многоэтажными стопками громоздились прямо на полу. Неряшливо сложенные, перекособоченные стопки поддерживали друг друга, чтобы не развалиться кучей макулатуры. Вдобавок, все было тщательно укрыто целлофаном в защиту от чернильников.
А Исмирал вчера взялся строить новую ракету…
Ох, ох и еще раз ох! Когда он об этом торжественно сообщил, все только недоуменно разводили руками: да сколько можно?! Когда ж он успокоится? Что это: проявление крайней тупости или крайнего упорства? Или он трудоголик по своей натуре? Пусть тогда подремонтирует некоторые покосившиеся хижины. Они, давно состарившись, так и ждут реконструкции, выставляя на показ свои прогнившие бока. Но нет. Исмирал приволок несколько небольших бревен и уже принялся распиливать их на доски самодельным ручным станком. Ведь обшивка ракеты собиралась именно из них — тщательно обструганных, друг к другу подогнанных, предварительно высушенных и по форме изогнутых плах. Гвозди использовать категорически запрещалось по им же придуманной инструкции. Гвозди — лишний весовой балласт. Поэтому только клей! Миниатюрный фрезерный станок также работал от руки, выделывая в досках продольные, пахнущие опилками пазы.
Здание священной Ротонды являлось, пожалуй, самым великолепным зодческим сооружением в пределах Восемнадцатиугольника. Учитывая, что никаких других зодческих сооружений поблизости не наблюдалось, предыдущее утверждение звучит несколько издевательски. Куклы построили ее очень давно, но построили на совесть и, возможно, на века. Кирпичи священной Ротонды, все без исключения, были из керамического пластилина, обожженного пламенем и покрытого глянцевой эмалью. Сам же пластилин, как и другие ископаемые, добывался из-под земли, ближе к югу, где его обильные залежи. Купол Ротонды представлял собой большую полусферу, поделенную еще пополам. Получившаяся таким образом открытая площадка и являлась сценой, на которой ежедневно разыгрывали одну и ту же пьесу. От внутренних помещений ее отделял бархатный занавес: там была костюмерная да хранились вырезанные из картона декорации. Внешне со всех сторон здание украшали четыре сводчатые нервюры, сделанные из элегантных разноцветных камней — рубина, хризолита, обсидиана. Между ними вдоль по круглому периметру выступали чуть изогнутые пилястры. Они тянулись от фундамента до самого купола и на конце превращались в большие мраморные руки, как бы поддерживающие крышу. Получившееся архитектурное великолепие тщательно берегли, время от времени реставрируя обветшалые места.