Кукольный загробный мир (СИ)
— Послушай, Артем… конечно, это не мое дело.
Наступила пауза, наполненная снежными хлопьями да рычащими звуками автомобилей, уничтожающими всякую лирику разговора. Из окна ближайшей пятиэтажки крикнула какая-то старуха: «я вам дам, паразиты, как по подъездам шляться!»
— Спрашивай уже! Наверняка что-то связанное с театром?
— Мне вот непонятно, неужели ты всю жизнь думаешь возиться со своими куклами? Неужто с детства об этом мечтал? Я вот, к примеру, мечтал стать космонавтом. Глупо теперь звучит, знаю. И любовь к детям, конечно, одобряю! Но…
— Любовь к детям здесь совершенно ни при чем. — Миревич снова поменял тональность взгляда на угрюмую задумчивость. — Поверь на слово, Литарский, если бы я сейчас честно ответил на твой вопрос, ты бы от неожиданности сел на мокрый асфальт. Прям посреди города. Ладно, увидимся в школе! Давай.
Выслушав столь странную исповедь, Стас впал в глубокий транс, на некоторое время отключившись от реальности. Поэтому он совсем не заметил, как оказался дома: словно прошел через мистический портал, шагнув где-то на улице, а вынырнув уже в коридоре собственной квартиры. Его встречала радостная Вероника:
— Стасик пришел! Сейчас че-та покажу! — Вероника вынесла из детской два маленьких платья на вешалках: — Скажи, какое красивее: это, в горошек, или в синюю полосочку?
— Да откуда я знаю?
— Ну, какая твоя мнения?
— Мое мнение даже мне самому неинтересно, а остальным — и подавно. Надевай оба, сейчас почти зима.
Стас хотел побыстрей отделаться от назойливой младшей сестры, зашел в свою комнату и затворил дверь. Незаправленная кровать так и стояла с утра мятым памятником его природной лености. Мать уже давно перестала убирать за ним бардак, а Вероника по малолетству или по хитрости еще не способна на такие общественно полезные подвиги. На полках сплоченными рядами стояло книг двадцать в жанре научной фантастики, еще имелась пара машинописных самиздатовских брошюр со свидетельствами очевидцев о посещении Земли инопланетчиками. Стас с детства был помешан на космосе и жадно интересовался всем, что хоть отдаленно связано с этой темой. Часто перерисовывал с книжных обложек к себе в альбом футуристические корабли да экзотичные летающие тарелки, гадая, насколько хорошо современные художники смогли предвидеть межзвездный транспорт будущего. В его личной эсхатологии жизнь землян уже в ближайших поколениях представлена технически сверхразвитой цивилизацией с бурной экспансией в глубины галактики. Размышления на подобные темы часто захватывали его юношеское неискушенное воображение. И он мог подолгу смотреть через окно на ночные звезды, взглядом измеряя расстояние до них и думая, что там, с противоположной стороны, возможно, кто-то сейчас тоже сидит и загадочно смотрит на наше солнце.
— Стасик, на пирожина, мама тебе оставила, — в комнату вошла Вероника и поставила на стол блюдце с лакомством.
— Вот спасибо, Ника! Всегда знал — ты представитель дружественной нам расы.
Да, внутри него до сих пор продолжал жить сладкоежка, вселившись в тело еще в младенческом возрасте. В детстве он съедал так много конфет, что родители вынуждены были прятать их по сервантам да шкафам. Более того, когда он подрос до младших классов, а его сверстники научились уже воровать у родителей деньги, Стас, страдая легкой инфантильностью, все продолжал тырить конфеты да шоколадки. Потом родилась Вероника и переняла эту эстафету у старшего брата. Будучи прилежной ученицей, она быстро научилась находить в квартире тайники с заманчивыми месторождениями сладостей.
«Надо бы наконец постель заправить да за уроки садиться», — хмуро подумал Стас, направляясь к кровати. Стоило ему только наклониться и заглянуть под нее, как еще одни детские воспоминания хлынули потоком в сознание. Около сотни чудом еще не смятых солдат окружали великолепный замок из кофейных банок да спичечных коробков. Замок был полностью замазан пластилином, а шесть его величественных башен, некогда готически прекрасных, уже покрывала пыль. Эпоха пластилиновых войн с шумом прогремела еще несколько лет назад. Были многочасовые эпические битвы, в коих солдаты изображали игрушечную агонию и такую же игрушечную смерть. Были целые армии, сталкивающиеся друг с другом на покрашенных полах сражений. Какое-то время в магазине даже было проблемой купить новый пластилин, так как помешанные на игре школьники разобрали все его стратегические запасы. Олег Марианов (в то время еще не такой толстый) умудрился построить из него целый город с пластилиновыми кварталами и озерами. Э-эх, было время… Когда-то. Теперь остался только вот этот почерневший замок да кучка забытых его защитников.
Зазвонил телефон, на который Стас поначалу не обратил никакого внимания, все еще ностальгируя по минувшим временам.
— Тебя там какая-то тетенька зовет, — Вероника вновь приоткрыла дверь и показала свои испачканные шоколадом зубы.
Стас нехотя доплелся до телефона, ничего хорошего не ожидая и не планируя на сегодня никаких радостных событий. Он тут же узнал голос Анвольской:
— Привет, марсианин, как смотришь на то, чтобы придти ко мне на день рожденья в воскресенье?
И тут он вспомнил, что в прошлом году она также собрала в своей просторной сдвоенной квартире почти полкласса. Нехилая выдалась вечеринка.
— Почему бы нет? Раз ты приглашаешь, то я, как джентльмен, просто обязан либо согласиться, либо…
— Либо застрелиться. Ладно, к двум часам не забудь.
— Подожди, подожди! — Стас завертелся на табуретке от внезапно пришедшей мысли. — Можно тебя кое о чем попросить… не хочу выглядеть навязчивым… ты не могла бы позвать еще одного человека?
— О, как загадочно! — в ухе несколько раз что-то щелкнуло: наверное, Анвольская стучала пальцами по трубке. — Говори, кто эта обреченная?
— Новенькая из параллельного класса, Латашина Дарья.
— Умник, я ведь ее совсем не знаю!
— Ах, ну да…
— Ладно уж, придумаем что-нибудь. Комсомолка комсомольцу всегда ведь помогать должна, правда?
— Ага, — вяло ответил Стас, зная, что последняя фраза в обиходе обладает двойным смыслом. — С меня, кстати, дорогой подарок!
— А куда ты денешься?
Длинные гудки над ухом пунктирным звуком, как нотное многоточие, подытожили разговор.
Стас понял, что его в принципе и так неплохая жизнь сейчас на несколько корпускул стала еще счастливее.
* * *Пятница! Пятница! Пятница!
Самый мистический день недели. Именно по пятницам, примерно в одиннадцать вечера, проходили заседания Великого Триумвирата. И сегодняшняя пятница, уже вплетенная в ожерелье всех пятниц человеческой истории, не стала исключением.
Стоял круглый стол, застеленный нежно-голубой бархатной скатертью.
На подоконнике стояла свеча, даруя бледный восковый свет, рисующий окружающие предметы невнятными красками полумрака. Использовать электричество строго запрещалось. Вокруг стола располагались три пустых, пока еще не занятых членами Триумвирата, стула. И лежала колода карт.
— Садимся, Господа.
После этих слов трое, а именно — Парадов, Литарский и Клетчатый — заняли свои места. Сидели каждый со своими драконами в голове. Обстановка не располагала к излишней болтовне, поэтому молча принялись тасовать карты, передавая их по кругу. Клетко (кстати, именно в его квартире проходили заседания Совета) даже поленился снять школьную форму и хоть немного принарядиться к столь торжественному событию. На воротнике его изрешеченного линиями пиджака все еще торчала приделанная туда года два назад булавка.
Ох, уж эти булавки!
Нет, такое эпохальное явление просто необходимо вспомнить. Все началось с политической пропаганды учителей. Всеми любимый историк Матвей Демидыч, как-то рассказывая о пороках современного буржуазного общества, затронул тему тамошней нонконформистской молодежи. Говорил о всяческих хиппи, металлистах да панках. Искренне веруя в то, что предостерегает советских ребят от разложения капиталистическими пороками, он в самых мрачных красках описал, до чего ж опустились низы западного общества, которые язык даже не повернется назвать «пролетариатом». Он раздобыл и продемонстрировал школьникам пару фотоснимков, где уродливая помесь чучел и людей, одетых во все черное, кривляющихся с высунутыми языками в металлических заклепках, демонстрируют так называемую «культуру» упаднического социума. На головах у всех вместо причесок были какие-то разукрашенные радугой веники. Всю одежду, и без того страшную, пронизывали иголки да булавки. Хрумичева тогда еще, помнится, поморщилась, сказав классу: «вот за кого я замуж точно никогда…» Но далее произошло невероятное. Матвей Демидыч потом сотню раз пожалел, что вообще затронул эту тему. Панки со страшных картинок вдруг стали предметом подражания, поначалу — вроде как в шутку, а потом и всерьез. Началась эпидемия: все стали подкрашивать кончики волос да вставлять в школьную форму булавки. Чем больше этих булавок — тем считалось круче. Ходили такие гордые: «я панк! я панк!», «это ты-то панк? вот я — настоящий панк!» Ватрушев нацепил на грудь чуть ли ни целые бусы, связанные из булавок. А Танилин вообще пошел дальше всех: он принялся слушать их бесовскую музыку, называемую хэви-метал. Учителя пребывали в ужасе, срочно собрали родительские собрания, где отчитали всех пап и мам вместе с их детьми. Безобразие какое-то время еще продолжалось, но после дюжины двоек по поведению мода на империалистический образ жизни резко пошла на убыль. А потом и вовсе исчезла из сознания советского школьника. Пожалуй, эта единственная булавка, оставшаяся на воротнике у Клетчатого, была теперь последним напоминанием о тех контрреволюционных событиях, ненавязчиво поблескивая, как в старые недобрые времена.