Абсолютист

– Чего желаете, сэр? – радушно спросил мужчина, который стоял без пиджака за стойкой бара и тряпкой стирал с нее дорожку капель пролитого пива. – Что вам налить?
Я обвел глазами ряд кранов, тянувшийся перед барменом, – большинство названий мне раньше не встречалось, видно, местные сорта – и выбрал наугад.
– Пинту, сэр?
– Да, спасибо, – ответил я и стал глядеть, как он снимает стакан с подставки у себя за спиной, машинально проглядывает его на свет – нет ли отпечатков пальцев или пыли – и, удовлетворенный, выверенно наклоняет стакан и открывает кран. В пышных усах застряли крошки слоеного теста. Меня это одновременно заворожило и наполнило отвращением.
– Вы владелец? – спросил я через несколько секунд.
– Точно, сэр, – улыбнулся он. – Джон Клейтон. Мы знакомы?
– Нет-нет. – Я выудил из кармана несколько монет. Значит, можно не бояться.
– Благодарю вас, сэр, – он поставил пинту передо мной. Мой вопрос его явно не встревожил.
Я поблагодарил в ответ, прошел в полупустой угол паба, снял плащ и сел с глубоким вздохом удовлетворения. Может, это и к лучшему, что моя комната оказалась не готова, подумал я, глядя, как отстаивается темный эль в стакане. Шапка пены словно подмигивала мне – это пузырьки воздуха пробирались наверх и лопались, пока я предвкушал огромное наслаждение первого глотка после утомительного путешествия по железной дороге. Я подумал, что могу ведь тут и весь вечер просидеть. Напиться допьяна, поднять шум. Тогда полиция меня арестует, запрет в камеру и наутро отправит назад в Лондон первым же поездом. И уже не надо будет доводить задуманное до конца. Я стану беспомощной жертвой обстоятельств.
Я глубоко вздохнул, запретил себе фантазировать и вытащил из кармана книгу. От пачки переплетенных страниц, как всегда, повеяло надежностью и покоем. В тот понедельник в середине сентября 1919 года я читал «Белый Клык» Джека Лондона. Я перевел взгляд на суперобложку: щенок, обрисованный силуэтом, осторожно принюхивается на фоне каких-то сосен. Судя по тому, как падают тени от ветвей, дорога врезается глубоко в сердце гор, лежащих впереди. Полная луна освещает собаке путь. Я раскрыл книгу на месте, заложенном закладкой, но, прежде чем читать, в который раз заглянул на титульную страницу и посмотрел на дарственную надпись: «Старому приятелю Ричарду, верному псу не хуже самого Белого Клыка. Джек». Книгу я нашел несколькими днями раньше на лотке у двери букинистического магазина, одного из многих на Чаринг-кросс-роуд. И лишь придя домой и раскрыв покупку, заметил надпись. Книготорговец запросил за подержанный томик лишь полпенни, и я решил, что надпись он проглядел. Я счел ее ценным довеском к покупке, хотя, конечно, у меня не было никакого способа узнать, что за Джек подписал книгу – тот же, что написал ее, или какой-нибудь другой. Но мне нравилось думать, что именно тот. Я обвел буквы указательным пальцем правой руки – как раз тем, который так противно дрожал, – представляя себе, как перо великого писателя оставляет след на странице. Но, вопреки полету юношеских надежд, литература не принесла исцеления – казалось, дрожь даже усилилась. Я с отвращением отдернул руку.
– А что же это вы читаете? – спросили от одного из ближних столиков.
Я повернулся – ко мне обращался мужчина средних лет. Удивленный внезапным вопросом, я молча показал обложку романа мужчине, чтобы он мог прочесть название.
– Никогда не слыхал. – Он пожал плечами. – Что, хорошая книжка?
– Очень хорошая. Прямо-таки отличная.
– Отличная? – повторил он, чуть улыбаясь, – слово прозвучало так, точно было ему в диковину. – Ну что ж, раз отличная, надо будет глянуть. Я-то всегда любил книжки. Ничего, если я к вам подсяду? Или вы кого-то ждете?
Я поколебался. До того я думал, что хочу быть один, но предложение незнакомца вдруг показалось приемлемым.
Я указал на соседний стул:
– Прошу.
Мужчина пересел и поставил свой полупустой стакан на стол между нами. Мой собеседник пил более темное пиво, чем я. От него пахло застарелым потом – должно быть, после долгого трудового дня. Как ни странно, этот запах меня не беспокоил.
– Меня звать Миллер, Уильям Миллер.
– Тристан Сэдлер, – отозвался я и пожал ему руку. – Приятно познакомиться.
– Взаимно, – ответил он.
Я решил, что ему лет сорок пять. Ровесник моего отца. Но совсем не похож на него – более хрупкого сложения, с добрым, задумчивым лицом, то есть полная противоположность.
– Вы из Лондона, а? – спросил он, разглядывая меня.
– Верно, – ответил я, улыбаясь. – Что, так заметно?
Он подмигнул мне:
– Я по голосу определяю. Про большинство людей могу сказать, где они росли, с точностью до двадцати миль. Жена моя называет это «фокусом для вечеринок», но я с ней не согласен. Для меня это не просто забава.
– И где же рос я, мистер Миллер? – спросил я, предвкушая развлечение. – Можете определить?
Он прищурился, уставился на меня и молчал почти целую минуту, только тяжело дышал носом. Потом осторожно сказал:
– Чизик, наверное. Кью-Бридж. Где-то в тех местах. Попал?
Я удивленно и радостно засмеялся.
– Чизик, Хай-стрит. Мой отец держал мясную лавку. Там мы и выросли.
– «Мы»?
– Я и моя младшая сестра.
– Но теперь вы тут живете, в Норидже?
– Нет, – я покачал головой, – нет, я теперь живу в Лондоне. Хайгейт.
– Далеко от семьи забрались, – заметил он.
– Да, – ответил я. – Знаю.
Из-за стойки бара донесся звон – это стакан грохнулся об пол и разлетелся на миллион частей. Я дернулся в направлении звука, инстинктивно вцепившись в край стола, и расслабился, лишь когда владелец пожал плечами и нагнулся со щеткой и совком собрать осколки. Мужчины, сидевшие у стойки бара, насмешливо и весело заухали.
– Стакан упал, только и всего, – успокоил собеседник, заметив мой испуг.
– Да, конечно. – Я попытался засмеяться, но тщетно. – Просто очень неожиданно.
– Ты там до конца был, а? – спросил он, и я взглянул на него. Он вздохнул, улыбка сошла с лица. – Прости, парень. Зря я спросил.
– Ничего, – тихо сказал я.
– Мои два мальчика там были, понимаешь. Хорошие мальчики. Один всегда был озорником, другой больше похож на нас с тобой. Читатель. На пару лет старше тебя. Тебе сколько, девятнадцать?
– Двадцать один. – Новый возраст был мне еще непривычен.
– Ну вот, а нашему Билли теперь было бы двадцать три, а Сэму как раз исполнилось бы двадцать два.
Произнося их имена, он улыбался, но потом сглотнул и отвернулся. Сослагательное наклонение теперь часто возникало в разговоре о детях. Другие слова были не нужны. Мы несколько секунд посидели молча, и мой собеседник, неуверенно улыбаясь, снова заговорил:
– Ты даже похож на Сэма.
– Правда? – переспросил я.
Это сравнение было мне странно приятно. Я снова вошел в лес своего воображения и, продравшись через подлесок и заросли крапивы, представил себе Сэма, который любил книги и надеялся в один прекрасный день сам что-нибудь написать. Я словно присутствовал в тот вечер, когда он объявил родителям, что не станет ждать, пока его возьмут, – пойдет сам, чтобы Билли не был там один. Я представил себе дружбу братьев, заново крепнущую в учебной военной части, их отвагу на поле брани и геройскую смерть. Это Сэм, решил я. Это сын Уильяма Миллера. Я знал его.
– Наш Сэм был хороший мальчик, – прошептал мой собеседник через минуту и трижды хлопнул ладонью по столу, словно говоря: «Баста!» – Выпьешь еще, парень? – Он показал взглядом на мой полупустой стакан.
Я покачал головой:
– Пока нет. Но спасибо. У вас случайно закурить не найдется?
– А как же, – ответил он, выуживая из кармана жестяной портсигар – судя по виду, его спутник с самых юных лет.
Внутри лежало около дюжины аккуратнейшим образом свернутых папирос, он вручил мне одну. Рука у него была грязная, линии на большом пальце резко очерчены и потемнели – я решил, что от физического труда.
– Такой скрутки и в табачной лавке не увидишь, а? – спросил он, улыбаясь и показывая на папиросу идеальной цилиндрической формы.