Метрополис. Индийская гробница (Романы)

И, вдруг, замолк. Как будто очнувшись, усмехнулся и отер рукавом бурнуса, струившийся с лица пот.
— Пусть будет, как ты сказал, благословенный, — сказал он любезно.
— Раджа встал, и посмотрел на Брингера с особой усмешкой.
— Ну, что? — спросил тот. — Сторговались?
— Да. За два с половиной миллиона… Смешная цифра. Но легче раскусить гранитный орех, чем сломить упрямство этого отпрыска пророка. Я чувствую, точно меня колесовали. Сегодня ночью я буду спать мертвецким сном. Пойдемте. Вероятно, уже полночь!
Бен-Гассан проводил их до дверей своего дома. Раньше расставанья, Бен-Гассан подошел к Брингеру и сунул ему в руку маленькую некрасивую ракушку…
— Возьми это, друг моего друга, на память о своем слуге Магомете Бен-Гассане. Да будет прославлено твое имя!..
— Язык моего друга нем, но его сердце благодарит тебя с красноречивостью влюблённого.
Брингер сунул ракушку в карман и направился к своему слону. Бен-Гассан остался стоять у входа и глядел им вслед.
Когда они сидели в лодке и плыли по темной глади озера, раджа вдруг круто повернулся к Рамигани:
— Слушай, отдай мне камни, что ты украл у мусульманина. Они в сущности мои…
— Я ничего не украл у него, — произнес тот.
— Нет? В таком случае ты дурак, Рамигани!
Слуга молчал. Раджа повернулся к Брингеру.
— Вы уже рассмотрели то, что старик вам подарил?
— Ракушку?!
— А его содержимое?
— Содержимое?
— Неужели вы думаете, что Магомет Бен-Гассан дарит ракушки?!
Брингер достал ракушку из кармана и открыл ее. В ней был камешек, величиной с миндалину.
— Позвольте-ка!..
— Пожалуйста.
— Раджа взял осторожно камень и положил его на ладонь.
— Нет ли у вас карманного фонарика?
— Есть.
— Позвольте-ка на минутку?!
Брингер достал фонарик и нажал на кнопку.
Раджа внимательно разглядывал камень, дал ему поиграть под лучом фонаря и затем вернул камень!
— Звездный сапфир! Поздравляю вас — прекрасный камень!
— Что же это значит?
— Должен признаться, что этот сапфир наводит на размышления. Это — вернейший признак, что Магомет меня надул. Впрочем, я должен был бы предвидеть это… Берегите этот камень; с трудом можно найти другой, который бы мог сравняться с этим…
Брингер не отвечал. Он вспомнил свою жену. Она любила сапфиры, и она будет его носить. Он спрятал камень в боковой карман и погладил это место, как будто там находилась часть Ирен.
Распростившись с раджей, он вошел к себе, и первое, что увидел — была Мира, сидевшая в углу комнаты. Ее взгляд и улыбка были наполнены отдающейся любовью.
— Дитя мое! Моя маленькая сестричка, — произнес еле слышно Брингер, — какие вести ты мне несешь?
— Это! — сказала она, открывая ладонь руки и поднимая ее к нему.
В ее коричневой, узенькой руке был маленький платочек. Брингер схватил его.
Это был платочек его жены.
  
8
 
Брингер держал платочек в руках, точно маленькую, белую птичку, слетевшую к нему. Он сел на ближайший стул и погрузил свое лицо в душистую, нежную ткань. Он вдыхал в себя, упивался ароматом, облекавшим его жену. Он приложил платочек к своим губам и чувствовал жжение в веках глаз. Хотелось бессмысленно смеяться и кружиться. Он сидел — маленький, съежившись и делал героические усилия сдержать подступающие рыдания.
— Подойди ко мне, дитя, — сказал наконец Брингер и протянул руку.
Девочка подошла сразу же, с безвольным послушанием.
— Скажи мне, где она?
— Здесь, но дворце, саиб. Над западными воротами живет она; у неё много красивых комнат.
— Говорила ты с нею?
— Да, саиб!
— Она сама дала тебе этот платочек?
— Да. Для тебя.
— Почему же она не написала ни одного слова?
— Саиб, мои уши и уста вернее куска бумаги. Если бы я по пути умерла, — а если б я не вернулась, то была бы мертвой, — то и ее слова умерли бы вместе со мной. Бумажка с написанными словами говорит еще и тогда, когда посланный — мертв.
— Неужели смерть сторожила тебя на твоём пути?
— Смерть всегда недалека, — ответила Мира спокойно.
— Конечно, для всякого человека. Но ты еще ребенок, и не должна была бы ее бояться.
— Я и не боюсь её!
— В широко раскрытых глазах Миры светилась почти строгость.
— Я знаю. Ты доказала мне это. Жизнь страшит тебя больше… Моя сестричка, если я и моя жена, ради которой я нахожусь здесь, в этой стране, выберемся отсюда, то мы тебя попросим следовать за нами, и ты опять научишься любить жизнь.
— Да, саиб, — ответила Мира, без надежды в голосе и во взгляде.
— Хочешь ты сказать мне, что сказала мне моя жена?
— О, саиб, она любит тебя, и я Должна передать тебе следующее; нет слова, которое было бы достаточно свято, для описания ее любви к тебе. Когда я пришла к ней, она плакала, а когда я уходила, она смеялась, зная, что я иду к тебе. Я думаю, что она полюбила меня, ибо твой взор был на мне. О, она хороша, та женщина, которую ты любишь; но когда она произносит твое имя, — она воодушевляется и тогда она — прекрасна!
— Веди меня к ней!
— Нет, саиб. Никто не должен знать ничего. Если они заподозрят что либо, то возьмут меня от тебя и запрут, и я не смогу тебе помочь ничем. Терпение, саиб; ты должен терпеть…
— Если твое сердце было бы так полно страха и любви, как мое, то ты не говорила бы этого слова! Но я не хочу, чтобы ты из-за меня подверглась опасности. Опиши мне путь туда, и я пойду один. Скажи мне, куда я должен идти?!
— Не ходи, саиб! — сказала Мира нежно и с твердостью. — Я приведу ее сюда.
— Так, чтобы ей нечего было опасаться?
— Так, чтобы ей нечего было опасаться!
— Не играй мной, Мира! Ты не должна пытаться обманывать меня. Я буду ждать, сколько хочешь! Но если ты не вернешься раньше утренней зари, то я сам пойду и попытаюсь ее найти без тебя.
— Я приведу ее, саиб.
— И долго мне придется ждать?
— Долго, саиб. Дорога длинна и сторожей много. Ты не захочешь, ведь, чтобы мы были неосторожны?
— Нет!
— Ночь не кончится, когда мы придем.
— Тогда иди, моя маленькая сестричка.
Мира ушла. Дверь беззвучно закрылась за нею.
Брингер вынул часы, посмотрел и положил снова в карман, не заметив, который час.
Открыв дверь в соседнюю комнату, он стал ходить взад и вперед, останавливаясь перед окнами, столами, шкафами; брал сотни вещей в руки, разглядывая их и ничего не видя. Иногда он прислушивался к каким-то воображаемым звукам — казалось, что он слышит хлопанье дверей, чьи-то отдаляющиеся шаги…
Он шептал про себя, сквозь зубы:
— Приди! приди!
Потом, после этой бури радостного ожидания, другие мысли овладевали им.
— А что, если она не сможет прийти? А что, если Миру видели по дороге, и она схвачена? А что, если Ирен сама попалась на глаза Рамигани?
Брингер вздохнул. Глупец, что он раньше не подумал о таких возможностях. А слова Миры о смерти, таящейся вблизи? Он вспомнил о них…
Десять раз в течении одной минуты прислушивался он, так что самая тишина стала как-то звучней… Наконец, совершенно измученный, отчаявшись увидеть Миру, уселся он на стул и подпер низко опущенную голову руками.
И вдруг ему почудилось, что дверь открылась. Боясь поднять глаза, он продолжал сидеть… Наконец, встал, сделал пару шагов вперед, протянул руки и почувствовал, что обнимает любимую женщину, свою жену.
Они не целовались. Они стояли тихо и чувствовали, что составляют одно. Бесконечное спокойствие волной проходило в нем. Чувство глубокой, огромной радости, Он поднял голову жены и поцеловал ее мокрые от слез глаза, и отдающийся рот, точно пил. Он чувствовал, что Ирен хочет сказать что-то, хочет говорить и мешал этому своими поцелуями.