Илья (СИ)

— На латыни, современной, как они сейчас пишут, — определил Добрыня, бегло взглянув на листок. Присмотрелся к расплывшимся буквам:
— «Во имя Ума, Слова, Мудрости, Силы. Здесь сокрыта Чаша («Чаша» — с прописной буквы!) и не откроется ничтожному, а лишь благословенному откроется».
Он с улыбкой протянул листок казначею:
— Нам с тобой, Фома Евсеич, греховодникам, рассчитывать не на что. Кстати, если судить по грамматике, речь идет не о любом благословенном, а о каком-то определенном. Но у латинян сейчас с грамматикой плохо, могли ошибиться, так что — ищи, Евсеич, подходящего, вдруг на какого наткнешься.
— А где это может быть — не знаешь? — осторожно спросил Фома. Благословенными, в конце концов, киевские монастыри под завязку забиты. Есть из кого выбирать.
— Понятия не имею, — весело подтвердил его опасения Добрыня. — Ориентиры только местные — береза кривая, дорога. Это может быть где угодно. Кстати, поройся в том, чего ты в казну натащил. Может, Чаша эта уже там? Может, покойный монах и был благословенным, и добычу свою они уже домой везли?
Чаши в найденном были, разные — дорогие и не очень, и просто глиняные с глянцем, какие не побились. И как узнать, какая из них та?
Фома Евсеич сплюнул с досады, под смех Добрыни, и убрал бесполезную мапу со стола и из мыслей. Забот и без того много, а тут… несуразица и только.
****
А забот хватало, в том числе и казначею. Степь шевелилась. Странность этого шевеления, его необычные черты были очевидны Владимиру, были понятны Добрыне, но русские люди пограничья в большинстве своем ее пока не замечали. Нападения со стороны степи не были чем-то новым. Время от времени мужчины одного-двух улусов сбивались в орду, чтобы пограбить такую близкую и казавшуюся беззащитной Русь. Набегали на село, реже — город, забирали женщин и скот. Остальное поджигали, не столько по злобе, сколько для того, чтобы отвлечь занятых тушением огня сельчан от преследования. Те, кто имел связи с восточными базарами, брали полонян на продажу, выбирая сильных мужчин и молодых женщин покраше. Пограничье жило в постоянной готовности, и зачастую нападавшим давали отпор.
Случай с Черниговом не был похож на эти спонтанные набеги жадных и случайных степняков. Во-первых, это была массовая, организованная попытка взять крупный, защищенный стенами город. Во-вторых, то, что набег произошел в отсутствие князя и большей части его дружины, говорило о том, что нападение было подготовлено, в городе были соглядатаи. Степняки выжидали и готовились, что совершенно не было похоже на их обычный образ действий.
И потом, это было не единственное, что заставляло насторожиться. Разовые набеги кипчаков изменили характер. Они участились и стали более жестокими. По-прежнему забирали женщин и скот, но во многих случаях складывалось впечатление, что не это было главной целью. Прежде всего половцы стремились убить мужчин и мальчиков, женщин зачастую не пленяли, а насиловали и бросали на месте. Были случаи, когда скот сжигали вместе с коровниками, подперев ворота.
Доглядчики Владимира докладывади о странном поведении целых улусов, которые в одночасье снимались с удобного места, которое до этого обустраивали явно на весь сезон, и двигались куда-то, где с водой и кормом для скота было очевидно хуже. В некоторых случаях доглядчики утверждали, что старейшины рода и сами не знали, почему вдруг решили откочевать.
Степь собиралась. Собиралась тревожно и непонятно.
Владимир увеличивал дружину, укреплял киевские оборонительные валы и стены, стены других городов, которые могли подвергнуться нападению в числе первых, закупал коней и оружие.
Все это требовало средств.
****
Началось все на малом пиру, который представлял собой попросту ужин Владимира и его семьи с советниками и дружиной. Хмельного пили немного, но достаточно, чтобы языки развязались и беседа вдруг вылилась во всеобщее, неудержимое и запальчивое хвастовство. Похвалялись, перебивая друг друга, кто чем, иногда — чем и не следовало бы. Алеша, толкнув Илью в бок и блестя яркими васильковыми глазами, шепнул: «А вот женой хвастаться — бесов искушать!» — и засмеялся так задорно и лукаво, что и сомнений никаких не могло быть, в ком эти самые бесы бродят.
Они бродили в нем часто. Алеша, сын соборного попа из Рязани, потому и носивший в дружине прозвание «Попович», был молод, очень хорош собой и характером легок. С точки зрения Ильи, даже чересчур. Женщины Алешу любили, он их — очень, оттого и приключались с ним постоянно вещи неприятные, а то и вовсе дурные. Алеша как-то быстро и незаметно прикипел к Илье, держался с ним этаким балованым младшим братом, Илья не возражал. Но не прошло и месяца со дня их знакомства, как Илья, приметив кой-чего, сказал со своей обычной прямотой: «Узнаю, что девку какую испортил, — дух вышибу». Алеша отнесся к сказанному вполне серьезно и в похождениях своих учел. Про замужних баб Илья ничего ему не говорил, считая, что за каждую муж ответчик, но не одобрял. Он и теперь только сдвинул брови, отчего продольная складка между ними стала глубже, и лицо — суровей, и отвернулся.
А похвальба, между тем, коснулась умений и навыков, какие не у всякого есть. Хотен Блудович, богатырь мощный и внешности пугающей, под общий одобрительный смех шевелил ушами. При его будто рубленом, грубом лице получалось это забавно, и смех был необидный, дружественный. Когда он затих, вдруг встряхнулся сонно сидевший Сухмантий Одихмантьевич и сказал, что может лебедь белую живьем поймать и князю привезти.
Илья заинтересовался, да и не он один. Уток умельцы таким образом ловили: дыша через тростинку, подкрадывались под водой в темноте к спящей птице и хватали за лапы. Но лебедь — птица чуткая и сильная, с крепким клювом. И подплыть к себе так легко не даст, да и потом поди удержи. В общем, слово за слово, собрался Сухмантий за лебедью, а толпа богатырей — на это просмотреть, клятвенно обещая держаться в отдалении и ничем не помешать.
Помчались весело, с гиканьем и присвистом. Пока до заводей далеко, можно было и пошуметь. Стражи распахнули ворота, с показной торопливостью отскочили в стороны: «Задавят ведь, ироды!» — и ухмылялись вслед буйным богатырям.
Пронеслись спящими балками под сладким, напоенным травами ночным ветром, под круглой ясной луной.
Ближе к заводям притихли.
Богатыри останавливались на пригорке или где еще хорошо было видно, Сухмантий передавал поводья тому, кто рядом, и пешком подкрадывался к заводи. Но даже с пригорков было видно, что охотничье счастье этой ночью от Сухмантия отвернулось: которую заводь уже проезжали, а лебедей не было. Утки и те не во всякой попадались.
«Налови хоть уток, зажарим. Есть хочется», — наконец, не выдержал кто-то.
«Уток-то и я могу», — вмешался другой, а кто-то уже стал раздеваться.
«Зачем мучить? На уток спора не было», — Муромец гикнул, и, когда стая заполошно поднялась, уложил стрелами трех к ногам дружинников. Алеша добавил. Стрелял он дай Бог каждому.
Запалили костерок, ощипали уток, поджарили. Княжьего гнева Сухмантий опасался не особо: свидетелей того, то он не сдержал слово не по своей вине, было предостаточно.
Илью радовало все: теплый ровный ветер, костерок, немудрящие шутки, которыми лениво перекидывались дружинники, чувство единства, товарищества, к которому он принадлежал.
Утомленные ночной прогулкой, задремали, не выставляя дозора, — казалось, вполглаза да на пять минуточек.
****
Илью разбудило ржание Сивки — тревожное, призывающее. Вскочил, огляделся: «Вставай! Тревога!» Пригорок, на котором расположились дружинники, окружали степняки — много. Богатыри торопливо поднимались, стряхивая сон, разбирая оружие и коней; Илья, готовый раньше других, врезался в орду, разбрасывая татар мечом, не вынутым из ножен. Ему хотелось обратить их в бегство, как под Черниговом. Его меч, в одном замахе сносивший десяток половцев, и в самом деле был страшен. Но Илья, в первый раз бывший в настоящем бою, ничего о бое не знал. Степняки шарахались от него, обходили, но и не думали убегать. «Дяденька, нэ нада!» — отчаянно закричал подвернувшийся близко половец, совсем юный. Илья отвел меч. Степняк извернулся, как ласка, и воткнул свою кривую саблю в бок скакавшего за Ильей Сухмантия. Илья видел, как изо рта охотника за живой лебедью хлынула кровь, как он медленно стал клониться с коня и очень быстро вдруг упал под копыта. Илья едва успел отбить удар той самой сабли, что убила Сухмантия.