Илья (СИ)
Но перехватили. После короткой и свирепой схватки стояли они перед богатырями — связанные по двое и привязанные к общей веревке оборванные замученные русские люди. Были здесь и мужчины — это значило, что напавшие имели связи с приморскими ханами и брали полонян на продажу, на невольничий рынок. Такое тоже бывало.
Дружинники спешно разбивали шатры, разжигали огонь под большим котлом: полонян надо было обогреть, накормить, дать отдохнуть, больных и раненых лечить. Но таких оказалось немного: степняки гнали товар, негодный не брали, а тот, что взяли — старались дорогой не испортить.
На следующее же утро приободрившиеся полоняне двинулись в обратный путь, прихватив, с разрешения дружинников, телеги со скарбом и большую часть лошадей степняков. Богатыри лишь, по обычаю, забрали оружие и некоторых приглянувшихся коней. Даже те из крестьян, кто не чувствовал в себе сил идти, уехали с односельчанами — на телегах.
Двое крепких молодых крестьян попросились в дружину, в дозор. Их взяли — отроками.
На попечении Вольги остались лишь трое.
Осматривая после боя людей и скарб, дружинники в одной из телег увидели сплетенную из твердой лозы похожую на огромную корзину клетку, в углу которой сжалось в комок непонятное существо, закутавшееся с головой в обрывки какой-то одежды и длинные спутанные волосы. От существа пахло.
На близкий взгляд это оказалась женщина, если судить по фигурке — совсем молодая девушка. По лицу этого было не понять — девушка долго прятала его, а когда подняла, стало понятно, почему: оно было изуродовано. Воспалившийся бугристый шрам пересекал его, приходясь на левый глаз. Правый, огромный и синий, смотрел на дружинников с безнадежным, обреченным стыдом. Полоняне объяснили, что девушка не хотела покориться. Настолько не хотела, что захватившему ее хозяину не удалось с ней справиться. Тогда он позвал на подмогу приятелей, они, удерживая ее вчетвером, получили желаемое, а в наказание за непокорство хозяин избил ее, попав нагайкой по лицу и выбив глаз, и засадил в клетку, куда кидал ей объедки, как дикому животному. Из клетки пленницу не выпускали, в том числе и по нужде.
Звали ее Аленой, она была сиротой, оставшейся после смерти нелюдимой пришлой матери, и близких людей среди освобожденных крестьян у нее не было.
Выслушав это, Вольга жестом подозвал из толпы бывших полонян двух женщин покрепче, дал им свой плащ и велел помочь девушке помыться, не трогая лица. Женщины поджали губы, но подчинились. Не далась девушка. Она забилась глубже в угол своей клетки и отчаянно закричала. Было понятно, что извлечь ее оттуда, не покалечив еще больше, женщины не смогут. Да и не только они.
Тогда к клетке подошел Илья. Взявшись за прутья, он разломил клетку пополам. Взял полонянку в охапку и понес к ручью, велев поднести туда чан с горячей водой. Рванувшаяся было, в его руках она сразу затихла.
Это было как подбрасывать и ловить Наташку — такое же ощущение невозможно хрупкого и драгоценного, только здесь не было радости. Была непереносимая, от которой хотелось стонать сквозь зубы, жалость. Содрав вонючие тряпки, Илья бережно обмывал избитое худое тельце. На тоненькой шейке болтался крестик на истертом кожаном гайтане. Стоять она не могла, но в какой-то момент тихо попросила: «Я сама». Он подал ей ковш с теплой водой и отвернулся.
Потом он помог ей вымыть волосы. С этим бы она точно не справилась сама: волос было много, они были густые и тяжелые. Илья перебирал их, влажные, темно-каштановые, радужные на свету, забыв в эти мгновения о жалости и только удивляясь, что на свете возможно такое чудо.
Ручей всхлипывал и играл бликами недавно пришедшей, еще не ставшей привычной весенней свободы.
Илья отнес ее, завернутую в плащ и чистую попону в шатер, где Вольга как раз заканчивал возиться с еще одним пациентом. В нос ударил тяжелый запах крови и болезни, смешанный с запахами курений и едких прижиганий, которые Вольга использовал, чтобы дух болезни не передавался от одного к другому. «В соседний неси, уже поставили, небось, — отмахнулся Вольга, — сейчас подойду».
Пациентом был человек неожиданный — католический монах, непонятно как попавший в эти дикие места. У него была сломана нога и, кроме того, от дурной ли пищи или от лишений в пути, но в животе у него образовался гнойник, который Вольга и извлек сейчас своим колдовством. Монах был без сознания. Рядом с ним находился еще один странный путник, бывший с монахом в одной связке и не пожелавший покинуть его сейчас. Это тоже был иностранец, по виду — грек, говоривший по-русски внятно и правильно, но с заметным акцентом. Этот, по счастью, в помощи Вольги не нуждался: кроме ссадин и истощенности, ничем не страдал. Он объяснил свое присутствие состраданием к товарищу, с которым пришлось многое перенести. Никто и не спорил: если богатырей в этом что-то и удивило, так это то, что нежелание покинуть больного товарища вздумалось вообще как-то объяснять.
Закончив с монахом и оставив присматривать за ним грека, который, по его словам, тоже не был чужд целительству, Вольга взялся за Алену.
Напоив девушку отваром, от которого она впала в тяжелый сон, он махнул Илье, чтобы вышел, и взялся за дело.
Вышел из шатра часа через два, невеселый. «Шрам — ерунда, я выправил, тоненьким будет, когда нитки сниму, — сказал он, усаживаясь рядом с Ильей. — Но глаз вытек. Не вернуть. Тут уж ничто не поможет, и веко рассечено. Постарался, чтобы выглядело, как будто один глазок закрыт, но не уверен».
Он сидел усталый, сделавший свою работу так хорошо, как только можно, и казался совсем близким. Если когда-то змея и вползла по ноге юной девы, это было очень давно. Илья встал, сходил к костру, принес ему кружку взвару. Вольга кивнул благодарно, стал жадно пить.
«По счастью, она не понесла, — сказал он, прервавшись. Илья закаменел. — Тут повезло, и вообще… Скажи, Илья, ты не так давно Великой матери не призывал?»
Илья дернулся от возмущения — и замер. Он вспомнил.
«Я заставил ведьму поклясться ее именем, — сказал он тихо, — это очень плохо?»
«Как сказать, — задумчиво ответил Вольга. — С одной стороны, я чувствовал помощь своему знахарству по женской части. Хорошую помощь. Там все будет хорошо. С другой — ты, христианин, заставил кого-то клясться ею, как будто она есть. Ты признал ее существование, а значит, для тебя она есть и будет. А старые боги коварны и мстительны. Как и люди, что их создали. Вряд ли она тебя оставит».
Илья подумал, что, если мстительная злоба, направленная на него, будет платой за помощь этой тоненькой девочке, он согласен. И тут же обдало холодом: грешишь ведь, Илья. И как бы это боком не вышло.
****Кроме полонян, ранены были два воина из дружинников. Не так, чтобы тяжело, но на коней пока им лезть не стоило. Так что, когда, проводив крестьян, дружина двинулась в обратный путь, в шатрах у ручья задержались восьмеро: Вольга, его пациенты, раненые дружинники, от помощи Вольги отказавшиеся, и грек. Для охраны — Илья Муромец и неожиданно вызвавшийся Алеша.
В день отъезда крестьян Алеша зашел в шатер, где под попоной лежала лицом к стене Алена, и со словами: «А вот и нам подарочек. Получено честнейшим путем, не сомневайтесь», — плюхнул на пол небольшой узел.
Знавшие Алешу Илья и Вольга тут же начали сомневаться.
Но узел приняли: в нем оказались две новые женские рубахи из льняного полотна, вышитая запона, платок, пояс. Все это и в самом деле было настолько нужно, что на некоторую сомнительность такого «подарочка» можно было закрыть глаза. Тем более, что крестьяне получили лошадей, стоивших намного дороже, да и вообще уже уехали, не догонять же.
Вольга насмешливо фыркнул, Илья чуть улыбнулся, и Алеша почувствовал себя удовлетворенным.
****Монах, которого звали брат Амадео, пришел в себя на следующий день, но был очень слаб. По-русски он говорил так, как обычно говорят путешествующие: мог сказать о своих нуждах и поблагодарить. Именно последнее и услышал от него Вольга, едва только больной очнулся. Брат Амадео благословил его на латыни и благодарил за спасение своей жизни по-русски. После этого, закрывая глаза от слабости, пробормотал еще что-то. «Он говорит, что ты содействовал свершению великой миссии», — усмешливо перевел грек, с любопытством глядя на Вольгу.