Ловушка для невесты
– А как же ты и Али?
Лейла фыркнула.
– Глупый ребёнок, ты уже забыла, кто о вас заботится? Я вдруг стала старухой, которая не может позаботиться о своей семье? Не беспокойся обо мне и Али. У нас всё будет хорошо, вот увидишь. Так, думаю, хлеб уже готов. – Она бросила Аише полотенце для защиты рук от жара и взяла плоскую деревянную лопату.
Аиша принесла низкие корзины из тростника, в которых они держали хлеб, и следующие пару часов они сосредоточенно пекли хлеб и продавали его через деревянный люк в стене, выходящей на улицу. Утренняя партия всегда продавалась быстро: люди не могли противостоять разносившемуся в воздухе восхитительному аромату.
Когда весь хлеб был продан и половина выручки надёжна скрыта в тайнике за кирпичами, Лейла сделала им кофе из особого запаса Омара.
Они уселись на заднем дворе, потягивая насыщенный, дымящийся напиток, и разделили последний, свежий, горячий каравай хлеба, что Лейла всегда сохраняла для них. Сегодня она в качестве особого угощения намазала его мёдом.
Аиша потягивала кофе и слизывала с пальцев мёд. Горячий хлеб, мёд и кофе были её самым любимым блюдом в мире, но сегодня кофе казался слишком горьким, хлеб – безвкусным, а мёд – просто липким.
Лейла не понимала. Для неё выбор был прост: быть богатым или быть голодным, заботься о бабушке, а остальное само уладится.
Но Аиша уже жила во лжи, и это было трудно, труднее, чем думала Лейла. Она, не задумываясь, обманывала чужих. Но когда ты начинаешь узнавать людей ближе, дружить с ними, привязываешься к ним, лгать становится… труднее.
А когда – если – они привязываются к тебе, это становится… больно.
В этой жизни только Лейла и Али знали, что она женщина. Омар понятия не имел. Даже Али сначала не знал. По-детски искренний, он принял её обман за чистую монету. Но она знала, что он почувствовал себя преданным, когда впервые узнал, что она женщина.
В Англии будет ещё хуже. Лгать бабушке, позволить старой леди привязаться к себе… Обманом добыть хлеб – это одно, и совсем другое – украсть любовь, предназначенную для другого, воскресить надежду, построенную на лжи.
Поехать в Англию и начать новую жизнь – это было то, о чём она мечтала. Но если цена – снова жить жизнью, полной лжи? Возможно, это не тюрьма, но занесённый над головой топор.
Единственный способ избежать обмана – рассказать англичанину всю правду. Но это отдаст её в его власть, и она просто не может – не смеет – сделать это.
– Мне кажется, ты волнуешься, цыплёнок, – заметила Лейла.
– Не хочу ехать с ним. Я ему не доверяю.
– Он пытался что-то с тобой сделать? – резко спросила Лейла.
Аиша задумалась. Она чувствовала его возбуждение… Он мог бы взять её, если бы захотел, и хотя она боролась бы до последнего вздоха, но…
– Нет, – сказала она. – Он отнёсся ко мне с уважением. Но, в конце концов, с внучкой леди Клив… он должен был.
Повисло короткое молчание, потом она добавила:
– Но я не хочу туда возвращаться.
– Вижу, – сказала Лейла. – А как же Али?
Внутри Аиши всё сжалось от чувства вины.
– Ты не могла бы пойти сама?
Лейла пожала плечами.
– Я постараюсь, конечно, ты же знаешь, но если он хочет именно тебя, это не поможет. Как ты думаешь, он упрям? Или его можно убедить?
Упрям? Более чем, подумала Аиша. Поддаётся убеждению, как сфинкс. И его так же легко понять.
Она задумчиво потягивала горький напиток. У неё не было выбора. Она чувствовала ответственность за Али.
– Я пойду. – Она выпила остатки кофе, поколебалась, затем перевернула чашку на блюдце вверх дном. Потом передала Лейле. – Скажи мне.
Лейла рассматривала узоры из кофейной гущи в чашке. Конечно, это всё ерунда, думала Аиша. Она не суеверна, получила образование, христианка. Тем не менее, было бы полезно знать, на всякий случай…
Лейла нахмурилась.
– Здесь много всего происходит, много… противоречий. В твою жизнь войдёт могущественная сила, и ты… – она замолчала.
– Что?
Лейла небрежно пожала плечами и отставила чашку.
– Пока не ясно. Кофе иногда ведёт себя непонятно.
Аиша не верила ни единому слову:
– Скажи мне.
Лейла вздохнула и снова взяла чашку:
– Впереди тебя ждёт трудный – и мучительный – выбор. Я вижу опасность. Вижу страдание. Ты разрываешься на части, перед тобой множество запутанных путей. Ты не знаешь, какой выбрать, и тобой овладеет чувство страха и потери.
Аиша поморщилась. Ничего нового. Она уже сбита с толку и не знает, что делать.
Лейла продолжала:
– Существует мужчина и вопрос доверия. Слушай своё сердце и следуй ему, даже когда кажется, что оно разбивается.
Её сердце? Все инстинкты твердили ей держаться как можно дальше от Рейфа Рэмси.
Этот человек был опасен. Во всех смыслах.
Но там был Али. Она втянула его в это, и она же должна вытащить его. Лейла называет Аишу дочерью своего сердца. Если это так, то Али – маленький брат сердца Аиши.
Следуй за сердцем? Она поняла сообщение. Спасай Али.
* * *Это был просчитанный риск, говорил себе Рейф уже в десятый раз. Освободить её, начать устанавливать доверие. Он был человеком слова. Он сказал, что не тронет Али, и она увидит, что это правда – если вернётся. Но если она привязана к мальчику – а он был в этом уверен – она не оставит его здесь. И вернётся.
Насколько он мог судить об её характере.
Вот он, камень преткновения. Он понимал мужчин, но женщины – это совсем другое дело.
Что, чёрт возьми, она хотела сказать: Алисия мертва, здесь только Аиша?
Образчик хитрой женской логики, предположил он. Как же! Алисия Клив мертва, хотя её собственное лицо смотрит на неё с рисунка Аларика Стрэттона.
Рейф знал, что лучше не пытаться распутать эту нить рассуждений: если она хочет зваться Аишей, он согласен. Он назвал бы её царицей Савской, будь он уверен, что это заставит её отправиться с ним в Англию без суеты и беспокойства.
Но если это дело потребует суеты и беспокойства, что ж, он и на это согласен. Рейф не постесняется притащить её в Англию брыкающейся и вопящей. И без сомнения, царапающейся и кусающейся, добавил он про себя, осторожно касаясь места на шее, где она поцарапала его прошлой ночью. Всё ещё немного жгло. Такие царапины обычно оставляют кошки.
Его камердинер, Хиггинс, сегодня утром разглядывал эти отметины с поджатыми губами, слишком хорошо обученный, чтобы открыто выказать неодобрение. Он брил Рейфа очень осторожно, обходя длинные царапины, а потом наложил одну из своих специальных мазей, бормоча, что в восточном климате не стоит запускать раны.
Рейф спустился вниз. Али, чисто умытый, сидел за обеденным столом, набивая живот тостами, бараньими сосисками и яичницей. Хиггинс, которого Рейф назначил следить за мальчиком, сидел рядом с ним, пытаясь, насколько Рейф мог судить, научить Али английскому поведению за столом. Он не одобрял приказ Рейфа накрыть мальчику завтрак в столовой. Такой ребёнок, учитывая его поведение, должен быть счастлив поесть в буфетной.
При виде входящего Рейфа Хиггинс встал.
Али поднял голову и дружелюбно помахал Рейфу вилкой, явно не желая отказываться от завтрака.
Хиггинс вздохнул и, потянув за воротник, поставил мальчика на ноги.
– Скажи: «Доброе утро, сэр», – велел он и показал, как надо при этом сделать почтительный поклон.
Али, схватив в руку сосиску, словно его в любую минуту могли утащить от стола, проглотил гигантский кусок тоста с яйцом и со счастливой ухмылкой сказал Рейфу:
– Добутросэр, сезаааам откройся. – Он поразительно точно воспроизвел поклон Хиггинса, выглядевший в его исполнении издевательски, а затем продолжил опустошать свою тарелку со всей возможной скоростью.
Рейф не смог сдержать смешок. Маленький нахал.
– Благодарю, Хиггинс. Sabaah el Kheer [2], – сказал он Али.