Я сделаю это для тебя
Заложник не отозвался.
– Мог бы повернуться, когда я с тобой говорю! – угрожающе гаркнул Аким.
Жан был сосредоточен на своих мучениях, пытаясь сконцентрировать боль в какой-нибудь одной части тела.
– Живот болит? – притворно сочувственным тоном поинтересовался Аким.
Жан несколько раз судорожно вдохнул, и жестокий спазм скрутил его внутренности.
Аким ударил его ногой в солнечное сплетение, лишив доступа воздуха.
– А может, голова? – сладким тоном спросил Аким и отвесил узнику звучную оплеуху.
Жана вырвало прямо на постель.
– Чертов придурок! – взорвался Аким. – Даже сдержаться не можешь! Получил удар в брюхо – и тут же выдал все наружу! Думаешь, станем менять тебе матрас? Нет, собачий сын, будешь спать в собственной блевотине!
Он схватил Жана за волосы и макнул лицом в зловонную жижу, тот решил, что задохнется, но мучитель ослабил хватку, прижав его спину коленями к испачканной кровати.
– Ты больше не человек, не мужчина. Ты – пес. Полюбуйся на себя, келб [1]!
Аким протянул ему зеркальце, но Жан отвернулся. Он много лет избегал смотреть на свое изображение.
– Не хочешь? Стыдишься? Да ты вообще помнишь, что такое стыд? Нет, ты грязный пес, как и все тебе подобные. Думаете, что свободны, совокупляетесь, как собаки, роетесь в дерьме, а мгновение спустя задираете голову и прыгаете на задних лапках за кусок сахара, пару монет или толику власти.
Жан попытался оказать сопротивление тюремщику и сесть, но тот усилил давление и не дал ему подняться с колен.
– Бунтуешь? Неужто не всю гордость растратил?
Последняя реплика Акима причинила Жану невыносимое страдание, гнев захлестнул душу. Он готов был умереть, но не терпеть подобные унижения.
– Подонок! – закричал он. – Что ты знаешь о гордости, стыде и чести? Бьешь связанного человека.
Аким дал ему пощечину и наклонился к самому лицу.
– Я бью не человека – животное. Называешь себя человеком после всего, что сделал? Мы нашли животное, тварь, спавшую в коробках, грязную пьяную скотину. Человек так себя не ведет.
В комнате появился Лагдар. Увиденное привело его в ярость, он начал ругаться по-арабски, поднял Жана, усадил на кровать и протянул ему полотенце.
Аким пожал плечами и придвинулся к самому лицу Жана.
– Келб, – прошептал он ему на ухо и вышел.
Даниэль
Трудней всего мне сейчас сопрягать миры моего существования: пропитавшийся атмосферой драмы дом, где я живу, опустив голову и ни на кого не глядя; работа с ее усыпляющей будничностью, где приходится соблюдать правила игры; мой растревоженный, измученный видениями рассудок.
Необходимость сопряжения этого множества разнообразных персонажей заставляет меня без конца изворачиваться и как-то справляться с непосильной задачей.
Я должен оставаться виноватым в глазах Бетти. Участвовать в создании новых семейных связей, в поиске нового равновесия, учитывающего исчезновение одного из близких, полагаясь на время и усталость от страдания, рано или поздно овладевающую всеми, кто потерял близкого человека. Я все это отвергаю. Не хочу ничего восстанавливать. Не сейчас. Вот и множу стратегии уклонения. Ухожу рано, возвращаюсь поздно, ем один, пряча лицо за газетой. Мое поведение выводит Бетти и Пьера из себя, и мы каждый день понемногу отдаляемся друг от друга. Приходится делать над собой нечеловеческие усилия, чтобы не броситься к их ногам, не заключить в объятия и не оплакать вместе с ними нашу утрату. Именно это лекарство нам сейчас и нужно: пролить слезы, отдаться истерии боли, чтобы излечиться, пережив катарсис. Но я сопротивляюсь. Правда, Пьера я стараюсь щадить, веду себя с ним мягко, нежно. Но он меня избегает, подражая матери, чем облегчает мою задачу.
На работе я легко прячусь за разными ипостасями собственной личности. Образ убитого горем человека позволяет хранить молчание, не участвовать в заседаниях, запираться в кабинете, избегая некоторых контактов и ситуаций, которые я не смог бы вынести. Работа помогает мне строить планы и готовиться к действиям, выходить, ездить, встречаться с людьми. Я все еще способен играть роль руководителя, интересующегося проектами подчиненных. Я должен продемонстрировать, что горе не повлияло на мою компетентность. Чтобы действовать, мне необходим мой статус и его возможности.
Больше всего проблем у меня с собственным рассудком. Его переполняют пугающие картины и нежные воспоминания, проблески жизни, дыхание смерти и сильные, но быстро гаснущие эмоции. Его сотрясают жестокие судороги, вызывающие растерянность и панические припадки. Я сошел бы с ума, если бы не островок ясности, где можно укрыться, дать себе отдых и спланировать акцию, которая меня освободит.
Но, может, этот островок и не островок вовсе, а острый риф, губительный для моего рассудка?
Может, я уже безумен?
* * *За два года, что мы прожили в сквоте, наша дружба стала еще крепче. Мы вместе взрослели, превращались в мужчин. Наша общая история составлялась из забавных происшествий, секретов, драк, смеха и слез, общих девушек. Будущее тоже было частью нашей тогдашней жизни, хотя планировали мы всего лишь на две-три кражи вперед.
Мы были семьей.
Вито разведывал место действия. Мы очень скоро перешли от мелкого хулиганства к кражам автомагнитол из машин, запаркованных на тихих улицах лионских пригородов.
Реми, Вито и Бартоло «седлали» мопеды, выжимающие после небольшой переделки 80 километров в час, занимали наблюдательный пост в конце улицы и караулили, пока мы с Соломоном, вооружившись искусно согнутыми стальными «плечиками», вскрывали машины и забирали «товар», после чего прыгали на мопеды и все вместе возвращались домой. Этот этап операции был самым опасным: полицейские патрули отлавливали молодежные моторизированные банды.
Магнитолу можно было толкнуть франков за пятьдесят, а при везении – и за сто пятьдесят, в зависимости от марки, так что этот промысел был очень даже доходным и обеспечивал нам безбедное существование и возможность развлекаться.
Первое ограбление задумал Вито. Стоящий на отшибе дом пустовал – хозяева уехали в отпуск. Мы не удивились, когда наш друг выдвинул эту идею. Карьера банды развивалась вполне логично. Мы выросли, и нам пора было переходить от мелких краж к рискованным предприятиям – более выгодным и мужским. Мы не хотели становиться уличными дилерами, толкать дурь и травку, работая на «дядю», потому что очень дорожили независимостью. Решение было принято: ограбление со взломом занимает почетное место в преступной шкале ценностей…
Первое дело прошло легко и гладко, определив нашу специализацию. Взломав ставни на одном из окон, мы вырезали стекло и попали внутрь. Оделись мы во все черное, а на головы натянули капюшоны с прорезями для глаз. Нас переполняло какое-то новое, необычное возбуждение, когда мы крадучись переходили из одной уютной, богато обставленной – другими людьми! – комнаты в другую. Мы все еще оставались детьми и чувствовали пьянящую радость, участвуя в поисках сокровищ, открывали шкафы, шарили на полках и перекликались, если обнаруживали что-нибудь ценное. Добыча оказалась недурной – несколько дорогих украшений и много наличных, и это окончательно убедило нас в том, что грабеж – наше призвание.
* * *Мне нужно уехать. Как можно скорее попасть в Лондон. Приблизиться к моей мишени. Только на месте я смогу продолжить намеченное. Кроме того, я боюсь, что моя решимость тает из-за того, что приходится все время сдерживать, маскировать свои чувства. Атмосфера в доме стала для меня невыносимой. Как и обстановка в агентстве.
Я долго размышлял, как объяснить необходимость командировки в британскую столицу. Анализ рынка позволил выявить предприятия, представляющие потенциальный интерес для агентства. Я знаю, что Салливан мечтает о продвижении в Европе, и смогу это использовать, чтобы объяснить неожиданную тягу к туманному Альбиону.