Ржавые земли
– С едой мне не о чем толковать, – буркнул Хлыстов. – Ну, что решила?
* * *В первый день они без труда отыскали место для ночевки.
Синий занавес скрылся за горизонтом. Теперь везде, куда не повернись, были лишь камни и пыль. Ничто не цепляло взгляд. Такой однообразный и унылый пейзаж вогнал бы в тоску даже самого безудержного весельчака.
Сияло красноватое солнце, ветер силился засорить им пылью глаза и сбить с пути. Но Хлыстов уверенно шел вперед и вел за собой баронессу. Ева решила, что он ориентируется по каким-то известным лишь ему приметам. Время от времени ее спутник останавливался, запрокидывал голову и принимался нюхать воздух. Ева же крутила пальцем у виска (правда, только в мыслях). Она ни на секунду не допускала, что Петруша прокладывает путь через пустыню, полагаясь на нюх.
После долгих месяцев, проведенных в яме, простор равнин Ржавого мира пугал баронессу. Выступали слезы, когда она думала о том, сколько сил и здоровья выпили из нее черные скалы. Теперь она ни на что не способна; разве только – идти на привязи за тугим на ум убийцей, субчиком бесчестным и коварным. Как убедительно он разыгрывал немого! Лицемер!.. Будь у нее хоть немного сил! Где же они – силы? Где мужчины, которые клялись когда-то оберегать ее? Ну конечно! – чего только не брякнешь, чтобы добиться расположения родовитой красавицы! Увидели бы ее велеречивые господа в пенсне сейчас – грязную, ободранную, вырядившуюся в лохмотья. Хорошо, что здесь не водятся вши и блохи, – пожалуй, это была единственная поблажка, которую сделала ей лихая судьба.
…Он рванул крышку присыпанного пылью люка.
Ева отшатнулась от рыжих струй, хлынувших в разные стороны. Два раза громко чихнула и наклонилась вперед: оказалось, что под люком скрывалась узкая щель, ведущая под землю.
Опять яма?!
Хлыстов вынул из кармана нож, подтянул баронессу к себе, – их по-прежнему связывала веревка. Раз-два, – и та оказалась на свободе. Жестами (по привычке, что ли?) Хлыстов приказал Еве спускаться вниз.
Баронесса присела на корточки. Хворые глаза не сразу разглядели веревочную лестницу, уходящую в темноту.
– Это ты сделал?
Вопрос повис в воздухе.
Она повернулась к Хлыстову. Проговорила, задыхаясь от ненависти:
– Может, довольно молчанки? Ты ведь раскрыл карты!
Хлыстов мотнул головой и поправил ремень винтовки.
– Ну… Как знаешь… – Она опустила ноги в щель, нащупала перекладину лестницы. Струйки песка срывались с проема и исчезали в темноте. – Если так тебе покойнее…
Свет, который возник непонятно откуда, прогнал тьму. Ева спрыгнула с нижней ступеньки и изумленно округлила губы.
– О-о-о… Боже милостивый… Что это?
Это был отрезок подземного коридора, с двух сторон запечатанный обвалами песка и щебня. Довольно узкий, тем не менее способный послужить надежным убежищем от ночных ветров. Ева подошла к стене и осторожно приложила ладони к отшлифованному до стеклянной гладкости камню. Свет, который лился с его поверхности, тут же стал ярче. В глубине проступили неясные очертания. Ева отпрянула: ей показалось, что на стене проявилось изображение гротескных фигур. С ними было что-то не так… Нечеловеческие пропорции? Звериные маски на лицах? Баронесса подслеповато прищурилась: или это люди со звериными головами?
Она так засмотрелась, что не заметила Хлыстова: а тот бесшумно, словно привидение, возник рядом. Ева отпрянула, диковинные картинки растворились в светящемся тумане. Стена вновь стала равномерно белой.
– Что-нибудь увидела? – спросил Хлыстов.
– Ничего, – соврала она с мстительным холодком в голосе.
– Брешешь?..
– Я ведь ответила тебе, Петруша.
Какое-то время Хлыстов пристально смотрел на стену. Казалось, камень заплачет, не стерпев столь въедливого взгляда. Потом Хлыстов повернулся к Еве, его широкие ноздри трепетали.
– Я не Петруша, – произнес он едва разборчиво.
– А кто тогда? – поинтересовалась баронесса.
– Это не важно.
– Тогда почему бы мне не называть тебя Петрушей, как я делала раньше?
– Потому что злить меня – не шибко умная затея.
С этим сильно не поспоришь. Ева сдалась. Опустила глаза, вжала голову в воротник шубы. Отступила.
Тогда, не сводя с баронессы глаз, Хлыстов поморщился, потрогал затылок и убедился, что рана всё еще сочится. Ева замерла ни живая ни мертвая. Ей показалось, что он ее непременно ударит, так побагровело и без того неприятное лицо этого человека.
Но Хлыстов оставил ее в покое. Подошел к завалу и принялся деловито рыться в песке. Через несколько минут он откопал плоский металлический ящик – во времена рабочих лагерей в таких пеналах хранили лопаты.
– Вижу, всё ты предусмотрел, – подытожила Ева. – Я-то думала, куда он пропадает… День – нет… Два дня, три дня, – а его нет и нет.
Хлыстов открыл ящик. Вынул новенькую шинель и бросил ее на каменный пол. Усевшись, достал из ящика бумажный сверток. Ева вытянула голову: под бумагой оказался острый осколок сахарной головы. Хлыстов, не глядя, швырнул сахар пленнице. Баронесса поймала осколок, точно дрессированная собачка. Отбежала с ним в дальний конец коридора, опустилась на пол и принялась облизывать подачку, точно то был петушок на палочке.
– Если надумаешь спать… – медленно проговорил Хлыстов, как бы сомневаясь, стоит ли заводить об этом речь. – Знай: здесь снятся страшные сны.
* * *«Паучок» бежал по черным волнам.
Легкий и проворный, как озерная водомерка, прыгучий, как летающая рыба. С гребня на гребень, вниз по пологому скату и сразу – вверх на следующую волну.
«Паучок» был не один, его окружали сотни тысяч таких, как он. Маслянистую поверхность первичной жижи покрывал шевелящийся ковер, сотканный из мохнатых спин и лапок. Серебристые луны звали «паучков» в дорогу: навстречу полярному сиянию, водопадом низвергающемуся из рокочущих небес в океан.
Их засасывало в стену из разноцветных огней. «Паучки» исчезали, растворяясь в вихре излучений. Они теряли ощущение колышущейся поверхности под собой, и хрустальный зов четырех лун стремительно отдалялся. Они теряли себя и обретали вновь…
…но это было совсем иное место.
Вз-з-з-з-з! – визжит дисковая пила.
От собственного крика рвутся барабанные перепонки.
Он прикован к прозекторскому столу. Он не может пошевелиться, бесполезные проклятья и угрозы сами собой слетают с губ. Над ним нависает пещерный свод; под сводом – железная балка. Вокруг балки обвивается, словно удав вокруг ветки, нечто мохнатое и многоглазое.
Главное чудище мира ржавых пустошей… Есть еще другие – безликие химеры-великаны, быстроногие железные каракатицы и крысы-люди. Но эти – которые похожи на генеральские шубы – самые опасные, они заправляют всем и вся.
Однажды их оставил с носом Ванька Хлыст, которому палец в рот не клади. Провел мохнатых нелюдей и их прихвостней, – сбежал в пустыню, прихватив с собою запас воды и добрый ломоть вареного мяса. Но недолго радовался воле бывший террорист: его выследили с воздуха. Сбросили сеть с летающей машины, затравили крысами-людьми.
Он думал, – его вернут в лагерь. Думал, заставят снова кидать землю… Но нелюдям зачем-то понадобился человек. Летающая машина доставила неудачливого беглеца в горы, где у хозяев было что-то вроде осиного гнезда.
Вз-з-з-з-з! – опять подает голос пила.
Пилой орудует страхолюдина, похожая на оживший скелет. Это – груда кое-как скрепленных между собой костей, и вместо черепа у нее – что-то вроде большого черного жука. Обычно костяк возит на себе мохнатого хозяина, но сейчас они почему-то разделены.
Вот второй костяк. Проносит мимо лица Хлыстова вместительную бутыль. Сквозь толстое стекло на человека глазеет заключенный внутри паучище. Жуткий, злой паучище. Вообще, здесь всё – омерзительное, гнусное, уродливое, и поверить трудно, что земля не расступается под этой поганью, открывая ей прямую дорогу в ад.
И снова визжит пила, а он заходится криком.