52 Гц (СИ)

Они все решили с Питером, тот больше не приставал к нему с разговорами, предпочитая валандаться вместе с Джеймсом. Они блуждали по площадке туда-сюда чуть ли не под ручку. Джеймс что-то рассказывал, Питер слушал, даже можно было сказать — внимал.
Майкл смотрел на них, отмечая, как они одновременно и похожи, и нет. Невольно искал в Питере отстраненным взглядом черты того Джеймса, которого помнил, лелеял в памяти. Видел, находил, но картинка рябила, двоилась. Он щурил глаза, глядя сквозь ресницы на Питера, чтобы нечеткий силуэт легче было подогнать под образ из воспоминаний, но ничего не выходило. Тот, прежний Джеймс, с романтическими локонами у лица и мягкой улыбкой, теперь был призраком. Его нельзя было встретить еще раз. Его не было в Питере. Его и в нынешнем Джеймсе-то не было.
Тот мальчик умер от горя.
Из-за него.
А нового Джеймса Майкл не знал. И, наверное, это была единственно верная идея — отпустить все и не начинать заново. Джеймс, как всегда, был мудрее. Всегда был.
Майкл смотрел на этих двоих, курил, выдувая дым в сторону от Шеймуса. Тот сидел рядом, смотрел на суету на площадке перед подготовкой очередной сцены. Они оба были уже готовы к съемкам — в одинаковых костюмах, в одинаковых париках. Ждали начала.
— А тебе нравится фильм? — спросил Майкл, пальцем сняв с языка крошку табака.
Шеймус, скрестив руки на груди, пожал плечами.
— Я считаю, Англия опять легко отделалась, — он кивнул на Питера. — но я другого и не ждал. А вообще — да. Да, нравится. Хоть на экране увижу, как ирландец нагнет брита и выдерет в жопу, чтоб тот пищал.
Майкл с улыбкой покосился на него, решив, что это обыкновенная непристойная шутка, но Шеймус не улыбался. И, кажется, не шутил.
— Но не все англичане тогда были уродами, — возразил Майкл. — Что тогда, что сейчас. Тут нет черного и белого…
Шеймус посмотрел на него краем глаза, снова уставился на Питера.
— И кому от этого было легче? — спросил Шеймус.
— Спасенным людям. Тем, кому они помогали.
— Теория малых дел не работает, если воюешь с правительством, — сказал Шеймус. — Вместо того, чтобы окапываться в поместье и спасать сто человек, ему нужно было вернуться в Лондон и кричать там на улицах о том, что происходит. Если уж он вообще хотел кого-то спасти, не надо было размениваться на сотни жизней, пока умирали сотни тысяч.
— Так ты считаешь, что отец Донован был прав? — спросил Майкл, с интересом глядя на Шеймуса. Ему самому патриотизм Эрика казался слегка умозрительным — и он уцепился за возможность поговорить с тем, кто искренне верил в идеи главного антагониста.
— Конечно, прав, — убежденно сказал Шеймус. — И если бы этот, — он взмахом руки указал на Питера, — не задурил МакТиру голову, у них бы все получилось.
— Но какой ценой? — почти автоматически спросил Майкл.
Шеймус повернулся, посмотрел на него.
— Какой ценой? — повторил он. — А какая цена должна быть у свободы? Какая, по-твоему — не слишком высокая?
Майкл не сразу нашел, что ответить. Нахмурился. Он должен был знать этот ответ, но не знал. И Эрик не знал. Его цена была — собственная жизнь, но что, если этого мало?
Шеймус покачал головой, отвернулся, снова глядя на Джеймса.
— Это наивная история. Такую и Дисней бы снял. Добренький брит приходит и спасает Ирландию, только самый краешек шелковой туфельки замарав в дерьмеце.
Майкл уже хотел начать возражать — но остановился. В голосе Шеймуса было что-то такое, что ему расхотелось спорить.
— Мирные протесты никогда не работали, только тянули время, — сказал Шеймус. — Мой отец был в ИРА. Я горжусь им, всегда буду гордиться. Он умер в тюрьме, и мы праздновали его смерть, потому что он был героем. Он был одним из тех, кто заставил Англию нас услышать. Теперь все говорят, что это был терроризм… А вот это, — Шеймус опять кивнул на Джеймса и Питера, — эта история, тот Голод — это был не терроризм? Вывозить зерно и мясо из страны, которая умирала? Держать корабли с присланной помощью на рейде и не впускать в порт, потому что если сама королева Виктория пожертвовала голодающим две тысячи фунтов, никто не имеет права жертвовать десять тысяч — и пусть они гниют, пусть их выбросят в море!.. Лишь бы не дать кому-то превзойти королевскую помощь. Если бы тогда у Англии были бомбы, я тебе клянусь, они сбросили бы их на остров. А Белфаст — это был не терроризм? Я вырос там, мы играли на улицах среди сожженных автобусов. Полицейские врывались в дома среди ночи, и это было повсюду — Терф-лодж, Фоллз-роуд, Ардойн, Баллимерфи. Обыски, массовые аресты. Мужчин в нижнем белье выволакивали из постелей, швыряли лицом к стене, раздвигая ноги пошире дулом автомата. Потом увозили, и семья могла только месяцы спустя узнать, что с ними случилось. Это было в моей семье, я это видел.
Майкл молчал, слушая его. Он знал о волнениях в Северной Ирландии, в Белфасте — они толком не прекращались с тех пор, как туда были введены войска. С семидесятых. Его родня была в Дублине — бедном, но хотя бы спокойном. Их мало это касалось. Он жил с мыслью о том, что боевики ИРА — какие-то жестокие психи, которые подкладывают бомбы в метро и взрывают автомобили, потому что им не живется в составе Англии.
И он никогда не думал о том, а как, собственно, им живется. Почему не живется. Против чего они восстают. Ведь это тоже была Ирландия. Захваченная сотни лет назад — и до сих пор несвободная.
— После облавы женщины выходили на улицы — матери, жены, сестры. У них в руках были крышки от мусорных баков, сковородки, кастрюли — они гремели в них так, что звон стоял по всему району. Газеты говорили — военные ищут оружие и патроны, взрывчатку, террористов. А на деле все это было попыткой запугать нас, чтобы мы не подавали голос, чтобы жили в нищете, безработице, в бесправии — и молчали. Но мы не боялись, — с презрением сказал Шеймус. — Никто не боялся. Мы, голожопые пацаны, забрасывали солдат кирпичами. Пили молоко из бутылок, утирали рот, а потом наливали в бутылку горючий коктейль и забрасывали ими броневики. А они стреляли по нам, не разбирая, где женщины, а где дети.
Майкл молчал, теребил в пальцах потухший окурок. У него в голове свербела неприятная мысль. Называя себя ирландцем, считая эту землю своей родиной, он не смотрел в ту часть страны, которая продолжала корчиться в агонии, как змея, которой наступили на голову. Его любовь была… ярмарочной. Любовью к открытке. Северной Ирландии и ее проблем не существовало в его голове, так мог ли он на самом деле понимать Эрика и его боль?..
— Твой дом там, где твое сердце, — сказал Шеймус. — Когда у тебя вырывают сердце, ты будешь сражаться — или умрешь.
— Почему ты уехал из Белфаста? — спросил Майкл.
Шеймус вздохнул.
— У отца была ферма, он разводил лошадей. Встречал лодки с оружием из Бостона и Чикаго, переправлял в Белфаст. Я помогал ему. Когда нас взяли, мне было четырнадцать. Вышел из тюрьмы уже совершеннолетним. Матери пришлось продать ферму, но она осталась на ней работать, уговорила Элис взять меня конюхом. У Элис есть хватка. Так я сюда и попал.
— Подожди — Элис? — переспросил Майкл. — Элис Кеннер, которая с нами работает?
— Она, — кивнул тот. — Теперь она там всем заправляет.
Майкл растерянно провел рукой по волосам, не зная, что сказать на это. Рассказ Шеймуса был искренним. Готовясь к роли, Майкл думал, что противостояние Англии и Ирландии осталось давно в прошлом. Что сейчас мир, что пора забыть старые обиды. Как коротка человеческая память! Он сам носился с обидой на Джеймса столько лет — а ведь Джеймс всего лишь разбил ему сердце, а не пригнал в его район войска, не отобрал мастерскую у Кристофера, не вынудил жить в грязи и нищете.
— Я принесу нам кофе, — сказал Майкл, чтобы хоть что-то сделать. — Будешь?..
Шеймус кивнул.
Майкл заметил краем глаза, как у него за спиной появилась девушка, обвила руками за шею и чмокнула в щеку:
— А вот и сюрприз!..
Шеймус удивленно повернул голову, и руки разжались: