52 Гц (СИ)
— Если бы мы были женаты, она оставила бы меня без трусов.
Сара весело рассмеялась.
Потом трубку перехватил Томми, взволнованно сообщил, что никак не может выбрать, кого звать себе шафером — его или Брана, и решать будет, подкинув монетку. Майкл согласился, что это справедливое решение.
— Ты ведь зовешь Эвана?.. — уточнил он.
— Конечно! — возмущенно заявил Томми. — Без него точно не обойдемся!..
— А Джеймса?..
Томми замолчал. Потом заговорил снова, но уже совершенно другим тоном.
— Не будем об этом говорить.
— Слушай, ну, столько времени прошло… — начал Майкл. — Может, хватит?..
— Нет, — угрюмо сказал Томми. — Ты сам все понимаешь.
Майкл вздохнул.
— Ладно…
Он подошел к Джеймсу с таким озадаченным лицом, тот встревожился:
— Плохие новости?.. С Шеймусом все в порядке?
— Да, — мрачно отозвался Майкл. — Да, в порядке, нет, новости хорошие. Сара ждет ребенка, и они с Томми решили наконец пожениться.
Джеймс улыбнулся:
— Здорово. Рад это слышать.
И Майкл почему-то именно сейчас отчетливо ощутил, что Джеймс не заслуживал быть выброшенным из круга прежних друзей. Они с Томми были же так близки, сколько можно лелеять обиду?.. А Сара, ну чего она? Тем более сейчас, когда все уже кончилось?.. Почему им обязательно было разделяться на два лагеря?..
Хотя, «два лагеря» было слишком громком определением. Лагерь был один, и он выстроился против Джеймса — за то, что тот посмел не дождаться Майкла, а найти человека, который его утешил.
И Майкл был обязан что-нибудь с этим сделать.
Глава 18
Эрик просыпается утром в холодной комнате на сером постельном белье. Эрик умывается ледяной водой, наливая ее из кувшина в фаянсовый таз. Он вытирается грубым полотенцем, влезает в штаны и рубаху, читает молитву, встав на колени возле кровати. Когда он собирается завтракать, прибегает девчонка в тесных бесстыжих брюках, с короткой стрижкой:
— Майкл, Питер просил передать, он тебя ищет. Зайдешь? По-моему, он сейчас в главном доме.
Эрик кивает и выходит наружу, в яркий апрельский день. Мимо снуют люди с аппаратурой, в солнечных очках, с камерами, бумагами и штативами. Возле дома разбирают рельсы, у конюшни стоит ассистент режиссера, разговаривает с двумя парнями, отдаленно похожими на исполнителя его роли. Рядом с Эриком останавливается парень, смотрит на него, потом на них.
— О, двух расходников на замену прислали, — небрежно замечает он.
У Эрика пальцы складываются в кулак, но Майкл вовремя вмешивается, заставляет ответить:
— Еще раз такое услышу — и расходником станешь ты.
Парень изумленно оборачивается на него.
— Прояви уважение, — приказывает Эрик, раз уж ему не дают распускать руки, хотя врезать по удивленной роже так и хочется. — Они рискуют жизнью, пока ты сидишь на жопе и ставишь галочки в ведомости.
Ответа он не дожидается — ему нужно идти.
Терренс ждет его в столовой. Завтрак накрыт на двоих.
— Мистер Эксфорт, — говорит Эрик, появляясь в дверях.
Сегодня тот самый день.
Та самая сцена.
— Майкл, — взволнованно говорит Питер, и словно морок рассеивается, возвращая Майкла в реальность из параллельной вселенной. Майклу приходится потратить пару секунд, чтобы выморгнуть с глаз взгляд Эрика.
Они долго готовились. Обсуждали вдвоем каждое действие, каждый шаг. Затеяли эту игру, чтобы роль села плотнее, чтобы было легче, когда дело дойдет до постели. Хлопушки щелкали, отмеряя дубли, режиссер отдавал команды, рядом толпились люди, камеры наплывали впритык, снимая крупные планы, за кадром пряталось по пять, десять человек — а они с Питером не выроливались даже в перерывах между сценами. Они не видели, не замечали чужую суету — они были там, далеко, куда не доставали ни камеры, ни хлопушки.
Он просто жил. Говорил. Чувствовал. Он не помнил сценарий, он не думал об “импровизации” — он просто рассказывал историю своей жизни, проживая ее заново раз за разом, дубль за дублем, вспоминая, как все было на самом деле.
— Психуешь? — спросил Майкл, садясь за стол.
— Немного трясет, — признался Питер.
— Все будет нормально.
— Я знаю… я знаю, — сказал тот. Улыбнулся немного нервно: — Если после этого я не пропитаюсь твоим талантом насквозь и не стану крутым — то зачем тогда это все?..
— Постарайся заполучить максимум, — без улыбки сказал Майкл. — Ты тогда говорил про волосы на голове, да? В общем, волосы на теле тоже считаются.
Питер покраснел, но засмеялся:
— Не шути так, а то я сам на тебя наброшусь.
Майкл фыркнул.
— Надеюсь, с девушками ты флиртуешь изящнее.
Питер покраснел еще гуще, но заулыбался
— В этой сцене сила на твой стороне, — сказал Майкл, намазывая масло на тост. Эрик, скотина такая, пристрастился к хорошим манерам, и Майклу постоянно приходилось ему уступать, чтобы оставаться в контакте с ролью. Пиццу и бургеры он больше не ел, пользовался столовым ножом, а за столом сидел прямо.
— Терренс напуган, — возразил Питер. — О какой силе ты говоришь?
— Переступая порог его спальни — самостоятельно, а не по приказу — Эрик шагает в пропасть. Он предает своего Бога. Он позволяет своим желания взять верх над ненавистью. Для него же ненависть к англичанам — это не только естественное чувство, но еще и выбор. Он с головой падает в соблазн. Он успокаивает себя тем, что просто нашел неплохой способ надрать зад еще одному англичанину, просто уже не метафорически. А на самом деле он беспомощен перед своими чувствами. Он действует грубо и резко, потому что сам напуган тем, что с ним происходит. Тем, как сильно он хочет этого. Он чувствует, что теряет себя — и нуждается в помощи Терренса, чтобы найти себя заново. И у Терренса момент его слабости оказывается момент его триумфа. Эрик приходит, чтобы подчинить его — но сам подчиняется, потому что чувствует, что Терренс может дать ему новую цель, еще выше, еще значительнее, чем отец Донован. И Терренс должен это почувствовать. Сам.
— А Эрик может дать ему какой-то намек? — спросил Питер.
— Никогда, — сказал Майкл. — И Терренс должен судить не по тому, что он видит ясно — а по косвенным уликам. Но прежде всего Терренс должен покорять, покоряясь. Не думай об этом, как о сексе на камеру. Это драма. Это отчаяние с обеих сторон. Это дикое, страстное желание чувствовать себя живым, когда вокруг умирают тысячи. Это желание забыться, отречься от мира хотя бы на короткий срок. Вот о чем тебе надо думать.
Питер кивнул пару раз, глядя в стол.
— Ну и слова не забудь, — посоветовал Майкл.
Питер вскинул голову, глянул на него.
— Какое из слов?.. “Ооо”? Или “Оо-оо”?
— “Ыыы”, - поправил Майкл.
Питер, успевший глотнуть чая, фыркнул, едва не подавившись, торопливо глотнул — и расхохотался.
Сцена у них обоих сегодня была без слов.
Они готовились к ней пару недель. Обсуждали каждую деталь, каждый шаг, чуть ли не схемы со стрелочками рисовали. Питер уже не паниковал от самого факта постельной сцены с мужчиной. Волновался, конечно — но это было рабочее волнение, а не страх внезапно очнуться геем. Майкл, впрочем, все равно держал руку на пульсе и не давал Питеру загоняться.
— Значит, Терренс стоит у стола, никого не ждет, — в десятый раз говорил он.
Они садились в стороне от рабочей суеты на раскладных брезентовых стульях. Майкл разваливался, как на шезлонге, открывал банку холодного горького тоника. После сета он обычно не переодевался — так и таскал вещи Эрика, старался даже парик не снимать.
— А если ждет?.. — спрашивал Питер, сутулясь и втыкая локти в колени. — Если не ждет, но надеется? У него может быть предчувствие?
— Ты мне скажи.
— Терренс стоит у окна, — повторял Питер. — Он волнуется.
Майкл протягивал руку и легонько щелкал его в висок. Питер обиженно встряхивался:
— Эй!.. Ты чего!
— Это ты волнуешься, — говорил Майкл. — А не Терренс.