Чертоцвет. Старые дети (Романы)

Наследнику престола пришлось-таки немало ждать, пока наступит его черед. У него у самого старшему сыну уже тринадцать, интересно, повезет ли мальчишке с властью, случись что — и его папашу пристукнут. Они там, в царском дворце, на хороших харчах да на привольной жизни быстро плодятся, их там целое скопище, этих великих князей, бездельников. Поди, каждый втайне надеется, что старшему из них подложат бомбу и тогда остальные продвинутся вперед, к трону поближе. Да, всюду одна толкотня, ступить негде.
Заморозки отступают, белых пятен становится все меньше, животные спокойно пощипывают траву на лесных вырубках, скоро их можно будет вести к ручью на водопой.
Настроение у Алона становится чуть лучше. Тьфу ты пропасть, но, если от Коби сегодня не придет телеграммы, значит, что-то не так. Он сам, на языке царя, написал мальчишке на бумаге одно-единственное нужное слово: давай. Алон и сегодня после обеда, поплетется на почтовую станцию. Если получат известие, то к вечеру можно будет трогаться. Самое верное время прибыть со стадом к воротам бойни между пятью-шестью утра.
После, когда сделка будет заключена и деньги в кармане, он захватит парней и первым делом отведет их к еврею Илье — тот даст напрокат одежду. Все получат сюртуки с хвостом, и компания господ направит шаги в какой-нибудь самый изысканный кабак. Алон решил на этот раз быть щедрым. Со старой работой покончено, надо отпраздновать начало новой жизни. Придется заранее прочитать наставление парням, пусть не разевают пасть, когда увидят в пух и прах разодетых женщин. Надо будет воззвать к совести Ильи, чтоб не подсунул поношенного платья. Как-то давно, собираясь в трактир, Алон взял у Ильи напрокат костюм; едва он успел набить живот всякой вкуснятиной, как слышит — что-то трещит и рвется. Оказывается, нитка в швах истлела, и штаны едва не распались на куски. Илья жуткий сквалыга, даже швейной иглой шевелит еле-еле, чтобы она не затупилась.
Может, следует позвать и Ерема?
Жизнь была бы неполной, если б Алон хоть раз не напоил Ерема до чертиков. Не потому, что Алону нравились горланящие пьяницы. Просто ему страстно хочется услышать правду. Он бы взял Ерема за грудки и потребовал, чтобы тот припомнил осенний день, тому тридцать два года, когда Алон впервые пригнал стадо во двор бойни.
В пору того давнего перегона Алон, как подручный управляющего, не имел каких-либо особо сложных заданий — он делал то же, что сейчас делают его парни. Заботился о том, чтобы животные в пути не слишком отощали, чтобы они сдуру не разбежались, чтобы ни одно из них не получило никаких увечий и не потерялось. У управляющего имением были опытные помощники. Они вели разведку и давали знать, когда выходить из леса, чтобы вовремя пригнать стадо на бойню. Алон был в те времена простым деревенским парнем, на ногах лапти, в руках хворостина. В ранний утренний час, прогоняя стадо по городским улицам, он одновременно ощущал и страх и радость: добрая судьба перенесла его из далекой захолустной дыры в пуп земли. Сознание того, что где-то поблизости жил царь, делало Алона особенно ревностным. Он не решался повысить голос на животных, достаточно было поднять дубинку, чтобы держать их в узде. Больше всего Алон боялся, что быки начнут бодаться. Беды и позора не оберешься, если в городе начнется переполох! Жандармы только того и ждали, чтобы схватить виновных и надеть на них кандалы.
К счастью, все обошлось благополучно. Стадо пригнали на двор бойни, и оно топталось там, словно в гигантской ловушке: ворота приперли толстой палкой, просунув ее в скобы. Высокий забор был построен из крепких брусьев, так что даже самый могучий бык легко мог обломать о него рога.
Алон шнырял между беспокойными животными, у самого — блаженный звон в сердце. Неважно, что управляющий единственно его, молодого парнишку, оставил во дворе стеречь стадо, — попасть внутрь бойни — такую честь за один год не завоюешь.
Внезапно Алон заметил подле себя незнакомого парня — и откуда только он так неожиданно возник, может, вынырнул из-под коровьих брюх? На всякий случай Алон сдернул с головы шапку. Парень, глубоко засунув руки в карманы, обошел оторопевшего чужака и ухмыльнулся, не вынимая изо рта крепко зажатого в зубах мундштука трубки. Блестящая крышечка ее была открыта, хотя табаку в чашечке не было. Алон не решился слишком долго разглядывать безделушку и опустил глаза. Парень, словно беспокойный бычок, скреб ногой землю, п при каждом его движении большой, в пятнах крови, передник хлопал по жестким голенищам сапог.
Парень — как выяснилось позже, это был Ерем — локтем подтолкнул Алона и подал знак следовать за ним. В довольно душной и темной каморке Алону подставили под зад табурет. Он съежился, чтобы поместиться среди парней, которые, притиснувшись друг к другу, сидели вокруг иссеченного топором чурбака. Ерем, зажав пальцами горлышко бутылки с красным вином, перегнулся через плечи дружков, кто-то раздавал стопки. Откуда-то сзади протянули посудину и Алону — глиняная кружка была полна до краев, и Алон понял: с ним хотят подружиться. Все присутствующие коснулись стопками кружки Алона, деревенский парень сразу стал центром внимания. Это взволновало Алона, на его брови со лба скатились капли пота. Алон поднес кружку ко рту. Теплая солоноватая жидкость растеклась на языке, горло почему-то не смогло сделать глотательного движения. Все заржали, словно увидели в выпученных глазах Алона что-то невероятно смешное. Алон не отважился выплюнуть жидкость на щербатый чурбак. Ему хотелось зареветь, как ребенку, однако он должен был проглотить обиду. Тогда он еще не знал ни одного похабного русского ругательства. Насмеявшись вдоволь, компания Ерема начала прямо-таки исходить любезностью. Алона хлопали по плечу, кто-то сунул ему в руки кусок колбасы, но Алон не решался откусить, он не знал, какие еще каверзы его ждут. В знак особой дружбы деревенскому парню протянули надутый свиной пузырь — Алон не принял подарка. Но это не помогло, свиной пузырь все равно привязали к его руке. Алон высвободил свои плечи из тесного круга, ногой поддал табуретку так, что она отлетела в сторону, и вышел из каморки — свиной пузырь реял над ним в воздухе. Алон оперся рукой о бок коровы и все сплевывал, сплевывал. Никак не удавалось очистить полость рта от крови. Солнце слепило слезящиеся от напряжения глаза, и Алон почему-то никак не мог сообразить отвязать от веревки свиной пузырь.
Жалкий и несчастный, он очнулся от крика управляющего. В углу двора бодались бычки, дубинка куда-то исчезла, словно навозная земля проглотила ее.
Когда животных пересчитали, выяснилось, что не хватает одной телки. Стараясь скрыть смущение, Алон еще раз сплюнул. Управляющий, увидев на грязи кровь, на секунду умолк, а затем принялся на чем свет стоит ругаться. Его подручные ворчали, — по их мнению, таких сопляков, как Алон, нечего было брать с собой, пусть дома пасут свиней! Кто знает, то ли управляющему стало жаль сплевывающего кровь Алона, то ли еще по какой причине, — во всяком случае, на всей этой истории попросту был поставлен крест. Заработанные Алоном деньги пошли на покрытие убытка. Фактически телка стоила гораздо больше того, что заработал Алон за много дней ходьбы с дубинкой в руке.
Может быть, теперь, спустя тридцать два года, Алону удастся услышать от Ерема правду? Что, если напоить его в стельку, может, тогда скажет, не его ли компания увела телку? Едва ли из одной охоты посмеяться они позвали в тот раз Алона в каморку.
После первого перегона стада Алон стал знаменитостью не только в родной деревне, но и в имении. На него показывали пальцем и говорили: вот парень, который сходил в Петербург и обратно, чтобы заработать пузырь, надутый ветром.
Возможно, именно из-за этого происшествия Алон и стал впоследствии скототорговцем. Упрямство рождает силу и предприимчивость.
Алон никогда не задумывался всерьез о таких вещах. Разве по прошествии стольких лет упомнишь, почему он уперся как бык, когда родители посоветовали ему остаться в имении и работать в поле. Первое путешествие в Петербург посеяло в его душе зерно болезненно-нежной тоски. Она все время росла и будоражила ум. А может, все обстояло гораздо проще: злость. Алона злило одно лишь представление о Ереме, который, вне всякого сомнения, похвалился у себя в каморке: дескать, эта чухна никогда в жизни больше не сунет носа в столицу.