Чертоцвет. Старые дети (Романы)

Старики за один раз насмеялись впрок на целый год. Уж им-то не знать было, что простой человек с воздуху ничего не наколдует. Колдуном надо родиться, так же как и помещиком: с младенчества прочные стены вокруг, под потолком люстра, в углах поблескивают кафелем никогда не остывающие печи.
Поскольку корчмарь не был человеком тонкого ума, он принялся донимать Пигинийта, спрашивая с него деньги за каждую малость. Бедняга просто рехнулся — он требовал, чтобы чужеземец платил ему за скамью, на которой сидит, а за ведро теплой воды взимал плату чуть ли не как за пиво. Тем не менее Пигинийт продолжал мыться. Он был само спокойствие и платил столько, сколько с него спрашивали.
Бескровная война, которая шла в корчме, стала пугать окрестных жителей.
Старики прекратили смеяться над попавшим в передрягу корчмарем. До смеху ли тут, Пигинийт, чего доброго, еще заразу какую на колодец напустит, если терпение у него лопнет. Корчмарю посоветовали оставить Пигинийта в покое, — дескать, пусть не выжимает денег из чужеземца — так и так они потом превратятся в тлен. Корчмарю не у кого было искать опоры, единственное утешение он находил в водке, она каждый вечер точно обухом ударяла его по голове и притупляла мысли.
Никто не знал, была ли уже тогда у корчмаря привычка по ночам садиться на постель и, согнув колени, сжимать голову руками. И бормотал ли он уже тогда часами, ища правды? Быть может, оба в те времена спали глубоким сном. Муж— с тяжелой от пьяного угара головой, жена — с пучочком пахучих трав под подушкой, чтобы привиделись сны.
Когда зацвела черемуха и народ растекся по полям, чтобы вовремя посеять лен, Пигинийт вдруг исчез. Ява представила себе, как молодая жена корчмаря вернулась с поля — в волосах запутались весенние запахи, на плечах белые лепестки — и ужаснулась, найдя дом пустым. Возможно, в то, другое утро, много лет спустя, она поступила точно так же, как Пигинийт, когда внезапно исчезла и легла под ели?!
Еще девчонкой, услышав от жителей деревни истории, ходившие о Пигинийте, Ява в порыве душевного смятения приняла ребяческое решение: Пигинийта надо найти. В ту пору она полагала, что человеку подвластно объять всю правду. Глупый пыл, в который она впала, заставил ее взвесить различные возможности — как будто можно было отправить в дорогу букетик засохших цветов, чтобы они сами опустились в ладонь Пигинийту, уведомили о смерти и спросили, нет ли у нее с ним возможного кровного родства?
Теперь Ява примирилась с сознанием: всегда что-то остается неясным, всегда какие-то концы остаются несведенными, всегда находятся те, что неизбежно застревают на полпути к чему-то.
В ту зиму после смерти матери, когда корчмарь совсем одичал и оброс мохом, а Ява — в сердце боль утраты и смятение — гонялась за двуликой правдой, стремясь выведать ее у жителей деревни, в жизни корчмы произошел неожиданный поворот. Хоть Ява и решила взять вожжи в свои руки и заставить отца очнуться от пьяного угара, она, по сути, ничего не успела сделать до того послеобеденного часа, когда нагруженная узлами и сундуками телега остановилась перед дверью корчмы. Младшая сестра Явиной матери, вековуха, привязав лошадь к коновязи, поднялась на крыльцо.
С тех пор она стала в доме хозяйкой.
Погрязший в своих подлинных или придуманных грехах корчмарь, со слезливо-жалобными глазами пьяницы, одичавший и уставший от презрения деревенских, отупевший от одиночества, — почему бы ему и не уцепиться за человека, пожалевшего его и пришедшего поддержать? Тетка внесла в жизнь семьи новую струю: первым делом она начала упорно развеивать страшные слухи — у жителей деревни не было повода выказывать недоверие к новой хозяйке корчмы. Она была самым близким человеком для Явиной матери, родной сестрой, поэтому ореол уважения, окружавший предыдущую хозяйку, сразу перенесли на нее. Каждому, кто хотел послушать, тетка доверительно рассказывала о давнишнем несчастье их семьи. Будто на мать Явы уже с детства находили странные приступы. Что поделаешь, чем бог ссудил человека на всю жизнь, от того ему не избавиться, тут для смертных никаких лекарств нет, кто в силах снять горб у горбатого?
Слушая разговоры Явиной тетушки, люди отводили глаза: не странно ли и не грустно ли, когда небесному ангелу обламывают крылья? Между прочим тетушка не уставала хвалить тихий и терпеливый нрав корчмаря. В самом деле — поддакивали ей — другой на его месте душу бы вытряхнул из Пигинийта.
Своими хитроумными беседами тетушка сумела рассеять черную злобу деревенских против корчмаря. Ее упорство мало-помалу принесло плоды — злоба превратилась в серое равнодушие, которое отнюдь не было столь сильным чувством, чтобы отвратить от корчмы любителей приложиться к стопке. Возможно, что для хозяйки корчмы тетушка была более подходящей фигурой, чем мать. Интересы корчмаря стали ее интересами: тетушка умела поболтать с подвыпившими мужиками и не стеснялась, поощряемая благосклонным взглядом мужа, затянуть в корчме песню.
После появления толковой тетушки у отца уже не оставалось времени копаться в своих душевных муках. Неплохо начать все заново, если неотложных хлопот полон рот. Уже подпирало съездить на помещичью винокурню, корчма требовала побелки, у скамей расшатались ножки — надо было закрепить шипы. В щербатом полу следовало приподнять камни и выровнять их. Своей доли забот ждали и поля и скотина.
Тетушка подходила отцу. Ява, сравнивая тетушку с покойной матушкой, задним числом многое поняла. Во времена матери мужики никогда слишком долго не засиживались в корчме. Яве вспомнилась одна давняя ночь и слова, раздавшиеся из темноты — как будто спорили духи. Первый воспевал трезвость, второй — забвение. Этот разговор не мог присниться ей — почему отец торжествующе смеялся потом, когда мать просила у него спирта, чтобы настоять на нем ту или иную траву. Моя правда начинает торжествовать над твоей, имел он обыкновение говорить ей. Всю жизнь они тянули ее, эту правду, как веревку, — один с одного, другой с другого конца, — пока она не порвалась. И хотя в период семейного согласия каждый старался приспособить свою правду к правде другого, убрать тугие узлы было невозможно. Даже у Пигинийта не хватило бы на это ловкости рук.
На материнском сундуке с лекарствами скопилась пыль. Женщины не приходили больше в корчму, чтобы посидеть в боковушке и, в надежде на облегчение, посетовать на беды. Деревенские женщины говорили о Явиной тетушке коротко-: чтоб ей пусто было.
В корчме жизнь шла в гору, мужики, словно добрые Домовые, несли туда деньги. Счеты с имением были улажены. Никаких разговоров о Юрьевом дне больше не поднималось.
К тому времени, когда Ява вышла замуж, в жилой половине корчмы копошились уже новые дети. Сводный брат и сводная сестра являлись для Явы одновременно племянником и племянницей.
Один круг завершился. Теперь эти, почти один за другим появившиеся на свет, дети были примерно в том возрасте, в каком была Ява, когда в корчме появилась новая хозяйка.
Глубоко ушедшая в воспоминания Ява запрокидывает голову и открывает рот, чтобы смочить дождиком язык. Закрыв глаза, она несколько мгновений ждет, покамест до нее доходит, что поток с небес приостановился. В самом деле, листва деревьев не колышется, дождь не стучит. Ява вычерпывает набравшуюся на дне корыта воду, она делает это не спеша, чтобы вновь сосредоточить мысли на будничных делах. Она не уверена, стоит ли продолжать путь. Корчма не в двух шагах, раз-два туда-сюда не сбегаешь. Чтобы добраться до дома своего детства, надо плыть по воде и шагать по дороге. А если добираться до него сквозь воспоминания, то путь окажется и вовсе длинным и извилистым.
Не светлеет ли там, меж верхушек деревьев, краешек неба? Неужто ветру и впрямь удалось разорвать толщу дождевых туч?
А в общем, что толку, если завтра вдруг выглянет солнце? На урожай надеяться уже нечего, но у Мирт жизнь полегчала бы. Может быть, вода отступит от приречного луга? Вдруг можно будет пройти по кочкам? Если б удалось набить чердак сеном, если бы посчастливилось еще раз случить Мирт и к весне иметь теленка! Какие радужные мысли! Но и Мирт уже старая. Алой, когда был здесь год назад, советовал продать Мирт на мясо. Мыслимо ли это! Ява рьяно спорила с братом, называла его бессердечным. Трезвые соображения Алона во многом омрачили радость встречи, как будто Алон не знал, что Ява, выходя за Якоба, получила от отца теленка в приданое. Теленку был едва месяц, когда они отправились в Россу. Маленькое животное насмерть перепугалось, очутившись в большом и широком мире, наполненном жужжанием насекомых; теленок вздрагивал и останавливался, расставив ноги, когда птице случалось с шумом взлететь с придорожного куста, и Ява вся взмокла, пока наконец не дотащилась с упирающимся теленком до места своего будущего дома.