Скандальный портрет

— Финелла, я буду осторожна, — пообещала Эмитист, направляясь к двери. — Мне совсем не хотелось бы сделать что-то такое, отчего ты почувствовала бы себя неловко.
* * *
Когда ее экипаж остановился возле hotel, в котором жил Хэркорт, Эмитист подняла глаза к верхнему этажу, где размещались его комнаты, и напомнила себе, что она еще может вернуться домой, пока дело не зашло слишком далеко.
Только зачем? Она хотела получить этот опыт. Сделала свой выбор. Это не Нейтан соблазнил ее, что поначалу ее раздражало. Но теперь Эмитист радовалась этому и чувствовала себя так, словно позволила ему разбудить себя. Сломить ее сопротивление. То, что она, вопреки всем правилам приличия, приехала сюда, чтобы один раз в жизни рискнуть, заставляло Эмитист чувствовать себя храброй и безрассудной. И давало такое ощущение равноправного партнерства с мужчиной, которого она не испытывала никогда в жизни.
Наконец-то судьба дала ей возможность лежать обнаженной в его объятиях. Почувствовать его своим, каким жена чувствует мужа. Эмитист никогда не простила бы себе, если бы не воспользовалась этим шансом.
Сжав губы в хмурой усмешке, она вошла в дом и стала подниматься по лестнице.
Однако, когда Эмитист проделала весь путь до самого верха, от ее трепета и возбуждения, вызванного ожиданием получить наконец то, о чем она так мечтала в юности, не осталось и следа. Она чувствовала себя так, словно поднялась на Голгофу. Не говоря уже о том, что совершенно задохнулась.
Ну почему ей не пришло в голову назначить свидание у себя? Хэркорт мог бы принести туда свой мольберт и краски, и… и…
И тут Эмитист представила, как Софи с невинным видом вбегает в комнату, чтобы посмотреть, как продвигается портрет. И обнаруживает их в полураздетом виде обнимающимися на диване…
Как раз в тот момент, когда Эмитист представила себе эту картину, дверь распахнулась.
— Я думал, вы уже никогда не придете, — выдохнул Хэркорт, неистово сверкая глазами.
— Вы сами виноваты… что живете здесь… на самом верху, — парировала она. — Вы не хотите пригласить меня войти, пока я не скончалась у вас на пороге?
— Какая вы колючая сегодня, — с улыбкой произнес он и отвесил шутливый поклон. — Окажите милость, проходите.
— Вам следовало знать, что я почти всегда колючая, — сказала Эмитист, проходя мимо него в комнату.
Комната выглядела гораздо лучше, чем она могла ожидать от жилища холостяка. Мебель отличалась скорее удобством, чем красотой, а общая атмосфера беспорядка казалась на удивление гостеприимной. На каминной полке валялись книги вперемешку с бутылками и бокалами. Шляпа и перчатки аккуратно лежали на приставном столике у двери. Из ящиков небольшого письменного стола выглядывали счета, а из-под рамы опиравшегося на него круглого зеркала торчали визитные карточки и приглашения. А знакомый затхлый запах пыли, присущий всем сдаваемым внаем комнатам, перебивал отчетливый аромат льняного масла.
— Прежде вы не были такой, — возразил Хэркорт, когда Эмитист, стянув перчатки, бросила их на столик с его вещами. Они легли поверх его перчаток, создавая странное впечатление интимности, как будто двое невидимых людей держались за руки. — Во времена нашего знакомства в Лондоне я всегда считал вас… нежной, — произнес Нейтан, скривив губы, как будто насмехался над собой или над своими воспоминаниями о ней.
— Вы очень глубоко заблуждались, — едко возразила Эмитист, потянув за кончик ленты своей шляпки. — Мои сестры всегда называли меня Колючкой.
— Колючкой?
От этого откровения с лица Хэркорта исчезло скептическое выражение. И слава богу. Теперь оно выражало лишь искреннее любопытство.
— Мне всегда хотелось, чтобы люди называли меня Эми, но из-за моего колючего нрава все непременно заканчивалось тем, что вслед за сестрами они начинали звать меня Колючка или Чертополох.
Возможно, поэтому сестер так обрадовало, когда Эмитист вернулась из Лондона с разбитым вдребезги сердцем. Эми была строга к ним, сурово осуждая за каждый промах, как велела ей делать мать. Ведь Эмитист была старшей, и ей полагалось во всем подавать им пример. И она изо всех сил старалась быть такой, лишь бы угодить матери, чтобы та могла гордиться ею. Какая напрасная трата сил!
Эмитист сбросила шляпку, точно так же, как когда-то мгновенно отбросила прочь все фамильные ожидания в отношении себя. Вернувшись из поездки «по Озерному краю» со своей тетей, она перестала каяться. Она сделалась злой. Ее единственная вина в истории с этим мужчиной заключалась в ее naivete. Но неужели это такой страшный грех?
Однако теперь Эмитист действительно собиралась грешить и испытывала при этом радостное возбуждение. Ош уже понесла наказание за преступления, которых не совершала, так что теперь не видела причин не совершить их.
— Как вы хотите, чтобы я называл вас? — Хэркорт насмешливо наблюдал, как Эмитист осматривала комнату, пытаясь найти, на что бы ей сесть.
— Честно говоря, мне все равно, — ответила она. — Я просто хочу сесть и перевести дух.
— Тогда идите сюда, — отозвался Нейтан, указывая на дверь справа. — В мастерскую. Мне бы хотелось набросать ваши черты такими, какие они сейчас, когда вы раскраснелись и запыхались.
Хэркорт поспешил в мастерскую и направился прямо к столу, где взял бумагу и уголь.
— Садитесь, садитесь, — сказал он, махнув свободной рукой в сторону дивана, стоявшего у одного из множества окон.
Эмитист села, чувствуя себя скорее недовольной оттого, что его поведение ничуть не напоминало поведение любовника. Нейтан не предлагал ей вина, не делал комплиментов. Вместо этого он суетился вокруг, пристраивая к дивану лампы и свечи. Потом вернулся к своему стулу и, не говоря ни слова, начал рисовать, глядя на нее бесстрастным взглядом ремесленника.
Неужели она ошиблась? Разве Нейтан не говорил, что хочет, чтобы они стали любовниками? Или ей это только показалось? Он измучил ее, заставил выдержать убийственно постыдное объяснение с аптекарем, по большей части состоявшее из знаков и жестов, и все напрасно?
Хэркорт отбросил в сторону лист, над которым трудился, и резко вскочил на ноги.
— А теперь ваши волосы, — сказал он и решительно двинулся к ней. — Я хочу, чтобы вы распустили их, чтобы они рассыпались у вас по плечам. — Прежде чем Эмитист успела возразить, Нейтан вытащил из ее прически полдюжины шпилек и стал распускать туго стянутые пряди. Ее руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки. Ощущение его близости пересилило охвативший ее гнев. Ее сердце стучало, дыхание замерло в горле, губы набухли. А ведь он не сделал ничего, чтобы вызвать подобную реакцию. Он обращался с ней, как… как с натурщицей. Как с интересным объектом, который хотел нарисовать.
Но потом, когда Хэркорт начал дуть на ее волосы, чтобы они лежали у нее на плечах, словно накидка, распределяя их у нее по плечам, словно накидку, в его глазах что-то изменилось. Они как будто… затуманились. А веки опустились вниз до половины. Движения его пальцев замедлились, и вместо того, чтобы укладывать ее волосы так, чтобы на них падал свет, он стал пропускать пряди между пальцев, как будто получал от этого удовольствие, вроде того, которое в детстве ощущала Эмитист, поглаживая кота, жившего в сарае.
— Они такие мягкие, — прошептал Хэркорт, не отрывая от них глаз. — Такие красивые, мягкие и блестящие. Просто преступление стягивать их тесьмой и прятать под уродливой шляпкой, как вы это делаете. Вы должны постоянно держать их на виду.
— Не говорите глупостей, — ответила Эмитист, чувствуя, что краснеет. По правде сказать, ей не нравилось, как он с ней обходится, не говоря ничего, что положено любовнику. Теперь он ударился в другую крайность, предлагая ей какие-то абсурдные вещи. К тому же ее шляпка вовсе не была уродливой. Она была абсолютно новым и самым красивым предметом туалета из всех, что у нее имелись.
Заметив ее обиженно сжатые губы, Нейтан удивленно поднял бровь. Такое впечатление, что она чувствовала себя неловко от его льстивых слов. Он взглянул на ее простенькое пальто, напомнившее о том, как немодно она одевалась, и подумал, не нарочно ли она прячет свою красоту. Должно быть, то, что в юности ее соблазнили и бросили, оказалось для нее жестоким уроком.