Все, что вы хотели, но боялись поджечь

В 10.22 я приезжаю на работу. Там совершенно ничего не изменилось, кроме того, что мне не хочется видеть своих коллег. Коротко со всеми поздоровавшись, я сажусь к компьютеру, вставляю в уши наушники и врубаю Сурганову. За моей спиной все переглядываются понимающими взглядами, которые можно выразить одной фразой:
— А что, Живержеева сегодня не в духе?
По-своему он тоже меня, наверное, любил. Во всяком случае, он любил проводить со мной время. Конечно, в девяносто девяти процентах этого времени мы трахались, но оставалось и что-то дополнительное. У него, во всяком случае. У него было еще что-то, кроме меня. У меня был только он и экран мобильного телефона, который я наблюдала не хуже какого-нибудь разведчика МИ-6. Больше всего на свете я боялась не рака и не СПИДа, а того, что пропущу его звонок.
Он, разумеется, спокойно жил, отводил дочку Машу в детский сад, собачился с женой и в целом не считал себя чем-то мне обязанным. Он развлекался со мной, и это выглядело нормальным с позиций его возраста и социального статуса, а я была в него по уши влюблена. Чего уж тут непонятного?
Если он уезжал в командировки, я просто сходила с ума. Я переставала есть, как только он говорил мне (предварительно трахнув), что уедет на пару дней. Я не могла без него двух часов, какие уж тут «пара дней». Думаю, я вела себя ужасно. Но он мне об этом никогда не говорил. Многие имеющие какое-то смутное отношение ко всей этой истории люди считали, что рано или поздно я его достану звонками, смс-ками, истериками в аэропортах. Что он пошлет меня к чертям собачьим, что ему надоест и все такое, но только не он. И когда он возвращался ко мне, я затаскивала его в постель. Мы занимались любовью с какой-то исступленностью, словно бы с вызовом. Его раздражало, что у меня дома срач и гора посуды в раковине, но в принципе он не зацикливался на этой ситуации. И еще я не умела готовить. По утрам на кухне за приготовлением яичницы легче было застать его, а не меня. А своей жене он всегда врал про день прилета. Потому что из аэропорта сразу ехал ко мне и задерживался. Иногда на сутки. Иногда на три дня.
Я не думала об этой женщине неприлично долгое для участницы подобных отношений время. Мне даже казалось, что мне на нее попросту плевать. Но однажды она уехала вместе с дочкой Машей отдыхать в Грецию, а у меня отключили горячую воду. Грише ничего не оставалось, как милостиво пригласить меня помыться с комфортом, а заодно и на диван. Это как водится.
Пока я сушила волосы в ванной, он почувствовал усталость и решил снять ее единственно привычным способом — алкоголем. Он крикнул, что уходит в магазин, я прокричала в ответ:
— Хорошо!
Как только дверь за ним захлопнулась, я бросилась в их спальню, где, я видела, прямо над телевизором сентиментально обосновалась полка с семейными альбомами. Я стащила их с полки охапкой и бросила на кровать, куда тут же села сама, распахнув первый попавшийся альбом. Тогда я впервые увидела лицо Гришиной жены, я увидела их свадьбу, как он стоит с ироничной улыбкой и в черном костюме у какого-то загса, а она разочарованно смотрит на носки своих туфель. Я хорошо рассмотрела эти туфли — белые, лаковые, на удобном квадратном каблуке. Практичные.
Она показалась мне ужасной. Она была некрасива, она вообще была никакая. Женщина, которая выходит замуж в туфлях на практичном каблуке. Женщина, которая любит отдыхать в Финляндии, которая ест тортики в кофейнях, не выщипывает брови, не знает, кто такой Мишель Уэльбек, не пьет, конечно, не покупает белье на новогодних распродажах и даже в Греции не изменит своему мужу со смотрителем пляжа.
О чем он с ней говорит, интересно? Как они познакомились? Почему он решил на ней жениться? И если он на ней женат, живет с ней, каждое утро сталкивается в ванной с этим лицом, для чего здесь нужна я? Я вернула семейные фотоальбомы на место и вернулась в ванную, чтобы досушить волосы. Фен размеренно гудел, мои руки механически орудовали щеткой. Я увидела в зеркале свое лицо, я поняла, причем совершенно объективно, что оно красиво. Я повернулась боком и увидела, что у меня нет живота и не висят бока. Я повернулась к зеркалу задом и задрала халат: у меня отличный зад, переходящий в такие длинные ноги, что я не могу летать ни в каких самолетах, кроме «боингов», потому что только в «боинге» я могу их спокойно вытянуть.
Короче, я не могла соревноваться с его женой только в одном пункте — на ней он был женат.
С утра, вечером, днем, в постели, до постели и после я говорила только то, что фактически даже не требовало вербального подтверждения. Я люблю тебя. Люблю. На большее меня не хватало. С другой стороны, что еще я могла ему сказать? В чем признаться? Или нагружать эту безотчетную любовь какими-то мифическими его достоинствами? Например, сказать, я люблю тебя, потому что ты очень умный, очень талантливый, очень состоявшийся. Это было бы ложью.
Мы могли говорить по телефону часами. Сначала я рассказывала, что со мной произошло за текущий день, а потом просила о встрече. Иногда он разрешал, иногда говорил: «У меня много работы». Что представляла собой его работа, я знала. Он всеми руководил и много орал. И еще нервничал. Он вообще легко мог взбеситься. Наш разговор разнесла бы в пух и прах любая феминистка. Это было по-настоящему ужасно, для женщины, для меня, в частности. Привожу в подтверждение классический пример.
— Можно я к тебе приеду? — это я. Естественно.
— Нет, — говорит он. Совершенно спокойно.
— А почему?
— Потому. Сашенька, у меня куча работы.
— А я тебе не буду мешать. Я даже не буду склонять тебя… ну… ни к чему… Можно я приеду?
— Нет. Я думаю, нет.
— Почему? Ну пожалуйста, я не буду тебя отвлекать, клянусь.
— Сашка, не делай из меня идиота, я знаю, что будет, если ты приедешь.
— Нет, клянусь, этого не будет.
— Ну конечно.
— Если бы ты не хотел, чтобы я приехала, ты бы со мной не разговаривал. — И несколько неуверенно: — Так долго, во всяком случае…
— Я говорю с тобой, потому что ты часть моей жизни. Не более и не менее. Саш, не доставай меня.
— Гриша, я скучаю по тебе. Мне просто хочется тебя увидеть, разве это…
Тут он меня перебивает:
— Ты просто достанешь меня. Ты сначала пойдешь в ванную, через три секунды прокричишь, где у меня шампунь, потом я к тебе приду объяснять, где у меня шампунь, потом ты меня затащишь в эту сраную ванную, потом я, естественно, не выдержу и… нет. Сашок, не сегодня.
— А ты меня любишь? — переводила я тему, понимая, что он злится. И оттого, что ведет этот разговор, и оттого, что не может его закончить.
— Саш, у меня на самом деле до хера дел.
— Ты не ответил.
— Что ты спрашивала?
— Знаешь, просто озадачилась проблемой наших отношений. Ты меня не любишь, я тебя…
— Не верю тебе ни секунды.
— Но у тебя есть хотя бы минутка в день, чтобы отвечать на мои звонки и смс-ки?
— Есть. Я всегда тебе отвечаю. За исключением тех случаев, когда я сплю.
Я сдаюсь:
— Я люблю тебя, я хочу тебя увидеть.
— Не сегодня.
— Ты меня не любишь?
— Это странный вопрос.
— Это нормальный вопрос.
— Саша… Тебе что, некого помучить? Могу подарить тебе кота.
Ни один мужчина никогда не заметит того, что заметит женщина. Даже женщина, которая любит отдыхать в Финляндии. Когда его жена вернулась вместе с дочкой из отпуска, она нашла в своей квартире много интересного. Наводящего на мысли. Но поскольку она была из тех женщин, на которых женятся, она не решилась устраивать разбор полетов до того, пока не завладела его мобильным. Это случилось через пару дней после возвращения. И она закатила ему скандал. Я помню, что он ужасно разозлился, приехал среди ночи ко мне и все рассказал. И меня это до глубины души поразило. Я постеснялась спросить, какой реакции на очевидную измену он ожидал от женщины, которая вышла за него замуж. Пускай даже в туфлях на практичном каблуке.