Красный гаолян

Гаолян и люди вместе ждали, когда же из цветов народятся зёрна.
Дорога тянулась прямо на юг, постепенно сужаясь, и в итоге тонула в гаоляне. В самой дальней точке, где гаолян сливался с бледно-голубым сводом неба, на рассвете точно также разворачивалась трогающая до глубины души торжественная сцена.
Мой отец с толикой любопытства смотрел на застывших партизан. Откуда они? Куда направляются? Зачем устраивают засаду? А потом что? В безмолвии ритм журчания воды у обвалившегося моста стал ещё чётче, а звук-звонче. Постепенно солнечный свет прибил туман к воде. Вода в Мошуйхэ мало-помалу воспламенилась и стала золотистой. Река блестела и переливалась. Около берега росла одинокая кувшинка: пожелтевшие листья пожухли, некогда ярко-алые цветы, напоминавшие по форме тутовых шелкопрядов, завяли и повисли между листьев. Отцу снова вспомнился сезон ловли крабов: дул осенний ветер, воздух был прохладным, стая диких гусей летела на юг… Дядюшка Лохань кричал: «Хватай, Доугуань… хватай!» Мягкий ил на берегу реки покрывал искусный узор, оставленный тонкими крабьими лапками. Отец чувствовал, что от реки шёл особенный тонкий запах крабов. До войны сопротивления [16] в нашей семье выращивали мак и ели с крабовой пастой, цветы были крупными, яркими, их сильный аромат бил в ноздри.
Командир Юй сказал:
— Прячемся под насыпью. Немой, разложи грабли!
Немой снял с плеча несколько мотков проволоки и связал вместе большие грабли в количестве четырёх штук. Затем он промычал что-то пару раз, подзывая нескольких товарищей, чтобы они отнесли эту связку на стык шоссе и каменного моста.
Командир Юй приказал:
— Братья, спрячьтесь, пока машина япошек не окажется на мосту и ребята из подразделения Лэна не перекроют путь к отступлению. Как услышите мою команду — начинайте вместе палить, а затем скинем этих скотов в реку на съедение угрям и крабам.
Командир Юй сделал пару жестов Немому, тот покивал и повёл половину вооружённых людей прятаться в гаоляне к западу от шоссе. Ван Вэньи потрусил за Немым на запад, но тот развернул его. Командир Юй сказал:
— Ты туда не ходи. За мной! Боишься?
Ван Вэньи, без конца качая головой, бормотал:
— Не боюсь… не боюсь…
Юй велел братьям Фан установить пищаль на насыпи, а потом обратился к горнисту Лю:
— Старина Лю, как только мы откроем огонь, дуй в свою дудку что есть мочи, несмотря ни на что. Черти боятся громких звуков, слышишь меня?
Горнист Лю был давним другом командира Юя, в юности Юй был носильщиком паланкина, а Лю — музыкантом, играл на барабане и соне. [17] Лю держал инструмент обеими руками, как держат винтовку.
Юй обратился ко всем присутствующим:
— Хочу сразу сказать горькую правду. Если кто-то из вас в ответственный момент струсит — прикончу. Нам нужно блеснуть перед Лэном и его подразделением. Эти ублюдки запугивают народ своими флагами. А я не такой! Он хочет, чтоб я пошёл у него на поводу? А я хочу, чтоб всё было по-моему!
Люди отряда засели в гаоляновом поле, Фан Шестой вытащил трубку, набил её табаком, потом нащупал кремень и высек искру. Кресало было чёрным, а кремень бурым, как варёная куриная печень. Когда кресало ударило по кремню, раздалось шипение, разлетелся сноп больших искр. Одна искра приземлилась на фитиль из стеблей гаоляна, который Фан зажал между указательным и безымянным пальцами. Фан Шестой набрал побольше воздуха и подул, из трута потянулась струйка белого дыма, который стал красным. Фан Шестой раскурил трубку и сделал глубокую затяжку, а командир Юй сплюнул, поморщился и приказал:
— Погаси! Если черти унюхают табачный дым, разве они заедут на мост?
Фан Шестой поспешно сделал пару затяжек, затем потушил трубку и убрал кисет. Командир Юй сказал:
— Заляжем на склоне, не то черти подъедут, а мы ещё не готовы!
Все немного напряглись, но улеглись на склоне, сжимая оружие в ожидании боя с могучим врагом. Отец плюхнулся на живот рядом с командиром Юем. Тот спросил:
— Боишься?
— Не боюсь! — ответил отец.
— Молодец! Весь в названого отца! Будешь моим вестовым. Как начнётся драка — от меня ни на шаг, если появятся какие-то приказы, я буду тебе говорить, а ты передавай на запад.
Отец покивал. Он жадно смотрел на два пистолета, болтавшихся на поясе у командира Юя, большой и маленький. Большой — автоматический немецкий маузер, а маленький — французский браунинг. У каждого из пистолетов была своя история. С губ отца сорвалось одно слово:
— Пистолет!
Командир Юй переспросил:
— Пистолет хочешь?
Отец покивал головой и сказал:
— Да!
— А пользоваться умеешь?
— Умею!
Командир Юй вытащил из кобуры браунинг и взвесил в руке. Пистолет был уже старый, и воронение с него полностью сошло. Командир Юй потянул затвор, и из магазина выпрыгнул патрон с полукруглой головкой в латунной оболочке. Он высоко подкинул его, потом поймал и снова загнал в патронник.
— Вот! Стреляй, как я!
Отец схватил пистолет, крепко сжал его и вспомнил, что позавчера вечером командир Юй из этого пистолета стрелял в чарку с вином и разбил её.
В тот момент молодой месяц только взошёл и низко низко прижимался к сухим ветвям дерева. Отец тащился в обнимку с кувшином и сжимал в одной руке медный ключ — бабушка наказала ему принести из винокурни вина. Отец открыл ворота. Во дворе царило полное безмолвие, в стойле для мулов сгустилась кромешная тьма, по винокурне распространился неприятный запах перегнившей барды. Отец снял крышку с одного из чанов и при лунном свете увидел на ровной поверхности своё истощённое лицо: брови короткие, тонкие; он почувствовал себя уродливым. Он опустил кувшин в чан, и вино с журчанием заструилось внутрь. Когда он вытаскивал кувшин, вино капало обратно в чан. Но отец передумал и вылил вино — вспомнил, из какого чана бабушка умывала окровавленное лицо. Сейчас бабушка пила дома с командиром Юем и командиром Лэном. Бабушка и Юй выпили много, но не опьянели, а вот Лэн поднабрался. Отец подошёл к тому чану и увидел, что крышка прижата каменным жёрновом. Он поставил кувшин, потом с усилием сдвинул жёрнов. Жёрнов откатился в сторону, ударился о другой чан, пробил в стенке большую дыру, и оттуда с шипением потекло вино, но отец ничего не предпринял. Он снял крышку и тут же учуял запах крови дяди Лоханя, вспоминал его окровавленную голову и бабушкино окровавленное лицо. Лица дяди Лоханя и бабушки появлялись в чане, сменяя друг друга. Отец погрузил кувшин в чан, набрал кровавого вина, взял кувшин обеими руками и понёс домой.
На большом квадратном столе ярко горели свечи, командир Юй и командир Лэн пристально смотрели друг на друга и шумно дышали. Бабушка стояла между ними, положив левую руку на пистолет Лэна, а правую — на браунинг Юя.
Отец услышал её слова:
— Если вы не можете сторговаться, то гуманность и справедливость всё равно никуда не денутся, дружба всего дороже, нечего тут хвататься за ножи да пистолеты, вымещайте злость на японцах!
Командир Юй принялся браниться:
— Ты, братишка, меня не напугаешь знамёнами бригады Вана. Я здесь главный, десять лет разбойничаю, и плевать я хотел на этого гребаного Большелапого Вана!
Лэн холодно усмехнулся и сказал:
— Старший брат Чжаньао, я же за тебя радею, как и бригадир Ван, если приведёшь свою банду, так я сделаю тебя командиром батальона. Оружие и провиант предоставит командир бригады Ван. Уж лучше, чем быть бандитом.
— Кто бандит? Кто не бандит? Любой, кто дерётся с японцами, — национальный герой. В прошлом году я пощупал трёх японских постовых и добыл три винтовки «Арисака-38»! [18] Ты вот, командир Лэн, не разбойник, сколько япошек укокошил? Да ты ни одной волосинки у них не выдрал!
Лэн сел, достал сигарету и закурил.
Пользуясь случаем, отец поднёс кувшин вина. Бабушка взяла у него кувшин, тут же изменилась в лице и гневно глянула на отца, затем разлила вино в три чарки, наполнив до краёв. Она сказала: