Я иду искать. История первая
— Что ты?! — Бранка замахала руками. — Разве такое на взгляд человечий выставляют?! Камень на шею — и в болотину, от солнца да от земли подальше...
— Решительная ты девица, — шутливо сказал Олег. — Тебе бы прокурором в нашем мире быть... Бранк, а ты сама разве не веришь, что людям свобода воли дана?
— А ты веришь, что свобода воли — это всё одно делать, что пожелаешь? — вопросом ответила Бранка. И не стала дожидаться ответа. — Вот послушай, как у нас говорят... Раньше был на свете только один Сварог и дети его, Сварожичи. Творили они мир, как им по нраву было. А когда сотворяли зверей — так и человека сотворили. Одного из всех зверей — по своему подобию. Единого! И подумал Сварог, как звери-люди, его облик имеющие, станут сырое мясо рвать, кровь пить, да под коряжинами жильём жить — не понравилось то ему. И вложил Сварог тогда в сердце каждого человека частичку своего огня. Того, что в Солнце, в звёздах, в блеске тупика Перунова. Вот так и остались на вечные века в каждом человеке две частички — огонь Сварожий, пламя божье, а рядом с ним зверская половинка, тупая, злая да хитрая... Потому-то каждый человек с малолетства должен Сварожий огонь поддерживать да лелеять, ввысь тянуться — душой, в мыслях... А звереву половинку топтать, давить без пошады! — Бранка с очень серьёзным лицом решительно взмахнула кулаком. — Тому у нас с колыбели учат. Человек на то Челом Века и прозван, чтобы жизнь прожить, как Сварог заповедал — и умереть, как положено, когда час его придёт. С поднятой головой умереть, а не в слезах трусливых и не в соплях пьяных... А коли дал слабину зверской половинке — на миг, на вздох! — тут она и сожрала тебя, затоптала пламя божье... И будет такой человек жить, как звери живут, об одном себе думать, брюхо своё холить, да одни свои думки баюкать, а о других и не помыслит. Живой человек с виду — а так зверь зверем. На то и дана человеку свободная воля, потому и обликом он с богами-то схож, чтоб не забывал, кто он есть, за свет боролся, за правду, за род свой!
— А ты знаешь, что такое правда? — спросил Олег. Горячность Бранки позабавила его и в то же время он чувствовал, как выросло его уважение к этой девчонке. — Знаешь?
— Конечно, знаю, — решительно кивнула — так же, как только что взмахивала кулаком — Бранка.
— Что? — коварно спросил Олег, готовый пуститься в рассуждения о том, что правд много, с какой стороны взглянуть... Но Бранка только немного растерянно сказала:
— Понимаешь, Вольг... если кто этого не понимает, не видит — ему и не расскажешь, и не объяснишь. Как слепому с рожденья рассказать про солнце? А зрячему выколи глаза, брось в поруб — так он всё одно знать будет, какое оно есть!
Теперь растерялся Олег. Сказанное Бранкой — не аргумент. Но... но крепче любого аргумента. Всё-таки он сказал:
— Знаешь, у нас говорят, что, если хочешь видеть правду и справедливо поступать — надо смотреть сразу с обеих сторон.
— А глаза не разьедутся — с обеих сторон смотреть? — грустно спросила Бранка. — Ты, Вольг, так не говори. Не думай даже... У вас, может, так и сходит. А у нас оглянуться не успеешь, как душу запродашь...
— Дьяволу? — пошутил Олег. Бранка улыбнулась невесело:
— Это которого христовы волхвы выдумали?. . Нет, к чему? Данванам. Это ж их наука — мол, нету на свете ни добра, ни зла, а верней — нужны они друг другу, чтоб равновесие в мире было... А раз равновесны — так и равны. А коли равны — так и равноценны. А коли равноценны — так одинаковы. А коли одинаковы, так зачем, стать, добро защищать? Лучше злу поклониться, под боком у него пригреться, да и не заботиться ни о чём.
— Ну ты говоришь... — удивлённо смерил Бранку взглядом Олег. Та вдруг покраснела сквозь загар, сконфуженно спрятала нос в косу — у мальчишки словно лампочка зажглась где-то в груди. А Бранка смущённо ответила:
— Не со своего ума говорю... Про огонь божий у нас любой бесштанный знает, коли этому не учить, так чему ж? А про то, как данваны живут и учат, да куда их ученье ведёт — это Йерикки слова.
— Кто такая эта Йерикка? — поинтересовался Олег.
— Не такая, а такой. Парень это, ровесник тебе и мне... Он...
Бранка хотела что-то ещё объяснить, но не успела. Вся подобралась вдруг, раздула ноздри и присела в папоротник. Самострел, будто живой, скользнул спуском ей в руку. Олег, ничего не спрашивая, опустился рядом, глазами уточнил: «Что?» Ответом был тревожный взгляд и тихие слова:
— С полночи ветер нехороший. Кровью пахнет. Железом...
Олег добросовестно принюхался. Ветер пахнул всё тем же морем... и...
И был ещё какой-то запах. От которого, пусть и неузнаваемого, еле заметного, сами собой противно шевелились волоски на запястьях.
— Й-ой, в беду кто-то попал... — шептала Бранка, кусая губы так, что оставались белые вмятинки. — Как бы не из наших кто...
Олег глубоко, как мог, но тихо вздохнул. И, достав револьвер, взвёл большим пальцем курок:
— Пошли.
* * *Убитых хангаров было много. Так много, что их количество стирало ужас, который должен был возникнуть при виде такого множества изувеченных мёртвых тел. Какая-то жуткая сила отсекала хангарам руки и ноги, разрубала до пояса вместе со стальной чешуёй доспехов, разваливала груди и спины... Не меньше двадцати трупов лежало полукругом на небольшой полянке возле гранитной глыбы, алым клыком скалившейся над землёй.
Около глыбы сидел человек. Славянин в алой рубахе, чёрных штанах и настоящих сапогах с подковками на носке и каблуке. Сидел, раскидав ноги, держа в обеих руках зажатые мёртвой хваткой широкие недлинные мечи, по рукояти залитые кровью. Крупная лобастая голова свалилась на плечо. Лицо и после смерти сохраняло строгое, решительное выражение, светлые глаза задумчиво смотрели куда-то в просвет между сосен...
Неожиданно ледяной вихрь с разбойничьим посвистом согнул алые стволы, ударил Олега в грудь, помчался дальше, гудя и посвистывая... А Олег понял вдруг, что рубаха и штаны на убитом просто залиты кровью из множества ран, которые нанесли ему враги. На самом деле рубаха была белой, а штаны — синими...
— Ломок! — задохнулась рядом Бранка.
— Ваш? — не сводя глаз с убитого, спросил Олег.
— Наш... — запнулась Бранка. И с отчаянной решимостью быстро заговорила: — Недобро я поступила, Вольг! Дважды ты мне жизнь спас, а я ж тебя обманула — как нож в рукаве держала! Прости, если можешь, не моя то тайна была, боялась открыться, да что уж теперь... Не за зерном мы на полдень ездили, на юг, к городу Три Дуба... Я с тем обозом уходом ушла, увязалась... а они шли за пословным человеком из Трёх Дубов, на встречу важную шли... Вот, Ломок, — она кивнула на труп, — тот человек... А по его следу на нас выжлоки и вышли... Я ведь, как ты про Немого рассказывал, мало себя не выдала. Первым делом Немого они выследили, хоть и был он у них на хорошем счету, а заподозрили! В твой мир людей за ним послали, за ним, да за дедом твоим — старые обиды кровью утолить. А в Трёх Дубах всех, кто по совести жил, их власти признать не мог — кого сразу убили, кого похватали да на колья... Говорят, был там и землянин один, старый уже... Ломок один ушёл, уж не на встречу с нами, письма важные спасал, да жизнь свою... Когда навалились на нас, мы бой-то приняли, чтоб он подале ушёл! А они его и здесь нагнали... Опастись бы ему — да он, видать, на нашу землю понадеялся, а они и тут не убоялись засаду выставить, смердь гнилая, нелюдовище! — и Бранка вдруг заплакала.
— Не похоже, чтоб его обшарили, — Сказал Олег, сам удивляясь своему хладнокровию. — Погоди реветь, валькирия... Будут бить — будем плакать, а пока подумай — может, он засаду побил, а сам от ран умер, и то, что он нёс — цело? Посмотреть надо...
Бранка встрепенулась.
— А может и так!
Она ни о чём не стала просить Олега — чего он втайне боялся. Сама, подбежав к убитому, опустилась рядом с ним на колени, что-то сказала, начала щарить за пазухой (Олег скривился) и уже через полминуты стояла рядом, держа в руке залитый воском берестяной скруток.