Замуж — никогда

На улице, пройдя несколько метров, они остановились. Не сговариваясь. Он молча изучал ее лицо. Она молча изучала его лицо. Они не видели прохожих, не замечали автомобилей — жизнь вечернего города набирала силу, но для них она не существовала. Легким касанием пальцев Дима провел по ее скулам, подбородку, шее, как будто хотел узнать, из чего она сделана. С каждой секундой ему было все труднее смотреть на Аню, и он, медленно опуская веки, приблизился к ее губам.
Девочка не такая, как все
Инна тяжело переживала смерть мамы, и ее горе усугублялось чувством вины — отца она любила больше. Вот если бы она так же сильно любила маму, может, та и не умерла бы? Чем дальше, тем чувство вины все крепче опутывало сердце девочки. А однажды Саша взял ее за руку и спросил:
— Инночка, ну скажи, что с тобой происходит?
Она сказала, заплакала, а он… Он обнял ее и поцеловал. В губы. Его губы пахли борщом. Саша сказал, что у нее очень доброе сердце, что тетя Валя все видит, он точно это знает, и не обижается на нее. Да, Саша был особенным мальчиком, из-за болезни. Она не озлобила его, как многих, даже наоборот, в нем было много сострадания и жалости к людям, животным, птицам. Даже к муравьям — он всегда осторожно обходил муравьиные дорожки. И на мир он смотрел не так, как большинство людей, а гораздо глубже. Он с детства понимал, что в жизни важно, а что — сущие пустяки. Частенько Инне казалось, что его душа лет на тридцать старше тела, и девочка светилась от переполнявшего ее счастья, что такой замечательный парень дружит с ней! А его семья, уходящая корнями в добропорядочные немецкую и украинскую семьи, любила Сашку больше сестрички, родившейся здоровенькой и крепенькой, но она на это не обижалась.
— Никогда не молчи, всегда говори, что у тебя на душе. — Сашка улыбнулся и прижался лбом ко лбу Инны. Его горячее дыхание обожгло ее лицо. — Инночка, я всегда буду с тобой, я… я люблю тебя.
В первое мгновение Инна испугалась, отпрянула и замерла, но давно влюбленное сердечко подсказало ей, что пора признаться, и она прошептала:
— Я тоже… тебя… люблю.
Вот так Сашка помог ей справиться с потерей мамы, и оба были уверены, что никогда друг друга не потеряют. Но пророчество о том, что Инночке жить только с Сашкой, не сбылось.
Они планировали учиться дальше. К девятому классу Саша не только улучшил успеваемость, но и стал говорить довольно внятно, меньше тряс головой, при письме ручку уже не подталкивал. Видя это, родители решили на летних каникулах отвезти его в санаторий в Карпаты — там его обещали хорошенько подлечить.
Вернулся Саша совсем другим, не тщедушным мальчишкой, а почти мужчиной. Инночка даже похорошела от счастья, но вдруг в селе появился слух, что родители Саши подали заявление на выезд из страны. Сельчане затаили дыхание: неужели евреев просмотрели? Оказалось, не евреев, а немцев: мама Саши была стопроцентной немкой; ее родители ненавидели Гитлера и убежали в СССР еще в конце тридцатых годов прошлого века. Бабушка Саши всю свою короткую жизнь проработала поваром в заводской столовой и перед Второй мировой войной была обвинена НКВД в заговоре, целью которого было отравить рабочих завода. Бабушку расстреляли, а ее муж, горный инженер, недолго думая сбежал с дочкой, Сашиной мамой, в Луцк, устроился на работу бухгалтером в овощной магазин, женился на украинке и взял ее фамилию. После войны они переехали в Харьков, где Сашин отец продолжал работать по специальности в институте проектирования шахт. Жили они в селе, неприметно, и он потихоньку искал родных. И нашел их в Западной Германии.
Расставались Саша и Инна тяжело, плакали и до последней секунды держали друг друга за руки. Летало между ними, ничего и никого вокруг не замечающими, «…пиши… мы обязательно встретимся… я буду скучать…». Микроавтобус тронулся, Сашка высунулся из окна и крикнул:
— Инна, не забывай меня! Мы скоро увидимся!
В клубах пыли и выхлопного газа девочка побежала за автобусом.
— Инночка! Инна! Я люблю тебя!
Эти слова опалили ее душу. В них звучало самое страшное — горечь неминуемого расставания. Инна остановилась на мгновение, а затем снова побежала.
— Саша! Саша! Я люблю тебя! Саша! Не уезжай! Саша!
Но он уехал, и она осталась на дороге одна.
Селяне еще долго вспоминали это расставание. Кто-то смеялся, про себя злорадствуя и завидуя: не побоялись на виду у всех признаться друг другу в любви, а ведь совсем еще дети! По сколько же им лет? Да по шестнадцать — вот стыд-то! А кто-то тихо вытирал слезы, понимая: в эти мгновения два юных сердца разорвались и начали кровоточить, и ничем хорошим это не закончится. Ничем…
До первого Сашиного письма Инночка ходила как чумная и ожила, встрепенулась, только когда увидела в почтовом ящике, к которому бегала по сто раз на день, конверт, облепленный иностранными марками.
«…Инночка, здесь все чужое. Учим с родителями немецкий язык, скоро должны получить жилье, а пока ютимся в бараке… Я скучаю по тебе и очень хочу, чтобы ты приехала, но мои родители пока не могут никого пригласить. Как только это станет возможным, я сразу же тебя вызову… Целую, обнимаю, люблю. Навсегда твой Саша».
Инна читала письмо сквозь слезы от начала до конца. Прочтет, прижмет к груди, будто Сашку обнимет, и снова читает, улыбаясь и медленно шевеля губами. Поплачет. Вытрет щеки ладонями и сядет ответ писать. Письма приходили довольно часто, чуть ли не раз в неделю, и она сотни раз зачитывала их отцу, а он изо всех сил изображал радость, понимая, что дети вряд ли еще увидятся. Со временем письма от Саши стали приходить все реже, а потом ручеек и вовсе иссяк, и в Инне что-то изменилось. Это произошло так быстро, что Рома испугался — от его прежней, счастливой и веселой дочурки мало что осталось: плечики опустились, голова поникла, взгляд потух. В когда-то резвых движениях появилась странная, старушечья медлительность, голос из звонкого, живого превратился в какой-то механический, будто не человек говорит, а робот, словно неживая она… Бывало, сядет Инночка во дворе на скамейку и сидит неподвижно, будто к чему-то внутри себя прислушивается. Рома подойдет, рядом пристроится, скажет: «Инночка, ну что ты, моя хорошая? У тебя все впереди, ты еще встретишь настоящую любовь». Хочет взять дочку за руку, а она ладонь пугливо отдернет, голову опустит и молчит…
Так прошло больше года, и вот на свадьбе у соседа Колька Сергиенко начал обхаживать Инночку. Девок было много, а он на нее глаз положил. Инночка его отшила, но Николай оказался невероятно упрямым: стал приезжать в село каждую субботу, чего раньше в помине не было, и останавливался у кого угодно, но только не у родной тетки. Ее он из жизни вычеркнул. Приедет и сидит с парнями на скамейке напротив дома Щербаков.
— Андреич, — шептали соседки, — может, пора помириться?
— Хватит изображать из себя Монтекки и Капулетти, — хмыкали особо продвинутые.
Но Рома ничего не изображал, потому что Инна в сторону Николая не смотрела, школу окончила с отличием и поступила в экономический институт.
— Поселишься у бабы Раи, — сказал ей Роман Андреевич, вертя в руках извещение из вуза.
— Зачем? — удивилась Инночка. — Я в общежитии буду жить.
— Нет, дочка. — Рома отрицательно мотнул головой. — Ты будешь жить у бабы Раи. Ей помощь нужна, она уже старенькая.
Тетку отца Инна как свою бабушку не воспринимала. Даже двоюродную. Видела ее редко, а когда встречалась с ней — боялась, потому что баба Рая отличалась строгостью. Для Раисы не существовало ласковых слов, объятий, поцелуев, наверное, поэтому она вышла замуж за Петра Ильича, начальника цеха завода самоходных шасси, такого же неулыбчивого и сухого вдовца, потерявшего жену и дочку после взрыва газового баллона на даче. Дачу Петр Ильич скоро восстановил и так же скоро женился на Рае, работавшей в цеху контролером, и забрал ее, тридцатишестилетнюю, из заводского общежития в трехкомнатную квартиру в центре города. Ему тогда было почти пятьдесят. Дети у них так и не родились, и Рая всю себя отдавала работе и мужу, с которым нянчилась, как с ребенком. Умер он во сне, сразу же после того, как отпраздновал свое восьмидесятилетие, Инна тогда была совсем крохой.