Самая прекрасная земля на свете

– А умирать – это как?
Папа еще не снял рабочий комбинезон. В кухонном свете вокруг глаз его образовались дыры. Он спросил:
– Что?
– Умирать – это как?
– Это еще что за вопрос?
– Так, интересно.
Лицо его потемнело:
– Ешь давай.
Я наколола на вилку зелени и закрыла глаза. Хотела было зажать нос, но папа бы заметил. Посчитала, потом проглотила. Еще подождала и спросила:
– Сколько можно прожить, если голова у тебя под водой?
– Что?
– Сколько времени можно прожить под водой? – спросила я. – В смысле, наверное, если ты к этому привык, можно прожить дольше. А там тебя найдут. А вот если в первый раз? Если тебя кто-то держит и хочет, чтобы ты умер – совсем умер, – в смысле, если твою голову держат под водой?
Папа сказал:
– Что ты несешь?
Я опустила глаза.
– Сколько времени можно прожить под водой?
Он ответил:
– Понятия не имею.
Я проглотила остаток горькой зелени, не жуя, папа убрал тарелки и достал две Библии.
Библию мы читаем каждый день, а потом осмысляем прочитанное. Чтение и осмысление Библии – тоже Необходимые Вещи. Осмысление необходимо, потому что только так можно понять, что мы думаем о Господе. При этом пути Господни неисповедимы. Выходит, осмысляй хоть всю жизнь, все равно ничего не поймешь. Когда я пытаюсь осмыслять, мысли вечно перескакивают на другое – например, как сделать из вышивальных пялец бассейн с лесенкой для маленького мира в моей комнате, сколько грушевых карамелек можно купить на мои карманные деньги или сколько времени нам еще осталось осмыслять. Вот только потом мы всегда обсуждаем то, что осмыслили, так что сделать вид, что осмыслил, когда на деле не осмыслил, не получается.
За окном темнело. Я слышала, как в переулке за домом мальчишки гоняют на велосипедах. Они прыгали с горки, на ней каждый раз брякала железка. Я посмотрела на папу. По тому, как он свел брови, я поняла, что нужно слушать внимательно. По тому, как блестели его очки, я поняла, что перебивать нельзя. Я опустила глаза, набрала полную грудь воздуха и задержала.
– «И было ко мне слово Господне в девятом году, в десятом месяце, в десятый день месяца: сын человеческий! запиши себе имя этого дня, этого самого дня: в этот самый день царь Вавилонский подступит к Иерусалиму».
На двадцать пятой секунде комната задрожала, и воздух маленькими порциями вырвался наружу. Я переждала минутку и снова вдохнула.
Залаяла собака. Загремела крышка мусорного бачка. С часов на каминной полке капали секунды. На двадцать пятой секунде комната снова задрожала, и мне снова пришлось выдохнуть. Видимо, сделала я это очень резко, потому что папа поднял глаза и спросил:
– Что с тобой?
Я открыла глаза.
– Ничего.
– Ты следишь?
Я кивнула и открыла глаза еще шире. Папа посмотрел на меня из-под насупленных бровей и продолжил читать:
– «В нечистоте твоей такая мерзость, что, сколько Я ни чищу тебя, ты все нечист; от нечистоты твоей ты и впредь не очистишься, доколе ярости Моей Я не утолю над тобою».
Я переждала целых две минуты и снова вдохнула полную грудь воздуха.
И держала его. И держала.
И говорила: «Я сумею. Я не позволю себя утопить».
Я вцепилась в ручки кресла. Вдавила ноги в пол. Вжалась попой в сиденье. Досчитала до двадцать четвертой секунды, и тут папа сказал:
– Что ты делаешь?
– Осмысляю! – ответила я, и воздух с шумом вырвался наружу.
У папы на виске забилась вена.
– Ты очень красная.
– Просто тяжело, – ответила я.
– Это не игрушки.
– Я знаю.
– Ты следишь?
– Да!
Папа выдохнул через нос и стал читать дальше.
Я выждала целых три минуты. Потом снова вдохнула. Я заполнила себя воздухом до краев: живот, легкие, руки, ноги. Внутри стало больно. В голове застучало. Ноги задергались.
Я даже не заметила, что папа перестал читать. Я не видела, что он на меня смотрит, пока он не спросил:
– Что происходит?
– Я плохо себя чувствую.
Он отложил Библию.
– Послушай, пожалуйста. Я читаю не для твоего удовольствия. Я читаю не потому, что стану от этого здоровее. Я читаю, потому что только так можно тебя спасти. Сядь прямо, перестань дергаться и слушай внимательно!
– Хорошо, – сказала я.
Он выждал минуту и стал читать дальше:
– «Я Господь, Я говорю: это придет и Я сделаю; не отменю, и не пощажу, и не помилую. По путям твоим и по делам твоим будут судить тебя, говорит Господь Бог».
Я пыталась слушать внимательно, но перед глазами все время стоял унитаз, и слышала я одно – шипение воды в бачке, и чувствовала одно – как меня пихают головой вниз.
– «И сказал мне народ: не скажешь ли нам, какое для нас значение в том, что ты делаешь? И сказал я им: ко мне было слово Господне: скажи дому Израилеву: Джудит!»
Папа прямо так и прочитал, без остановки, не поднимая головы.
– Что? – Сердце бухнуло прямо в свитер.
– Дальше читай ты, пожалуйста.
– А-а.
Я посмотрела на страницу, но там ползали какие-то муравьи. Я подняла голову, щекам стало жарко. Опустила обратно, стало еще жарче.
Папа закрыл свою Библию. И сказал:
– Ступай в свою комнату!
– Я буду читать! – сказала я.
– Нет, судя по всему, у тебя есть дела поинтереснее.
– Я же слушала!
Папа сказал:
– Джудит.
Я встала.
В голове было жарко, как будто там происходило слишком много всего разом. И еще там гудело, будто кто-то встряхнул. Я подошла к двери. Взялась за ручку и сказала:
– А так нечестно.
Папа поднял голову:
– Что ты сказала?
– Ничего.
Глаза у него сверкнули:
– Надеюсь.
 
Умирать – это как?
 
У меня в комнате есть другой мир. Сделан он из вещей, которые больше никому не нужны, а еще он сделан из вещей, которые когда-то были мамиными, а потом достались мне, и я создавала его почти всю свою жизнь.
Мир тянется от второй половицы у двери до батареи отопления под окном. У стены, где темнее всего, находятся горы, и высокие утесы, и пещеры. С гор по холмам и пастбищам текут реки, за пастбищами стоят первые дома. А еще там есть долина, поля, город, а за городом – другие фермы, а еще там есть пляж, дорога к пляжу, сосновый лес, бухточка, причал и, наконец, у самой батареи, возле окна, начинается море, на нем несколько скал, и маяк, и лодки, а в нем – всякие звери морские. С потолка на коротких веревочках свисают планеты и звезды, на веревочках подлиннее – солнце и луна, а на самых длинных – облака и самолеты, а абажур – это воздушный шар.
Этот мир называется Краса Земель. В Книге Иезекииля сказано, что Бог обещал вывести израильтян из плена и привести в самую прекрасную землю на свете. Текущую молоком и медом. В землю, где есть всё, в чудесную землю, в рай. И земля эта так была не похожа на все остальные земли, что она сияла среди них как бриллиант и называлась «красой всех земель». Когда я закрываю дверь в мою комнату, стены схлопываются и появляются планеты, и радуги, и солнца. А пол вздымается, и у ног моих возникают поля, и дороги, и сотни крошечных человечков. Вытянув палец, я могу дотронуться до вершины горы; дунув, могу устроить волнение на море.
Я поднимаю голову и смотрю прямо на солнце. У себя в комнате я всегда счастлива. Но в тот вечер, в пятницу, я ничего этого не замечала.
Я закрыла дверь и прислонилась к ней. Подумала, не пойти ли назад к папе и не рассказать ли, почему я задерживала дыхание. Но если пойти, он спросит: «А ты сказ ала учителю?», а я отвечу: «Да, а мистер Дэвис мне на это сказал: „Никто никого не посмеет окунать в унитаз“», а папа скажет: «Ну, так и что еще?» Но я-то знала, что Нил меня окунет за милую душу. И еще я не понимала, почему папа никогда мне не верит.
Я села на пол. Из-под коленки вылезла вошь, пошевеливая усиками и перебирая лапками. Она была похожа на крошечного крокодила. Я смотрела, как она карабкается на песчаный бархан в Красе Земель, и гадала, найдет ли она когда-нибудь обратную дорогу. Мы в школе как-то ставили опыт со вшами. Мы построили из пластилина лабиринт и считали, сколько раз они свернут направо, сколько налево. Они почти всегда сворачивали налево. А все потому, что они не умеют думать. Я гадала, значит ли это, что когда-нибудь вошь все-таки выберется обратно или так и будет ходить кругами и в конце концов умрет, превратившись в комочек праха.