Гарнизон

– Вам, Виктор Петрович, пить нельзя, – как можно тверже выговорил Тупиков, стараясь смотреть прямо в глаза.
– Так и знал… – сказал спецназовец, поднимаясь. – Ну и медицина у нас, прямо как в том анекдоте. «Гиви, почему ты нэ пьешь?» – «А мне доктор запрэтил…» – «Вах, ну дай йему сто рублэй, он тэбе разрэшит!» Ну бывай, клистирный командир. – И внушительно хлопнув Тупикова по плечу (оно враз заныло), он покинул кабинет октябрьского главврача.
Спустившись с каменного крыльца, Шмаков зло сплюнул.
Да чего тут ходить вокруг да около! Чертов салага ведь ни в чем не виноват. Это ему, матерому бойцу, стыдно прятать голову в песок.
Не в контузии и даже не в плане дело. И самое лучшее пойло тут не поможет!
Потому что печать на нем и в самом деле стоит – поставленная кем-то или им самим, его буйной и жестокой жизнью – неважно уже…
Перед внутренним взором старшего прапорщика как в живую встал тот вечер…
Тогда, полгода назад, их взвод стал лагерем неподалеку от селения, название которого он уже запамятовал – у него была вообще дрянная память на эти идиотские здешние имена и названия.
Макеев тогда после спора на совещании решил поставить возомнившего о себе много летеху на место и выгнал на внеочередные учения. Спор, кстати, был из-за этих чертовых баб-амазонок, которым все же решили выдать земное оружие.
Изо всех лишь Шмаков высказался против, да еще имел неосторожность что-то ляпнуть про «обезьяну с гранатой» и дикарей.
Особенно взвился Серегин, муж этой… ладно, проехали.
Как водится, их высадили с трех грузовиков, бросив на пять дней в серой скучной лесостепи. Шмаков честно погонял своих гавриков вокруг холма и по пересеченной местности, лично выбрал три места для засад, в одном из них заняли оборону и условно победили прорвавшуюся конную тысячу. Застрелили попавшуюся на дороге самку тростникового кабана, разнообразив меню в виде похлебки из вяленого мяса нормальной свежатиной, и улеглись спать, не забыв выставить дозоры.
А следующим утром, пока Виктор совершал личную пробежку, наматывая не стандартный километр, как его подчиненные, а три, он и встретил… того человека. Он взял и просто вышел из-за куста горького ореха на лесную тропинку, подняв руку, – как тут приглашали к разговору.
Обычный ничем не примечательный тип – одетый наполовину как степняк, наполовину как оседлый дикарь – так тут часто ходят. То ли небогатый торговец, то ли приказчик, то ли мастер. Оружия при нем не было – даже ножа на поясе, что было необычно для туземцев – те, если имели возможность, всегда таскали что-то смертоубийственное. Даже мальчишки в селениях носили с собой заостренные палки с обожженным на костре для прочности концом.
Виктор на автомате, что называется, вытащил из-за пояса «гюрзу». Незнакомец только улыбнулся в ответ. И почему-то землянин сразу понял, что означает эта улыбка – пока он тут бегал по лесу, его при желании можно было прикончить стрелой из превосходного степного лука, имеющего перед АКМ то преимущество, что выстрела не слышно.
– Здравствуй, человек из Тхан-Такх, – сказал незнакомец, и Виктор невольно попятился.
Потому как сказано было, пусть и коряво, и с диким акцентом, но по-русски.
– Я – Зорт, ученик слуги великого повелителя Ундораргира, старшего буандигис-шамана Ортас Хака, сына Сайнорги, сына Рорридда, наследник знания истинного и древнего. В храме Подземного Хана меня зовут Наездник Черного Коня – если переводить на ваши чины, это… ну пусть будет к'хапитан.
– Ну а я старший лейтенант, – хмыкнул Шмаков, пытаясь собраться с мыслями.
«Не трус, – подумал гость. – Но глуп».
– Давай без чинов, тоан, – улыбнулся, не выдав тени своих мыслей, Зорт. – Я думаю, нам есть о чем поговорить?
– Я в этих ваших ведьмовских штучках ничего не понимаю, – бросил в ответ Виктор. – Мое дело – война. И то надо мной есть мой начальник. С ним и говори.
– Только лишь война? Или ты никогда не думал, что достоин большего? Слушай, друг, может, сядем и поговорим? Пока твои воины начнут беспокоиться, у нас ведь есть время?..
* * *
Эуденоскаррианд. Танира – третья столица империи
– Итак, история ковена имперских ведьм началась с великой ведьмы Рао, – произнес собеседник Костюка, важно огладив усы. – Историю эту следует начать со времен правления императрицы Кхэмоа Уно…
Почтенный Притос Сенно поднес к губам сосуд.
– Что за чудесное вино, мой драгоценный друг! Попробуйте, такого наверняка нет в ваших диких, прошу меня покорнейше простить, краях, где из средств увеселения духа имеются лишь грязные варварки да бурда из кобыльего молока.
Заговорщицки подмигнул собеседнику.
– Это «Поцелуй пери» – его положено выдержать несколько лет в сосуде из дерева хотер, запечатанном воском. Именно воском, а не деревянной пробкой или глиной, как делают эти невежды из Тазалайской долины! Только так оно дает настоящий вкус! Чувствуете, очаровательное сочетание терпкости, кислоты и легкой сладости! Чувствуете? Оно совсем не похоже на вино из Оус, хотя вроде бы куда уж лучше оусского. И совсем не талино, потому что талино – вино пурпурное, почти черное, а тут розовое. Это, конечно, не вино с императорских виноградников, но так ведь и цена другая – одна амфора того вина стоит как хороший ездовой конь… И, кстати говоря, это вино надо пить из стеклянной чаши – именно так, как пьем мы. Именно в стекле оно дает настоящий благородный цвет!
Костюк усмехнулся про себя. Стеклянная чаша и в империи считается изрядной роскошью, а уж в Степи стоит как раз в цену хорошего коня.
– Так вот, о ведьмах… Императрица Уно взошла на трон в семьсот шестьдесят шестом году правления Великого Дома, то есть девяносто лет назад, – неспешно продолжил Притос– Она уже тогда была весьма немолода, и как говорили, почтенный возраст государыни уже начал мешать ей править. Несколько влиятельных родов, объединившись, решили уговорить ее оставить трон, передав его принцу Милио из младшей ветви Великого Дома…
Собеседник вновь прервался, вкушая дорогое розовое вино из драгоценной стеклянной чаши, «в которой только и дает оно настоящий цвет», между прочим, вино купленное на его, Костюка, вернее, скромного иноземного торговца Синти Роча, серебро.
Алексей не возмущался и не торопил собеседника, чье многословие его почти не раздражало. В обычаях Эуденоскаррианда была именно такая манера разговора – долгая, обстоятельная, с намеками, отступлениями и подробным описанием всяких мелочей.
Что ж до истории императрицы Уно, то разведчик ее уже и без того неплохо знал. Многие из тех, с кем ему довелось пообщаться в Танире, еще помнили рассказы своих дедов о жуткой старухе с перекошенным после паралича и по обычаям высших жриц культа богини Р'гины раскрашенным и разрисованным лицом, которая медленно проезжала по широким улицам Нурой в огромной повозке, запряженной слоном.
Правила она не столь и дурно. При Уно не было больших войн, и империя жила в целом благополучно. Но вот в столице ее поминали совсем по-другому, ибо не проходило недели, чтобы какого-нибудь чиновника или даже члена правящего Дома не казнили каким-то особо жестоким способом, а уж простолюдинов, вздернутых за обсуждения похождений ее величества или даже неосторожное слово в ее адрес, и не считали.
К концу ее правления в семействе почти не осталось взрослых мужчин, кроме нынешнего императора, племянника грозной Уно. Впрочем, к этому времени он из могучего бодрого воина, прославившегося когда-то подвигами на северной границе, превратился в жалкую человеческую развалину, шарахавшуюся от каждого прибывавшего к нему курьера с мыслью, что тетушка, наконец, решила разделаться и с ним.
Императрица, как гласили слухи, до самой смерти не утратила аппетита к мужчинам, развлекаясь в постели с двумя или тремя любовниками одновременно. Не угодивших ей любовников или, не дай Вечное Небо, выказавших хоть тень брезгливости к дряхлой прелестнице, ждала ужасная участь – их скармливали хищникам из дворцового зверинца, а перед самой своей смертью государыня даже якобы завела для этого дела семейку дикарей-людоедов из каких-то заморских стран.