Божественная лодка

Она ещё раз крепко прижала меня к себе. А потом ослабила руки и отпустила. За этот короткий промежуток её глаза и нос покраснели. Когда у мамы наворачиваются слёзы и она вот-вот заплачет, у неё сразу краснеют глаза и нос. Сразу видно, что плачет.
— Прости меня, — мама извинилась, как будто она девочка, которую отругали.
— Ну ладно, мам. Я и сама не сильно хочу ходить в эту секцию, — сказала я, а мама смотрела на зажатую в пальцах сигарету. У нас с мамой иногда случаются такие ссоры.
— У тебя пепел с сигареты упал! — заметила я.
Она посмотрела сначала на сигарету в руках, затем перевела взгляд на пол и сказала тихим голосом: «Ну и пусть». Кофемашина затарахтела — кофе готов.
•
— Ну, ты же не такая наивная, чтобы верить всему этому? — спросила меня Махо.
Она присела на барный табурет и стала крутиться на нём. На ней мини-юбка «под зебру» и туфли на шпильках, те, что оставляют вмятины на полу.
— Ты же на самом деле не веришь в то, что мужчина, который ушёл десять лет назад, снова вернётся, — повторила она.
В нашем баре сегодня нарядили новогоднюю ёлку. Маленькая искусственная ёлка. Я отпила кофе и вместо ответа улыбнулась. Махо резко подёрнула тонкие брови, выразив якобы своё удивление, но было ясно, что она, конечно, не удивляется. Она подпёрла щёку рукой, облокотившись на стойку, и прикурила тонкую сигарету с ментолом.
Я смогла рассказать ей всё только как некую историю. А все истории рассказываются не для того, чтобы люди удивлялись или поражались услышанному, как чему-то необычному.
— Столько страданий из-за таких людей! — Она красиво вытянула губы и выпустила струю дыма. У неё длинные ногти, и на одном из них наклейка с изображением плюшевого медвежонка. Сам медвежонок светло-коричневый, на шее завязан красный бант.
— Симпатично, да? — Махо заметила мой внимательный взгляд и не без удовольствия отреагировала. — Это специальная наклейка на ногти.
Она открыла сумочку, лежащую на коленях, достала листок с наклейками и протянула мне:
— Может, приклеишь себе?
Я засмеялась и замотала головой:
— Нет, не стоит.
Я играю на фортепиано, поэтому всегда стригу ногти коротко, и суставы на руках у меня плотные и широкие.
— Ну ладно, одну, пожалуй, возьму, — сказала я, вспомнив маленькие ноготки Соко, неловко покрашенные нежно-розовым фломастером.
На следующий день я слегка простыла, поэтому решила на улицу не ходить, и после обеда читала. Я вновь взяла уже затёртую от перечитывания книгу в жёлтом переплёте из серии «Библиотека чтения». Когда-то давно её подарил мне отец Соко.
«Всё, теперь голова мне будет нужна, только для того, чтобы шапку носить!»…
На этой фразе, которую произносит главный герой, мне всегда становится грустно.
Может, это окончательно разочаровало бы Махо, но я ни разу не сомневалась в Нём. Он ведь обещал мне, что обязательно меня найдёт. Он обещал, что, где бы я ни была, что бы ни делала, Он обязательно меня найдёт.
Если бы кто-то видел, с каким выражением глаз Он мне это говорил, то сразу бы поверил! В это нельзя не поверить. Даже если Его обещанию не суждено сбыться, я никогда в жизни не усомнюсь в Нём.
•
Сегодня всю ночь мама ужасно кашляла. Она, похоже, совсем не спала и, когда я проснулась, уже встала и пила кофе. Температуры у неё нет, но, наверное, болят мышцы живота от перенапряжения, ведь кашель был очень сильный.
— Я и «мышцы живота»! Как тебе такое в голову пришло! — сказала мама как-то без настроения.
Сегодня на завтрак даже яблоко было!
— Просто рано проснулась, вот и собрала на стол. — Мама почистила мне яблоко. Она вырезала из него зайчика, очень красиво!
— Тебе страшно, когда ты приходишь в новую школу? — спросила меня Рикако. Она сидела на качелях, и из-за железной ручки, за которую обычно держатся, были видны её трусы. Сегодня на ней была синяя юбка.
— Да не особенно, — ответила я.
Я сказала неправду. Когда я иду в новую школу, я просто дрожу от страха и волнения, как дурочка. Я никак не могу уснуть накануне вечером; утром, когда проснусь, ничего не лезет в рот. А в школе всё: и двор перед школой, и стеллажи под обувь на входе, и коридор, и учительская — ну просто всё вызывает неприязнь, у меня возникает чувство, что я никогда и ни за что не смогу привыкнуть к новой школе. Больше всего меня раздражают плакаты, развешанные по стенам: «Мойте руки с мылом!», «Не бегайте в коридоре!» и всё в этом роде. Когда я прохожу мимо них, я чувствую себя абсолютно чужой, «новенькой».
— Надо же… — протянула в ответ Рикако и посмотрела в сторону.
Перед тем как идти в новую школу, я сама себя настраиваю. Говорю себе, что вовсе необязательно привыкать к новому классу, необязательно заводить друзей… пока я сама себе повторяю эти мысли, я начинаю верить в их правоту, и на душе становится спокойно. Становится нестрашно идти хоть в какую новую школу.
На заднем дворе много тени. Особенно в углу здания школы — там постоянная тень. Там всегда влажный воздух и приятная прохлада. Там растёт трава и мох. За пять минут до начала урока раздаётся звонок, все возвращаются в класс. Когда все уходят, я остаюсь одна — постоять в тени. Я прислоняюсь спиной к стене здания и закрываю глаза. Я чувствую холодную землю и глубоко вдыхаю запах белой шершавой стены. Это длится всего пару секунд. Потом я бегом несусь в класс, чтобы не опоздать к началу урока.
— Мама, почему мы всё время куда-то переезжаем? — однажды я спросила маму.
Помню, это было как раз тогда, когда мы переезжали из Сока. Конечно, я хотела знать почему, ведь это был шестой переезд за мою жизнь, а мне было всего шесть лет. Я не помню только первые два переезда, потому что была совсем маленькая.
— Тебе не нравится переезжать? — Мама сидела за пианино, держа в правой руке карандаш, а в левой сигарету. Не выпуская их из рук, она посадила меня к себе на колени.
— Тебе понравился этот город?
Я молчала. Я и сама не знала, что именно меня раздражает — или как бы мне хотелось, чтобы было.
Я опять задала тот же самый вопрос:
— Почему? Почему мы всё время должны переезжать?
И мама, несколько раз прикоснувшись губами к моим волосам, ответила:
— Потому что мы с тобой сели в божественную лодку и должны плыть.
— В божественную лодку? — переспросила я, но она больше мне ничего не объясняла.
— Да, в божественную лодку.
Она спустила меня с коленей, и наш разговор на эту тему был закончен.
В первый понедельник декабря мы с мамой отмечали папин день рождения. Мама никогда не пьёт вино, но только в этот день, каждый год, она выпивает бокал красного вина. Я тоже немного отпиваю. Потом она играет на пианино, и мы вместе поём «Хеппи бёздэй».
Мы отмечаем четыре дня рождения в году: мамин, мой, папин и Момои. Учитель Момои — это бывший мамин муж. Он был преподавателем музыки в университете, у него было спокойное и доброе лицо, и он великолепно играл Баха. Так говорит о нём мама. Когда я только родилась, первые шесть месяцев, пока мы не начали эти переезды, он был мне вместо отца.
Потом мы с мамой фотографируемся.
— Иди сюда, сфотографируемся, — говорит мама, и я встаю так, как она просит. Она сидит, а я становлюсь перед ней. Мы замираем, прижавшись друг к другу, и смотрим в объектив камеры, поставленной на автомат. С особым звуком начинает мигать лампочка, потом «чик» — и в тот же миг вспышка. На фотографии будут наши улыбки.
Мама обязательно фотографирует меня на каждый папин день рождения. Говорит, что когда-нибудь покажет ему эти фотографии. На них я, становящаяся всё взрослее, и мама, которая совсем не стареет… Разумеется, это она сама про себя говорит.