Алракцитовое сердце. Том I (СИ)

  
Алракцитовое сердце. Том I
   
Пролог
 
«Бах!» 
Валун ухнул в землю перед великаном, вздыбив облако пыли. На несколько мгновений оно скрыло усыпанный битым камнем двор старосты и даже самого гиганта, сидевшего на корточках. 
Деяну Химжичу отчаяно хотелось оказаться где-нибудь подальше от него; где угодно. Но уйти он не смел: слишком трусливо и даже подло было бы теперь уйти. Потому оставалось только сидеть, смотреть и ждать. 
Когда пыль осела, великан уже занес над валуном огромную ручищу:
– Бах!
Со счастливой улыбкой он обрушил кулак вниз. 
Осколки камня брызнули во все стороны; люди на скамье у крыльца откликнулись гуканьем и хлопками: 
– Браво! 
– Здорово, мастер!
– Браво, мастер!
Великан бросил неодобрительный взгляд на обломки валуна: часть его обратилась в щебень, но почти половина откололась целиком и лежала невредимая.
– Мастер Рибен ушел, – пробасил великан. – Я – Джибанд. Еще?
Прислушавшись, можно было разобрать доносившиеся с крыши проклятия и причитания печника Вакира, втягивавшего наверх следующий камень. Киан-Лесоруб, помогавший печнику, молчал, но уставший и напуганный Вакир ныл за двоих:
– Господь всемогущий… Сейчас, сейчас… Будет тебе еще, нелюдь…
Будто услышав его причитания, внутри дома, за занавешенным окном, застонал избитый до полусмерти орыжский староста.
Камень перекатился через край крыши. 
«Бах!»
Грохот разносился над всей Орыжью. Казалось, даже в Волковке, за двадцать с гаком верст – и то невозможно было не услышать его. 
Люди кричали и хлопали в ладоши, точно малые дети; но среди собравшихся не было ни одного ребенка, и никому из них не было весело. 
Зато Джибанд развлекался вовсю. Для него это была игра, и он, может статься, позабыл уже, что началась она с камня, сброшенного ему на темечко; но орыжцы помнили и все еще боялись, что великан задумается и распознает в «игре» неумелую попытку убийства, потому продолжали изображать веселье. Но не только страх удерживал их на скамье: зрелище невиданной, необузданной и разрушительной силы завораживало.
«Да когда же ему надоест?» – Деян, когда гигант замахнулся над следующим валуном, прикрыл ладонью глаза и вытянул вперед искалеченную ногу, оканчивавшуюся деревяшкой протеза.
В пыли осталась прямая борозда: таким же прямым и ясным еще год назад ему представлялось будущее… Будущее братьев и будущее Орыжи, будущее всего Медвежьего Спокоища и его жителей, прежде обещавшее быть вполне благополучным; его собственное будущее, теперь казавшееся привлекательным в своей успокоительно-однообразной безрадостности.
Год минул с того дня, как рекрутский набор прокатился по Спокоищу бесовым колесом, и всего два часа – с тех пор, как Джибанд и его «мастер Рибен» объявились в Орыжи; и снова все полетело кувырком. Джибанд ничего не хотел, а лишь защищал «мастера». Но «мастер» – тот желал ответов, искал скрытую в веках правду о судьбе своего дома и близких. О себе самом. Насколько глубоко его разум затронуло безумие, насколько далеко он готов был зайти ради тех ответов и что намеревался делать, их получив? Возможно, он и сам пока не знал.
Однако Деян пребывал в полной уверенности, что, в отличие от Джибанда, простым битьем камней «мастер» не ограничится. 
«Бах!»
Печник оступился и едва не свалился с крыши.
«Заменить бы их – да некому. – Деян здоровой ногой стер борозду в пыли. – Мало нам было других напастей».
– Браво! Здорово! Еще! – гудели на скамье.
– Браво! – опомнившись, выкрикнул Деян вместе с остальными; украдкой благодарно кивнул Эльме, перед тем чувствительно ткнувшей его локтем в бок. 
«На все воля Господня» – наверняка сказал бы преподобный Терош Хадем, находись он рядом; но тут Деян был, как обычно, с ним не согласен. Воля в происходящем просматривалась не Господина Великого Судии; отнюдь. То была воля людская, дурная и могущественная.
«Бах!»
А раньше – дюжину лет, полдюжины, да всего какой-то год назад! – жизнь в Медвежьем Спокоище выглядела совсем иначе… 
  
Глава первая. Старые сказки
 
– I – 
Волковский священник церкви Великого Судии Терош Хадем иногда привозил с собой и показывал Деяну и старшим братьям Химжичам старинную карту, полученную им в епархии перед направлением на службу. Карта эта рассыпалась по швам и устарела на столетие, а может, и больше того, – в точности сказать никто не мог. Орыжь на ней еще называлась деревней Рыжевкой, а в огромном зеленом пятне лесов – Медвежьем Спокоище – таких деревенек, теснившихся у воды и почти смыкавшихся друг с другом, насчитывался десяток.
Существовали они когда-нибудь и слились теперь с Орыжью и Волковкой или сгинули, придя в запустение? Или же не было их вовсе, и картограф никогда не бывал в Спокоище, а карту строил по абрису и выдумке? 
Деяну больше верилось во вторую возможность, но могло быть и так, и эдак, а как оно в действительности в прошлом складывалось – до этого серьезного интереса никому в Медвежьем Спокоище не было, а в «большом мире» и подавно. Только преподобный Терош порой, перебрав хреновухи, пускался в рассуждения:
– Чудное дело, надобно сказать, как есть – чудное! Все Зареченское плоскогорье, почитай, глухомань, а все ж нигде больше не видал я такого и в Заречье… Сами поглядите: налог, какой-никакой, платите, а живете – ужас один! 
– Отчего же ужас, отец? – с деланным простодушием удивлялся Нарех Химжич.
– От всего света оторванные: веры не знаете, королевского суда не знаете! – еще больше распалялся преподобный. – Грамота вам – пыль в глаза. Темень, стыдоба! Знамо, и не осталось нигде больше глуши такой… И почему так? Чудно! Что дорога дурная – то известное дело, но дорогу-то справить можно: долго ли сановникам работников нагнать? Край ваш покойный, сытый, благодатный – красотища! – Он закатывал глаза к потолку и широко разводил руки, будто намеревался обхватить все Медвежье Спокоище, а затем вновь со значением глядел на братьев. – Нынче земли ваши, считай, медяк ломаный казне дают, а могли бы – еще золотой сверху, если с умом подойти, грамотно… Не иначе Господь вас хранит: тяжко б вам пришлось, если б Величество наше скудоумное за вас всерьез взялось. Славно тут, – говорил Терош Хадем, забыв уже, как совсем недавно ужасался маловерию и стыдил за неграмотность; отхлебывал хреновухи и утирал вышитой салфеткой рот:
– Славно. А все-таки – чудно! 
Мажел и Нарех Химжичи находили это весьма забавным, как и самого Тероша Хадема. Тот манерой держать себя и речами совсем не походил ни на давно покойного орыжского преподобного Балса, ни на недавно почившего волковского священника отца Аверима, чьи деды и прадеды также нашли последний земной приют в Медвежьем Спокоище. Терош Хадем, пока не обвыкся, даже разговаривал как-то не по-людски, с вывертом, а еще до икоты боялся дикого зверя и на домашнюю скотину косился с опаской. 
– Чего ж тут чудного, отец Терош? – спрашивал Нарех, снова напустив на себя простодушный вид. – Говорили люди – отправлял Величество работников, а их волки возьми да сожри. Год обождал, вторую партию снарядил, – та же беда: волки за год изголодались – страсть! Тогда-то Величество и рассудил: мол, ну его, это Спокоище, а то эдак работников не напасешься. Старшего над работничками теми я сам видал, – добавлял Нарех, когда на лице священника появлялось понимающе-сочувственное выражение. – Буренка Беонова его рогами под зад поддела и так и вывезла на себе до самого большака!
Преподобный Терош шумно сердился, Мажел Химжич, сдерживая смех, извинялся за брата и в извинение подливал всем хреновухи из большой бутыли мутно-зеленого стекла. Деян, по малолетству и слабому здоровью, не пил, больше слушал, чем говорил, и разглядывал карту. «Большой мир» казался на ней трехлапым чудовищем с испещренной шрамами непонятных значков и причудливых названий разноцветной шкурой. Он был огромен – при том, что, по словам священника, это был не весь «большой мир» и даже не все королевство, а одно лишь Заречье.