Лучшие уходят первыми

– Ты работаешь? – спросил он.
– Работаю. В издательстве «Арт нуво», переводчицей.
– Молодец, – похвалил Юрка.
– А ты? – спросила я в свою очередь. – На учителя ты не похож.
Юрка улыбнулся:
– Я банкир.
– Банкир? – изумилась я.
Банкир в моем представлении был толстым дядькой с круглой физиономией, быстрым волчьим взглядом и большим животом. Непременно лысый. А Юрка походил скорее на тренера по плаванию или спортивным играм.
– Опять не похож? – улыбнулся он.
– Совсем не похож!
– Как должен выглядеть банкир, по-твоему?
– Жирный, с пухлыми щеками, сопит.
Мы переговаривались, как телеграфисты. Юрка все-таки навязал мне свой стиль общения.
Он не позволил мне заплатить за кофе. И пошел провожать. На улице было шумно, и мы молчали всю дорогу. У дома Юрка покраснел и пробормотал:
– Саша, ты мне всегда нравилась.
Вот это да! Никогда бы не подумала. В том, как он это сказал, не чувствовалось скороспелой мужской выдумки на всякий случай. Он посмотрел мне в глаза, и я подумала, что у него мужественная внешность, он похож на Майкла Винчестера. Слегка.
– Хочешь, я позвоню? – спросил Юрка, продолжая смотреть мне в глаза. Хороший, честный, прямой вопрос.
– Хочу, – ответила я так же честно и прямо.
Он позвонил на другой день. Я пригласила его к себе. Он пришел и принес торбу всяких деликатесов из «Магнолии», включая мой любимый ликер «Бейлис».
– Откуда ты знаешь? – удивилась я.
Юрка слегка развел руками, что, видимо, означало: «Все вы одинаковы».
Он оказался умелым и ласковым любовником, и я не переставала удивляться прекрасным метаморфозам. Я попыталась вспомнить, каким же он был в институте, но у меня не получилось. Я просто не помнила, каким он был. Никаким. И нате вам!
– Как же ты стал банкиром? – спросила я.
– Сам не знаю, – ответил Юрка, подумав.
Он не говорил о себе. Он не говорил о своей работе. О своей семье он тоже не говорил. Даже мое буйное воображение иногда требует пищи и отказывается работать на голодный желудок. Я рассказывала ему о своих книгах, но он молчал в ответ, и я в конце концов тоже заткнулась. Мы любили друг друга молча. Однажды, когда он позвонил, я притворилась, что меня нет дома. Он перезвонил, и я снова не сняла трубку. Я злорадно смотрела на заливающийся телефон, испытывая чувство удовлеворенной мести.
– Давай, давай, – шептала я, – ну, еще разок! Ну, скажи что-нибудь!
Он, наверное, понял. И не настаивал. Спустя пару месяцев мы столкнулись в том же кафе, когда я уже уходила.
– Санечка, рад тебя видеть!
– Я тоже рада, – ответила я искренне. Он действительно мне нравился. Ну подумаешь, неразговорчивый флегматик! Мужчина должен быть весом и немногословен.
– Я позвоню? – спросил он.
– Позвони, – разрешила я.
Он позвонил в тот же вечер и пришел, снова с продуктами и здоровенной, как дирижабль, папайей – зеленой, в желтых пятнах. Мы бросились друг к другу, как влюбленные после долгой разлуки.
Мне было хорошо с ним. Но жить вместе… даже не знаю! Это была бы не жизнь, а сплошная пауза.
Людмила Герасимова, моя институтская подружка, побывала замужем три раза. Она – блестящая журналистка, ведущая ток-шоу «Небо в алмазах», умная, острая на язык, энергичная. Местная знаменитость, одним словом. Собирается замуж в четвертый раз, как оказалось. За генерального директора телеканала «Интерсеть» и своего начальника Витю Чумового. «Не бог весть что, – сказала Люська, – но пока сойдет. При наличии отсутствия более подходящей кандидатуры. А там посмотрим. Женщина должна быть замужем! Точка».
Витя Чумовой был женат, но что-то у него в семье не ладилось. Вообще-то его фамилия Чумаров, но все называли его Чумовым. Я видела его как-то раз на телестудии, когда зашла к Люське. Он мне, пожалуй, понравился. Солидный, знающий себе цену мужик. Надежный. Чумовым его могли обозвать только завистники.
– Глуповат, – говорила Люська, – трусоват. Не герой. Своей мадам боится как огня.
– Ты его любишь? – допытывалась я.
– Нет! – отвечала она честно. – Но мне нужен тыл. Статус!
– Каждому свое, – утешала я себя. – Кому Витя Чумовой, кому Майкл Винчестер. А кому никто.
Есть еще Савелий Зотов. Холостяк, между прочим. Прекрасный редактор, умница, хороший товарищ. Классный мужик, одним словом. Хотя не красавец. И лысый. Лысину Савелий маскирует длинными жидкими прядями волос неопределенного цвета, которые он укладывает на голове справа налево и придавливает ладошкой. Пряди не хотят держаться и соскальзывают, что придает Савелию диковатый вид. Стоит мне представить, что я нахожусь в постели с Савелием, как меня начинает душить смех.
– Ты чего? – недоумевает он, не догадываясь о моих крамольных мыслях. Рот у него приоткрыт, густые брови нахмурены. Даже нос картошкой и соскользнувшие с лысины пегие пряди выражают недоумение и неодобрение. – Не вижу ничего смешного!
Я вылетаю из кабинета, зажимая рот рукой. Хотя смеяться нечему. По-своему я люблю Савелия. Кроме Люськи и Савелия, у меня никого нет. Отец оставил нас с мамой, когда мне было девять лет. Где он, я не знаю. Мама умерла пять лет тому назад от рака груди. Мне очень не хватает мамы. Каждому нужен человек, который бескорыстно бы им восхищался и жалел. И спрашивал: ты не голодна? Хочешь жареной картошки?
Не гневи Бога, Александра, говорю я себе. У тебя есть кусок хлеба, который ты честно зарабатываешь головой, а не телом. У тебя есть подруга, которой ты веришь, как самой себе. У тебя есть Савелий, наконец. А то разнылась – одна, без любви, без тепла, без статуса! Поведи вокруг трезвым оком. Что ты видишь? Ты видишь хотя бы одну счастливую супружескую пару? Союз, где сочувствие, взаимопонимание, уважение и так далее? Где не подавляется с трудом желание вцепиться друг другу в волосы?
 
Глава 4
 
Оперативные раздумья
 
Капитан Федор Алексеев, шагая по улице, раздумывал о событиях на поляне Черного урочища.
«Тринадцатое июня, – мысленно загибал палец капитан. – Тринадцать ножевых ранений. Одно – смертельное, остальные несерьезные. Как в романе Агаты Кристи «Восточный экспресс».
Тринадцатого июня в полночь в Черном урочище собрались люди. Человек десять-двенадцать, а скорее всего, тринадцать. Снова тринадцать! Жгли костер. Сидели на траве. Или стояли на коленях. Затем они разошлись. Вернее, разъехались. На двух автомобилях. У догорающего костра осталась лежать мертвая женщина, завернутая в черную ткань. С серебряным черепом на груди. Что не лезло ни в какие ворота.
– Чертовщина какая-то! – недоумевал капитан. – Ритуальное убийство? Жертвоприношение? Человеческая жертва? У нас в городе?
Мысль о жертвоприношении была нелепой и дикой, но никаких других у капитана на данный момент не появилось.
Десять лет назад Федор Алексеев закончил философский факультет столичного университета, поступил в аспирантуру. Собирал материал на диссертацию по теме «Религиозно-философские течения Центральной Европы в эпоху Реформации», а потом вдруг пошел работать в отдел внутренних дел, в поисках романтики, не иначе. Причиной столь необычного поступка стало желание сменить обстановку, а также познать жизнь, вернее, ее изнанку, для чего уйти в народ, как свойственно было представителям старой русской интеллигенции. Алексеев – интеллигент в четвертом или пятом колене. Прадед его был из семьи священника. После окончания духовной семинарии он не принял сана, примкнул к разночинцам и стал писателем. Пописывал в либеральные журналы о ветре свободы, грядущей революции и народовластии. Дед – врач, имея от роду тридцать четыре года, погиб от оспы где-то в Средней Азии, куда отправился добровольно, оставив семью. Отец, горный инженер, всю жизнь мотался по экспедициям. Наверное, охота к перемене мест заложена в мужчинах их рода на генном уровне. Как объяснить иначе более чем странный поступок Федора?
Ноги сами принесли капитана Алексеева на улицу, где располагалась городская библиотека. Он очнулся от мыслей о событиях в Черном урочище, заметив, что стоит перед массивной дверью, украшенной по периметру медными гвоздями. Он поднялся на второй этаж и вошел в читальный зал для научных работников. Дежурила пожилая библиотекарша Вера Максимовна, с которой он дружил. Если бы дежурила молодая, Валечка, Федор отправился бы прямиком к читательскому каталогу. Вера Максимовна же знала фонды библиотеки как собственную кладовку, и он попросил принести ему что-нибудь о религиозных сектах.