Соломон Крид. Искупление
Я едва не падаю, но удерживаюсь. Поднимаю ногу. Я не хочу бить этого Лоуренса, но ударю, если не удастся освободиться. От мысли, что моя твердая пятка врезается в нос, рвет кожу, выплескивает кровь, по телу словно бежит теплый ветер. Приятное чувство, но оно тревожит еще сильнее, чем знакомство с запахом смерти. Я пытаюсь сконцентрироваться на другом, подавить рефлекс, не дать ноге ударить, и в этот момент что-то большое и твердое врезается в меня, вырвав мою ногу из хватки.
Я падаю. Сильно ударяюсь головой об асфальт, и перед глазами вдруг становится бело. Ярость вспыхивает во мне. Я пытаюсь вырваться. На щеке – чье-то горячее дыхание: запах кислого кофе, гниль начинающегося кариеса. Повернув голову, вижу лицо придавившего меня полисмена.
– Полегче, – советует он, налегая всем весом, – мы всего лишь пытаемся помочь.
Но это неправда. Если бы хотели помочь, то отпустили бы.
Некая отстраненная часть моего сознания отмечает: я могу зубами изуродовать щеку или нос, грызть с такой свирепостью, что полицейский захочет избавиться от меня сильнее, чем я от него. Эта мысль одновременно ужасает, интригует и восхищает – ведь я и в самом деле могу высвободиться! Но что-то неосознаваемое, но важное удерживает.
В меня вцепляются новые руки, крепко прижимают к асфальту. В предплечье словно жалит большое насекомое. Женщина-медик сидит рядом на корточках и смотрит на воткнутый шприц.
– Нечестная игра, – пытаюсь выговорить я, но к последним слогам язык безнадежно заплетается.
Мир вокруг течет, и тело обмякает. Чья-то рука осторожно и бережно поддерживает мою голову. Я пытаюсь бороться с сонливостью, заставляю глаза оставаться открытыми. Вдалеке город, обрамленный дорогами и небом. Я хочу сказать им всем, что нужно торопиться, ведь огонь приближается, нужно спасаться, но язык не слушается. Поле зрения сужается, по краям – чернота, а в центре – уменьшающийся светлый круг, будто я падаю спиной вниз в глубокий колодец. Теперь я могу видеть за «скорой» указатель на въезде в город. С этого расстояния слова уже различимы, и я успеваю прочесть, прежде чем мои веки опустятся и мир зальет чернота:
Добро пожаловать
в ИСКУПЛЕНИЕ
5
Прислонившись к джипу, Малкэй смотрел на неровный ряд крыльев за оградой из сетки-рабицы. Малкэй видел Б-52 вьетнамских времен с тремя десятками отметок о боевых вылетах на фюзеляже; какой-то бомбардировщик Второй мировой; тяжелый, напоминавший кита транспортник; эскадрилью остроносых смертоносных реактивных истребителей с метками разных стран, включая «МиГ» с советской звездой на крыле и двумя меньшими под кокпитом, обозначавшими сбитых врагов.
За парадом военных самолетов в самое сердце кальдеры тянулась взлетная полоса. Над ней дрожал и корчился от жара воздух. К северу над чем-то мертвым либо умирающим кружились стервятники. Кроме них, в небе не было абсолютно ничего – ни облачка, хотя Малкэй недавно слышал гром. Да, тут бы не помешало малость дождя. Видит Бог, тут он по-настоящему нужен.
Малкэй глянул на часы.
Клиенты опаздывают.
Он пота чесалась голова, капли сочились меж волос, стекали по спине. Накопившийся за день пустынный зной давил тело. Малкэй стоял, прислонившись к большому серебристому «чироки» с тонированными стеклами, прохладными кожаными сиденьями и забойным кондиционером, выдающим прохладный свежий воздух ровно шестидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Кондиционер работал вовсю. Его жужжание различалось даже на фоне рокочущего на холостом ходу мотора.
Но все равно лучше уж стоять снаружи, на жаре, чем сидеть в салоне с двумя кретинами, которых нужно ублажать, охранять и слушать.
– Эй, парень, как думаешь, сколько наци уложила вон та птичка?
– А сколько вьетнамских детишек сожгла вон та?
Такие вот глубокомысленные вопросы. Кретинам отчего-то взбрело в голову, что Малкэй – бывший военный. По логике их затуманенных, выжженных дурью мозгов, военное прошлое делало Малкэя специалистом по всем войнам мира и всему его оружию. Малкэй несколько раз говорил кретинам, что никогда не служил ни в одном виде вооруженных сил и потому знает о самолетах не больше кретинов, но те не отставали с идиотскими вопросами и фантазиями насчет убитых.
Малкэй снова посмотрел на часы.
Когда груз прибудет на место, можно будет уехать, принять долгий холодный душ и смыть впечатления дня. Рядом зажужжало. Открылось окно, и наружу хлынул восхитительно холодный воздух.
– Эй, и где тот самолет? – выговорил Хавьер, невысокого роста, но отличавшийся особой доставучестью кретин, дальний родственник Папы Тио, великого босса на мексиканской стороне.
– Не здесь, – ответил Малкэй.
– Ну не гони, скажи мне что-нибудь, чего я еще не знаю.
– Трудно определить, с чего начать.
– Что?
Малкэй отступил на шаг от джипа и потянулся так, что захрустели позвонки.
– Не беспокойся. Если что не так, мне пришлют сообщение.
Хавьер поразмышлял секунду, затем кивнул. Насколько представлял Малкэй, кретин, хотя и унаследовал крутые повадки босса, не имел и толики рассудка Папы Тио. К сожалению, Хавьер унаследовал также и внешность. Сочетание коренастости, жирной, в оспинах кожи и пухлых капризных губ делало его похожим на жабу, втиснутую в джинсы и футболку.
– Эй, да закрой окно, там же гребаная духовка! – подал голос Карлос, кретин номер два.
Насколько знал Малкэй, Карлос не был родственником босса, но, несомненно, стоял высоко в иерархии картеля, раз смог поехать за компанию с Хавьером.
– Я разговариваю! – огрызнулся тот. – Закрою, когда будет надо.
Малкэй отвернулся и посмотрел в пустое небо.
– Про какой самолет-то речь? Вроде этих надутых бомберов? О-о, то-то было бы круто, если на таких!
Малкэй не хотел отвечать, но про самолет случайно знал – описание включили в инструкции. К тому же чем дольше говоришь с Хавьером, тем дольше открыто окно, больше вытекает холодного воздуха и втекает горячего.
– «Бичкрафт».
– Что это?
– Наверное, старая модель, – пояснил Малкэй.
– Вроде мелкого реактивника?
– Думаю, он винтовой.
Хавьер выпятил губы, похожие на боксерскую перчатку, и покивал:
– Все равно – звучит круто. Когда мне пришлось перебираться, чапал через реку посреди ночи на задрипанном корыте.
– Но ведь перебрался?
– Ну, так, – подтвердил Хавьер.
– Это главное, – резюмировал, подаваясь вперед, Малкэй.
Над терриконом за дальней стороной аэропорта в небе появилось темное пятнышко.
– Не важно, как ты сумел, главное – ты здесь, – проговорил Малкэй.
Пятнышко потемнело и превратилось в колонну густого черного дыма. Издали донесся слабый отзвук сирен. Затем в кармане Малкэя зажужжал телефон.
6
Качнуло – и он проснулся. Разлепив веки, увидел низкий белый потолок, пакет с жидкостью, присоединенный к капельнице. Она напоминала свернувшуюся прозрачную змею, которая колыхалась в такт движению «скорой».
– Добро пожаловать в сознание! – Женщина-медик посветила в левый глаз.
Резкая боль. Он попытался заслониться рукой, но не смог даже двинуть ею. Посмотрел вниз, и сразу закружилась одурманенная химией голова. Толстые ремни из синего нейлона охватывали руки и тело, плотно прижимая к тележке.
– Это ради вашей безопасности, – как бы мимоходом заметила женщина.
Ясно. Ему ввели успокоительное, чтобы уложить на каталку и задвинуть в машину. Ремни гарантируют, что успокоительное не придется колоть снова.
Он ненавидел быть связанным и беспомощным. В памяти шевелилось что-то очень неприятное, болезненное, словно он когда-то уже был беспомощным и ни за что не хотел стать таким снова. Он сосредоточился на воспоминании, пытаясь выяснить его детали, но они упорно ускользали.
От тряски и запахов медицинской химии, заполнивших салон, стало дурно. Йод, сода, гидрохлорид налоксона, смешанные с потом, дымом и имитирующим кокос гадким синтетическим ароматизатором, вонь которого плывет из кабины водителя. Захотелось снова ощутить землю под ногами, ветер на лице. Освободиться, собраться с мыслями, вспомнить, зачем явился сюда. От этой мысли правое плечо снова вспыхнуло болью. Он коснулся пальцами ограждения. Оно звякнуло.