Соломон Крид. Искупление
Холли подошла к могиле, схватила за край песочного цвета холст, прикрывавший груду выкопанной земли, потащила, спотыкаясь. Каблуки вязли, сшитое на заказ платье мешало двигаться. Холли купила его для праздника по поводу новой должности мужа – маленькое, черное, стильное, но не слишком вызывающее, чтобы не отвлекать внимания от красавца-мужа, настоящей звезды шоу. Черное платье у Холли было только одно.
Она споткнулась опять и чуть не упала. Тесное платье мешало сохранять равновесие.
– Дерьмо! – выкрикнула вдова в тишину. – Гнусное гребаное дерьмо!
Она стряхнула туфли – они полетели, кувыркаясь. Одна покатилась к торчащим ножам-листьям агавы, другая отскочила от крашеной доски, отмечавшей место упокоения некоего Дж. Дж. Джеймса, умершего от «английского пота» в 1882 году.
Холли сжала руками подол платья и рванула по шву. Все равно она больше никогда бы его не надела. Сколько ни меняй вид, не добавляй пояса и шарфы – не спрячешь, что это платье с похорон мужа. Холли дернула еще раз и разодрала до самых бедер. Широко расставила ноги, чувствуя подошвами жар земли. Хорошо освободиться от тесной одежды, от туфель. Чувствуешь себя собой. Она схватила лопату, загнала лезвие в землю, подняла, ощущая, как напряглись мышцы рук и спины. Повернулась и высыпала землю в яму. Сухой краснозем глухо бухнул о крышку гроба, где лежал муж.
«Пятая годовщина – деревянная» – так он сказал недавно.
А первую годовщину они встретили в городе. Тогда были каникулы, и Джим захотел показать жене город, где надеялся когда-нибудь стать шерифом. Он представил ее всем, кому смог, сводил на танцы – в зале не было человека, который бы не знал Джеймса Коронадо, – потом повез кататься в пустыню. Холли с Джимом любили друг друга на одеяле у костра под открытым небом, и казалось, что на земле не осталось никого, кроме них двоих. Холли купила в сувенирной лавке оловянную звезду и подарила мужу – игрушечный шерифский значок. Пусть носит, пока не добьется настоящего.
А он сказал, улыбаясь, что первая годовщина – бумажная. Олово дарят на десятую.
Джим знал множество подобной милой чепухи, и Холли это очень нравилось. Так здорово слышать ее от надежного, крепкого парня. Именно таким он и был. И таким остался навсегда. Он так и не успел надеть настоящую звезду. А на пятую годовщину Холли подарила ему сосновый гроб на дне шестифутовой ямы.
Она вытерла щеку тыльной стороной ладони. Черт, слезы.
А ведь обещала себе, что не заплачет. Хорошо хоть не видит никто. Нет уж, подобного удовольствия она им не доставит. Этот город и так забрал у нее слишком многое.
Холли вспомнила, что в последний раз видела Джима сидящим дома за рабочим столом. Ей показалось, муж плакал.
– Я должен это исправить! В этом городе нужно все менять! – только и сказал он.
Затем сунул бумаги в кейс и уехал на ночь глядя. А приехал вместо него мэр Кэссиди – в три часа ночи, чтобы лично сообщить новость. Произнести приличествующие случаю пустые слова:
– Трагедия… несчастный случай… я так сочувствую… все, что город может сделать для вас… поможем, чем сможем…
Холли вывалила еще лопату земли на гроб мужа, потом еще одну… Усилия, нудная боль в мышцах глушили злость и горе. И с каждой новой толикой земли шептала молитву – но не о своей мертвой любви. Слезы бежали по щекам, ветер нес из пустыни гарь, а вдова молилась о том, чтобы пожар стал возмездием, насланным высшей силой, которая пронесется сквозь город и сожжет проклятое место дотла.
– Все, что город может сделать для вас… – говорил Кэссиди, потупившись, вертя шляпу в руках.
«Вы все можете сдохнуть и сгореть в аду.
Вот это вы можете сделать для Холли Коронадо».
10
– Как он умер? – спросил Соломон, заставляя голос звучать спокойно, но едва сдерживая убийственную ярость.
Отчаяние было физически ощутимым, бушующим внутри ураганом, валуном, придавившим душу. И еще горше было от того, что привязан, заперт внутри жестяной коробки.
– Разбился на машине, – ответил коп, все еще глядя в боковое окно на склоны гор. – Он ехал поздней ночью и то ли заснул за рулем, то ли резко свернул, объезжая что-то, – и угодил в ущелье. Ударился головой, проломил череп. Когда Джима нашли, он был уже мертв.
Соломон подумал, что именно этот Морган и нашел Джеймса Коронадо уже мертвым.
За окном виднелся город: обломки изгороди среди пустыни, убогие лачуги с ржавой жестяной крышей или без крыши вообще. Все незнакомое.
– Где все люди?
– А-а, это старые шахтерские дома, – объяснил Морган. – Думаю, их сохранили атмосферы ради. Чтобы туристы прониклись, перед тем как попадут на Мэйн-стрит. Сейчас большинство горожан живет в центре.
Мимо пронесся указатель с надписью большими старомодными буквами, гласившей, что путешественники въезжают в «Историческую часть города Искупление». И все вдруг оживилось. Аккуратными рядами потянулись пастельных цветов домики за выкрашенными в белое штакетными изгородями, прилично мощенные улицы. В тени тополя Соломон заметил фургон «Уэллс Фарго». Лошади были привязаны за вожжи к деревянному брусу, идущему вдоль корыта с водой, которую доставлял древний с виду насос. Животные пугливо озирались, чуя дым пожара и желая поскорее убежать. Соломон понимал их. Ему тоже хотелось бежать прочь от огня, прочь от этого города и странного чувства долга перед умершим человеком.
– У Джеймса Коронадо была семья? – спросил Соломон.
– Холли, – ответила Глория, прикрепляя пластырь на обожженное плечо. – Жена.
– Холли Коронадо. Может, мне стоило бы поговорить с ней?
– Не слишком хорошая идея. – Морган покачал головой.
– Почему?
– Холли только что похоронила мужа. Мне кажется, она хочет, чтобы ее оставили в покое.
– Она может знать, кто я.
Морган поерзал, словно сиденье вдруг сделалось неудобным.
– В такое время лучше оставить ее одну.
– Странный обычай – оставлять людей одних в то время, когда они особенно нуждаются в поддержке. Вам так не кажется? Если ее муж знал меня, возможно, знает и она. И вероятно, обрадуется, увидев старого друга.
– Если хотите, я могу запустить проверку на ваше имя, – предложил шеф полиции, доставая из кармана телефон. – Посмотрим, что всплывет.
Интересно, отчего Морган так не хочет, чтобы лишившийся памяти незнакомец говорил с вдовой? Тогда тем более стоит с ней встретиться. Соломон наблюдал, как полицейский набрал номер и равнодушно уставился на каталку, ожидая ответа.
– Эй, Роллинс, это Морган. Запусти-ка на проверку имя. Соломон Крид.
Он глянул на книгу, проверяя, как пишется имя, и снова воззрился на каталку.
– Он шести футов росту, лет двадцати пяти – тридцати, европеоид – и по-настоящему белый. То есть белая кожа, белые волосы.
Морган кивнул.
– Да, как у альбиноса.
Последнее слово он почти выплюнул, потянул, как если бы выговаривал «ниг-гер».
– Нет, я подожду. Пропусти через НЦКИ – может, выловишь что-нибудь.
У Соломона неприятно засосало под ложечкой. НЦКИ – это Национальный центр криминальной информации. Морган проверял, не находится ли странный гость в текущем розыске и нет ли у него судимостей. А раз Соломон знал, что такое НЦКИ, – значит мог и находиться в его базе данных.
Соломон снова взглянул на себя: белая кожа прямо-таки сияет в ярком свете, ни следа пигмента, никаких отметин, кроме выжженной на плече буквы «I», теперь спрятанной под повязкой. Чистая страница, а не человек. Он скрестил на груди руки, чувствуя себя без рубашки уязвимым и выставленным напоказ.
«Скорая помощь» свернула с главной улицы, и взору открылось белоснежное здание церкви – на взгляд Соломона, слишком большой для такого маленького городка. Крытый медью шпиль вонзался в пустынное небо. Вид церкви тронул память, шевельнул нечто, уже живущее в ней. Или показалось? Морган сказал, что нательный крест – копия алтарного креста. Соломону захотелось выскользнуть из пут, сковывавших ноги, вырваться из «скорой», чтобы побежать и посмотреть самому.