Встретимся у кромки миров (СИ)

– Иди. А чего приходил?
– Соли попросить. Тетка послала, – сказал первое что на ум пришло.
– Ведро.
– Что ведро? – недоумевая, посмотрел в пустую тару.
– Ведро соли надо Марте?
– Эээ. Я пойду. Ладно?
– Ладно. А ведро, все-таки, зачем принес?
– Кто ест соль, тот и воду пьет, – брякнул вспомнившуюся пословицу и почему-то задом попятился из дома.
До своего дома бежал, представляя, как соседи над Кирой измываются. Ведро бросать не стал, жалко. Да и тетка ругаться будет. Поэтому несся, задрав юбку рукой, на локте которой моталось ведро, а другой придерживал шляпу, чтобы не слетела с головы. Потеряю – Марта точно убьет!
Кира
Оглядывая любопытствующие лица хорошо знакомых людей, занесла ногу, чтобы перевалиться на другую сторону, и когда, почти решилась спрыгнуть, увидела, что внизу торчит мой ухват и, брякнувшись на него, обязательно сломаю что-нибудь. Боюсь, это будет не ухват. Понимание пришло в последнюю минуту, траекторию полета изменить не успевала, поэтому своим вихлянием еще более усугубила ситуацию. Летела спиной вниз. Но упала в чьи-то руки. Человек крякнул от натуги. Женщина?!
А та спокойно поднялась, будто я ничего не весила, и не захотела выпускать с рук. Заглянув под поля шляпы, узнала Инга. Улыбнулась ему и сказала:
– Ухват.
– Какой ухват?
– Там, внизу. Надо взять. Бабушка ругаться будет.
Со мной на руках присел, я вытащила ухват. И мы пошли вдаль. К морю. И было совершенно все равно, что подумают соседи, узнали они Инга или нет. Главное – мы вместе и нам хорошо.
Ингмар
Прижимая к себе Киру, указывающую мне ухватом куда идти, был счастлив. Не мешала шляпа, потому что она позволяла смотреть на девушку, забыл о ведре, которое можно было закинуть во двор, не вспомнил, что одет в теткины вещи.
Вышли к морю и почти дошли до беседки, когда Кира скомандовала:
– Стой!
И соскользнула с рук, звякнув ухватом о ведро. Этот звук привлек внимание девушки, которая стояла у щита с нарисованным поездом, продолжающим спешить к станции Коммунизм. Это была Галка.
Она испуганно вскинула глаза и пошла бочком, пытаясь скрыться. Но уверенным движением Кира прижала подругу рогаткой ухвата к щиту.
– Попалась! – закричала она, – Ну, что, Галчонок, каяться будешь?
– О чем ты, Кира? Я никому ничего говорила! – затараторила пойманная девочка.
Я с интересом наблюдал, пытаясь понять, что происходит. Объяснение не задержалось.
– А кто испачкал дегтем мою дверь?
– Ты чего, Кира, зачем мне это?
– Не ври, я все знаю! Тебя Настасья выдала! – потом обернулась ко мне, – Что делать будем с этой предательницей?
Снял шляпу и увидел, как у Галки распахнулись от удивления глаза. Она, наконец, узнала меня.
– Отпусти ее, Кира! Не связывайся с говном, – потом обратился к Галке, – Не попадайся больше на глаза, зашибу.
Встав за спиной Киры, прижал ее одной рукой к себе, а другой взялся за ухват и помог отвести его от шеи девчонки. Та сползла по щиту вниз. Из рук выпал кусочек мела. Пошарил глазами по поверхности рисунка и увидел Г+И=Л. Взяв мел, исправил ошибку в уравнении, стерев неправильную букву. Дописал. Получилось К+И=Л. Так лучше.
– Запомни, Галчонок, предательством счастья не сыщешь.
Потом опять взял свою Киру на руки и продолжил прерванный маршрут. До беседки. Мы сразу забыли о той, что хлюпала носом за спиной.
  
Глава 8
 
 
«Мне жаль, что твоя гнедая сломала ногу.
 
Боливару не снести двоих…» – пауза и вздох:
 
«Жаль, что твоя гнедая сломала ногу Боливару…»
 
Шутка неизвестного, прочитавшего О.Генри
«Дороги, которые мы выбираем»
Кира
Инга усадил меня на скамейку, взял из рук ухват и поставил рядом со своим ведром. Сел рядом, снял панамку и внимательно посмотрел в глаза.
– Как ты? Сильно досталось?
– За тебя испугалась. Скажи, зачем все это?
– Глупость и любопытство. Развлечение.
– Но мы же люди. Живые. Разве с нами так можно?
– Нельзя, Киреныш, нельзя.
Он замолчал. Было заметно, что он хочет что-то сказать, но не знает как начать.
Я решила помочь.
– Говори. Не бойся. Я с тобой. Не предам, не отступлюсь.
– Я уезжаю.
– Когда?
– Завтра утром.
– Вернешься?
– Нет. Не в этом году. И не в следующем.
– Это из-за меня?
– Отец беспокоится. Мне нельзя попадать в неприятности. Собираюсь поступать в юридический и должен иметь безупречную характеристику, иначе не примут. Это очень серьезно, всю жизнь к этому готовился. Буду юристом, как папа. Прости, что так получилось.
– И мы никогда не увидимся? Даже в Москве?
– Не знаю. Нет.
– И все это закончится, так и не начавшись?
Он молчал. Я все поняла. Он сдался!
Я резко встала и вырвала из его рук панамку, напялила на себя, взяла свой ухват и пошла в поселок. Он не остановил.
Что не так? Только что он нес меня на руках, писал К+И, а теперь это холодное, «прости, что так получилось»!
Не буду плакать! Не буду!
Но слезы ручьем потекли по лицу. Сняла панамку, вытерла слезы, высморкалась, постаралась взять себя в руки. Не получилось. Ком в горле рос, хотелось кричать, плакать навзрыд. Почти ничего не видя перед собой, побежала к дому.
Ингмар
– Папа, ты доволен? Выходи, я видел тебя.
– Ты все правильно сделал, сынок, – сказал отец, выходя из-за колонны, – Не нужно тебе это сейчас. Посмотри, на кого ты похож? Я принес твои брюки. Они там, у велосипеда.
Сейчас принесу.
Отец осторожно начал спускаться вниз. С этой стороны не было лестницы. Я перемахнул через перила и пошел следом. Какая разница, где переодеваться?
Я увидел наш велосипед сразу, как зашел в беседку, а потом заметил и отца. Поэтому посадил Киру спиной к той колонне, за которой он встал. Нельзя было устраивать демарш при нем, ничего бы кроме скандала я не получил, поэтому решил сказать те слова, что он хотел услышать.
Жаль, что обидел Киру. Теперь нужно решать проблему, как увидеться с ней. Не хочу объясняться в письме. Я должен видеть глаза.
– Во сколько мы завтра уезжаем?
– Машина придет в пять утра.
Весь вечер отец был рядом, контролировал, как собираю вещи, помогал увязать книги, которые я взял почитать на лето, не отходил ни на шаг. Не давал возможности подумать, все время говорил.
Когда я собрался пойти погулять с Диком, попросил не уходить со двора. Сам сел с газетой на веранде. Черт, он караулит меня!
Соседи уже не донимали. Как поняли, что скорого ареста ждать не надо, (папа устроил ликбез и популярно объяснил о презумпции невиновности), так и разошлись по своим домам. Но все равно были начеку!
Шансов улизнуть со двора не предвиделось, Марта тоже получила нагоняй, к ней не сунешься, мальчишек, что бегают за забором, просить передать записку нельзя, они тоже участники скандала, мигом отнесут куда не надо. Что же делать? Записку написал еще днем, когда зашел в туалет.
Надо было видеть, как я ее писал! Снял с гвоздя всю пачку газетных прямоугольников, что так аккуратно нарезала тетка, выбрал тот, где поля пошире, расположил на колене и… уронил карандаш в дырку. Пришлось вернуть бумагу на место и пойти в дом за другим.
Отец подозрительно наблюдал, как я хожу туда-сюда.
– Живот болит, – пояснил я.
Он кивнул головой и крикнул:
– Марта, что у нас есть от живота?
– У кого болит? – откликнулась та.
– У Ромео.
Я опять зашел в будку с сердечком. На этот раз получилось нормально: «Жду тебя в три часа ночи в беседке. Вопрос жизни и смерти. Твой Боливар».