Жмот и Жозефина (СИ)
- Сознаваться будем или пчелу за хвост крутить? - спрашивает.
- Ничего я не знаю, сознаваться не в чем, без адвоката слова не скажу, - говорит Жмот, а сам жопу чешет. Два раза ему по жопе дубинкой вломили при задержании. - И вообще у меня острая зубная боль, мне врач нужен, а то сейчас без сознания упаду и жалобу напишу в прокуратуру.
Напрасно он прокуратуру вспомнил, не любят они этого. Но мужик наоборот, как будто даже обрадовался.
- Зубы? - спрашивает. - Зубы это хорошо, сейчас прямо и вылечим.
И достаёт из стола здоровенные пассатижи. Щёлкает ими и скалится довольно. Жмот и правда чуть в обморок не грохнулся, аж испариной пробило, так перепугался. Но тут из-за шкафа выходит доцент бородатый и говорит:
- Не перегибайте, капитан. Он нам живой и здоровый нужен.
- Да что у вас есть-то на меня?! - заорал тогда Жмот. Он всегда орал, когда хотел успокоиться.
- А вот, - говорит, как выяснилось, капитан и из папочки бумажку достаёт. - Вот показания Руденко Романа Андреевича по кличке Рубильник. Контрабанда, спекуляция медикаментами, нарушение пропускного режима. Это лет пять тебе в карьере кайлом долбить.
- Требую очную ставку, - ответил Жмот, а самому очень интересно на дату в бумажке заглянуть. Неужели сегодня успели Рубильника обработать или заранее подготовились?
- Ну что ты ерепенишься? - по-доброму тогда бородач спрашивает. - Ты же понимаешь, что тебе вилы, не отмажешься. А если до Изгорвола нас доведешь, мы эту бумажку похерим.
- Да что вы ко мне прицепились? Других полярников что ли нет?
- Есть. Но в такой сложный поход нам обязательно нужен самый лучший. Нам очень важно дойти, мы просто не имеем права сгинуть в Поле. Да и жить, честно говоря, ещё хочется.
Психолог, твою мать. Конечно приятно Жмоту, что его самым лучшим признали. Но вот не учёл доцент одной мелочи - расчётлив Жмот невероятно, на дырявый мизер не ходит. И шансы вернуться из Заполярья бывалый полярник оценивал очень низко. Поэтому воззвал к здравому смыслу:
- Ну, вы поймите, Изгорвол это легенда, там никто не бывал, только слухи, что есть такое поселение в Заполярье.
- У нас другие данные, - строго так отвечает доцент. - И карта у нас действительно есть. И денег тебе заплатим, как обещали. И зубы вылечим. Соглашайся.
- Ладно, - сказал Жмот. - Пошли.
А сам думает, что не кидал никогда заказчиков, а вот сейчас придётся. Доведёт он доцентов до первого разлома и до свидания. Сами виноваты. Но не тут-то было.
- Молодец, - похвалил его капитан. - А пока ты на благо науки и во имя процветания Оазиса трудиться будешь, мы твоих папу с мамой в санаторий определим. Не дёргайся! Очень хороший санаторий, наш, ведомственный, на терассе. Усиленное питание, лечебные ванны. Свежий воздух. И наше пристальное внимание. Ну, ты понимаешь.
И понял Жмот, что попал по крупному.
3. Фермерское поселение Кирзачи, 14 июня, 2112 года
Младший сержант спецназа Финка пошевелила лениво пальцами босых ног, и зажмурилось от удовольствия. Она стояла на окраине села по колено в сырой траве и наслаждалась рассветом. Ворот форменной куртки был широко распахнут, ремень она у фермеров ни разу ещё не надевала, сапоги-говнодавы давно забросила в сарай. Финка, кажется, даже урчала от наслаждения, подставляя солнечным лучам бледное лицо. Под куполом Оазиса такого солнца не бывает.
- Жозефина Корхонен, - услышала Финка за спиной и обернулась.
Как обычно за ней прислали Манечку, костлявую девочку-подростка с третьим глазом в правом виске. Манечка, слегка повернув голову вбок, так чтобы все три глаза смотрели на Финку, поманила её узкой ладошкой. Манечка была человеком строгим и неразговорчивым. Хотя какой же она человек? Мутант, прости Господи.
- На планёрку? - спросила Финка.
Манечка кивнула и нетерпеливо потопталась кривыми ножками, демонстрируя неодобрение медлительностью младшего сержанта. Финка вздохнула и направилась к дому Председателя. Манечка засеменила рядом.
- Маня, ну не зови ты меня «Жозефина Корхонен», - сказала Финка. - Я же сто раз тебя уже просила. Зови просто - Финка. Меня все так зовут. Я же это имя, Жозефина, терпеть не могу, это же я в бреду официально так представилась, мне же казалось, что меня в плен взяли, вот я и твердила имя и личный номер. Хотя зачем анархистам мой личный номер? Ума не приложу. А нас вот заставляют заучивать, восемьдесят семь пятьсот семьдесят девять, мой личный номер. По уставу я только его могу противнику сообщить, а вот зачем? Понятно если в Поле боец погиб, его потом по номеру на бирке опознать можно, а из плена ещё никто не возвращался. Если к анархистам попал - всё, амба, пиши-пропало.
Финка знала, что Манечка ничего ей не ответит, и по-прежнему будет звать её полным именем. Как и взрослые, которые не вступали с ней в отвлечённые разговоры и обращались исключительно «Жозефина Корхонен», а то и «младший сержант Жозефина Корхонен». В посёлке Финка существовала в условиях мягкого бойкота, но ей было наплевать. Зато тут было солнце, трава под ногами, ветер с близких сопок, пахнущий снегом и не было капитана Карпова с его потными лапами. И ещё каждый вечер был умопомрачительно вкусный пчелиный сыр.
Они вошли в избу, где на лавках, расставленных вдоль стен, уже сидели бригадиры. Председатель, Никита Михалыч Сергушин, засунув руки в карманы ватных штанов, прохаживался по центру. У него было по шесть пальцев на руках, и он этого стеснялся. Финка остановилась на пороге, а Манечка присела на краешек лавки рядом с бригадиром копателей Джоном, Который Видит В Темноте.
- А вот младший сержант Жозефина Корхонен, - продолжил Никита Михалыч прерванную речь, - пойдёт сегодня работать на пасеку.
- Не надо мне её, - сразу вскинулся Лёшка-пчеловод. - У меня прошлый раз после неё пчёлы доиться перестали. Боятся её пчёлы.
- Тогда Жозефина Корхонен пойдёт сегодня пшеницу трясти, - сказал Никита Михалыч.
- Она хорошо трясёт, девка сильная, - ответил бригадир хлеборобов Юрий Эрнестович. - Только стволы у пшеницы, где она прикоснётся, потом гнить начинают.
- Ну, ты ей верхонки дай.
- А есть смысл рисковать? Сами управимся.
- Катализаторы пусть раскладывает.
Бригадиры сдержанно посмеялись. Председатель вгорячах сказал глупость и сам это понимал. Укладка катализатора роста было делом тонким, требующим большого опыта, не каждый фермер с этим мог справиться. Никита Михалыч исподлобья взглянул на бригадира охотников по кличке Шопенгауэр.
- На зайца сегодня пойдём, - сдержанно произнёс Шопенгауэр. - Я бы взял на охоту младшего сержанта Жозефину Корхонен. Стреляет она хорошо, сами видели. Но если анархисты повстречаются, они в ней махом спецназовца опознают. И тогда всем нам кирдык.
- Значит, никому сегодня Жозефина Корхонен на работу не нужна? - спросил Председатель, и все знали, что это риторический вопрос. - Тогда как обычно Жозефина Корхонен от работы освобождается. Просим её к обеду не опаздывать, - Никита Михалыч вынул руки из карманов, развёл их в стороны, издевательски поклонился Финке.
Она слушала всё это молча, низко опустив голову, разглядывая скрипучие половицы под ногами Председателя. Она уже привыкла. Она была совершенно непригодна для сельской жизни, ей не могли доверить самой простой работы, даже нужники чистить, потому что нужники у фермеров чистили специальные бактерии, которые надо было уметь правильно заквашивать. Брюква на огороде от неё разбегалась, рыбки, после того как она однажды задала им корм, долго блевали, падали с насеста и перестали нести яйца, а змеиная шерсть скатанная Финкой истлела на следующий день.
Уже второй месяц Финка жила у фермеров нахлебником. Ей не то чтобы намекали, а почти в открытую говорили: «Шла бы ты девка в свой Оазис, не место тебе здесь!». Но Финка не уходила. Терпела пренебрежительное к себе отношение, но не уходила. Не могла себя заставить. Выше её сил было вернуться в тесную суету купола, снова встать в строй, жрать тухлятину в солдатской столовке, считать рубли до зарплаты и ждать, когда тебя погонят в Поле на убой. Или разгонять митинги безработных. Или отстреливать полярников, которые тащат доцентам образцы экзофлоры. К тому же за долгую отлучку Финке запросто могли пришить дезертирство, и доказывай потом, что была тяжело ранена в бою, когда к стенке поставят. А значит, некуда ей было уходить.