Лоханка
Ещё поглядел на наш транспортёр. Поклёвок на нём больше, чем заплаток – редкая пуля, пущенная издали прошибёт шесть миллиметров довольно вязкой судовой стали, но внешний вид портят все. Закрашиваем мы их зелёной краской – другую в армии нынче достать мудрено. Поверх черной, которая теперь скромно проглядывает между клякс, нанесённых торопливо нашими с товарищем руками. Старшина спервоначалу рявкнул было, что, мол, за зёбра!? Явно хотел заставить выкрасить всё разом для равномерности. А нам натурально лень – вот и двинул я тезис о камуфляжной раскраске, а потом развил его до понятия слияния с местностью. В этот момент надо было поспешать за грузом и препираться старшине оказалось некогда.
– Валяйте, – махнул он рукой, – сливайтесь.
* * *На том и уехал я из полка. Одежду мою гражданскую мне никто не вернул – не до её сохранения было в условиях военного времени. Поэтому – красноармейцем следовал… не знаю куда. Тоже не спрашивал провожатых. Ехали мы всё железной дорогой в опустевшей теплушке, бегая на станциях за кипятком или дровишками для буржуйки – незаметно подкралась осень и по ночам становилось холодно.
В Сталинграде пересели на пассажирский поезд, с которого через несколько часов и сошли на станции Владимировка, где встречал нас Дмитрий Иванович Агеев и его шофёр Пётр – оба в форме и с малиновыми петлицами. Обменялись с провожатыми какими-то бумагами, распрощались, да и пошли к машине.
– Изрядные дела начались тут без тебя, – рассказывал мне по дороге наш здешний ГПУшник. – Прислали мне ориентировку на поиск производителя некоторых, скажем, изделий. Гляжу – на одном изображении ты, собственной персоной со своим вездеходом. Ну и доложил, как положено. Хотя удивился, почему машину эту называют бранзулеткой.
Комиссию от военных прислали и всё производство этих лоханок сосчитали, а потом устроили дознание: сколько сделали и куда отправили. Думаю, сейчас порождения твоего мрачного гения срочно мобилизуют и передают в войска. А заводу спустили план…
– Какой завод? – спрашиваю. – Мастерские у нас.
– А вот и завод. Помнишь же, что с весны начинали реконструкцию да новые корпуса строили? Так что переименовали мастерские в завод и даже бранзулеточный участок на нём организовали. Дядю Васю Маркелова поставили над ним начальником, а он сразу затребовал тебя срочно отыскать и к нему доставить. Вопрос сейчас стоит на контроле в ОГПУ – я курирую дело от местных органов, а от военных интендантская служба прислала представителя – завтра, как на работу выйдешь, познакомишься с начальником приёмки. Ещё инженера из Москвы вытребовали из НАТИ. Тоже где-то на этих днях должен подъехать. В общем, Иван Сергеевич, заварил ты кашу…
– Да я-то чего?! Делал, что велят. Хорошо, кстати, делал.
Мне не в чем себя упрекнуть. Не стыдно за содеянное потому, что с душой подходил. А то, что получился не верх совершенства – так время такое нынче – ни материалов особо продвинутых, ни технологий двадцать первого века – ничего подобного пока нет. Армия, и та, почти вся на конной тяге, да и в мирной жизни лошадки не на последнем месте. Вон впереди пылит коляска – явно везёт кого-то от станции. Думаю – извозчик. Их не много в наших краях. И к поезду, а приходит он дважды в сутки – туда и обратно – съезжаются все. Пока мы с бумагами разбирались, народ и разъехался от станции.
Глава 3. Новые лоханки
Доставили меня прямиком к дому. И это правильно. Поскольку от своих молчаливых попутчиков испытывал я всю дорогу самое тревожное состояние. Измотался, одним словом. Корректные, конечно, ребята, но глаз с меня не спускали ни на минуту – хоть один, но обязательно рядом и не спит. Правда, на маузер мой никакого внимания не обращали.
Почему маузер? Потому, что с карабином в нашей коробчонке не развернуться, а наган не так хорош при стрельбе по дальним целям. А из этой машинки вполне неплохо получается и по ближним кустам шмальнуть, и по дальним. Да, баловали в полку нас с Кобыланды, хотя, откуда он принёс этот пистолет, я уверенно сказать не могу. Он вообще умудрялся добывать массу нужных вещей как будто из ниоткуда.
Так вот: захожу я к себе на подворье и здороваюсь с соседкой, что справа:
– Доброго здоровьичка, – говорю, – Павла Никитична!
– Ох! – отвечает она, – Иван Сергеевич! Хорошо, хоть ты с войны вовзвернулся. А у Анны-то мужа убили. Только она второго сына родила – тут и известие пришло из армии, что Никодим её голову сложил где-то около Поти, – и плачет тихими слезами.
Анна – моя соседка через заднюю изгородь – мы с ней ещё грешили у меня в мастерской. То есть – не чужой, как ни посмотри, человек. Хотя с мужем её знакомства я и не водил, но знаю, что относилась она к нему вовсе даже неплохо и связь нашу с ней прятала ото всех, словно в шпионском фильме с использованием тайного хода из сарая в сарай. Так что стою я, не зная, что делать, а Никитична продолжает причитать:
– Только всё у них наладилось! Поверишь ли? Пока не поселился ты здесь – не давал им господь деток. А тут – буквально года не прошло – и первый, а через пару лет и второй появился. А то Анна-то так убивалась, так кручинилась. Боялась, что бесплодная совсем. Ох-охонюшки, горе-то какое!
Слушаю я соседку, а сам глазами по участку шарю. Вижу – картошка выкопана, да и остальные овощи убраны, причём – все чин-чинарём культурно так.
– А что, соседка? – спрашиваю. – Пока меня не было – кто тут хозяевал?
– Так мы с Никишей, с супругом моим. Как не помочь соседу, пока он на войне воюет, да и Анна нам не чужая – племянница она мне.
Вот так и получил я подряд два указания на то, зачем молодая соседка ко мне бегала, и кто её надоумил, каким образом порадовать детками любимого, но неплодовитого мужа. Так что похлопотал я по хозяйству, себя в порядок привёл, переоделся в штатское, да уж под вечер отправился к Анне разговор разговаривать. Не через дырку, а по-людски, обойдя половину квартала, чтобы с нашей улицы попасть на соседнюю.
Чинно постучался и вошел:
– Здравствуй, – говорю, – соседка. Извини, если не вовремя. Коли велишь – уйду, или в другой раз наведаюсь. А только вот вино принёс, помянуть Никодима.
Обычно-то Анна всегда белым платком была замотана, а тут черный на ней, и так же накручен, что только щель для глаз оставлена. Посмотрела на меня, указала рукой на стул, а сама вышла в соседнюю комнату – там за занавеской явно малой загукал, да басовито так. Чуть погодя она вернулась, быстро собрала на стол и две рюмки поставила. А я как раз с пробкой на кувшине справился и набулькал нам по глотку. Вот тут, считай, и увидел впервые лицо своей любовницы – она, чтобы пригубить, платок размотала, и так мне увиденное понравилось, что я едва не поперхнулся – вот уж где красота, так красота.
Посидели мы пристойно безо всяких особенных разговоров, по три рюмки сухого грузинского вина выпили, поминая покойного добрыми словами, да и ушёл я домой, хотя старший сынок между нами крутился, на руки лез и что-то лопотал. Не скажу, что был сильно тронут его непосредственностью и неуёмной энергией, но понравился мне парнишка. А потом гадал – придёт ко мне Анна, или не придёт. Не пришла.
А я как раз засиделся немного – писал Кобыланды письмо крупными печатными буквами – адрес свой сообщал и, что у меня всё нормально.
* * *Утро на заводе началось для меня со скандала. У заднего борта собранного корпуса лоханки газорезчик настраивал свою шарманку, готовясь пробуровить лаз в сплошном стальном листе. Хорошо хоть, знакомый парень – сразу остановился, едва я на него цыкнул. Зато, откуда ни возьмись, выскочил военный со «шпалой» в зелёной петлице – явно интендант, присматривающий за ходом сборки «бранзулеток».
Сначала он в мой адрес выразился непечатно, а потом «разъяснил» в вопросительном ключе:
– А как прикажешь ящики в кузов подавать? Через борт руками имать?
– А с дверкой в корме потонет машина, потому, как не загерметизируешь ты дверь такого размера настолько, чтобы вода совсем не проходила, – отвечаю.