Хроники Ангелов (СИ)

– Да я на обеих крыльями махал, – ворчал Илья. – Подумаешь, две зловредные тёлки не поделили бриллиантов. Тут вон поэтесса одна мне плачет в хрустальный шар...
Я шарахнулся, ещё замахал руками, но не тут-то было: Илья вяжется, бормочет об извечной страдалице, которая как сорвётся в грубый мир, так обязательно неприятности: то её изнасилует какой-то вонючий Агамемнон, то сожгут живьём на костре, то сама от ужаса удавится на двери, и теперь взялась за своё... Казалось бы, всё хорошо, осела в цивилизованной стране, живи себе, испытывай программы, так нет... Ну не женщина, а кремень, ничто её не взяло. Снова строчит стишки, а чтоб выжить, гадает на чём попало, да торгует, чем ни попадя. Ну так скажи спасибо, что не моешь посуду в забегаловке, что вообще есть работа... А хочешь романы тискать, тогда не жалуйся на то, что поклонники после твоих поэтических откровений спрашивают: "А какая у вас профессия?" И нечего на это жаловаться, хоть камер-юнкером, а всё же польза, не дурацкие тебе рифмы.
Тут я поддакнул сдуру: – Розы-шмозы... Тля-Рубля... Бармалей-азохынвэй... Короче, чушь собачья.
– Ты что, совсем? – возмутился Илья, даже заикаться стал. – Не стыдно?
Да я-то тут при чём? Я, что ли, устанавливал порядки? Кстати, рассказывают, в чёрной дыре всё гораздо хуже: на художниках вообще пашут землю, даже если самая бездарь, только и умеешь, скажем, что рисовать портреты больших хозяев или записывать биографии знаменитостей, а и тебе придётся потеть. Преисподняя – это вам не Голливуд. Своя справедливость у Мафусаила: не одним гениям вкалывать в каменоломнях.
Обозвал я в сердцах Илью завистником и тут же пожалел: разобиделся, бедняга, до того, что пошел кидаться своими хрустальными шарами, и опять же мне в нос. Чуть-чуть не дошло до кровопролития.
Такая вот ситуация. Да что чёрная дыра! Пускай Мафусаил там и разбирается со своим Люцифером пусть. У нас своих ситуаций на каждую эпоху не расхлебать.
Что делать? Делать-то что? Вот она, свобода выбора, всем лезет боком, а не отберёшь. Разве что послать их всех подальше, чтоб катились в преисподнюю, а нам всё сначала, строить новый мир... Мы наш, мы новый мир построим... На свою голову... Ну и лепить новых Адама и Еву. А с готовыми что делать? Кое-кто радуется: "Апокалипсис! Апокалипсис!" И Сарина туда же, и Даниил тут как тут... Вопят, дескать, ошиблись, не того чего-то понапихали в гены человекам, ну и в мозги соответственно, опять же, почему-то забыли о крыльях. А люди всё равно устремились вверх, уж с известной башней так по языкам получили, нет, снова рвутся в небо, добираются до нас.
А кстати, что за Апокалипсис вдруг Апокалипсис?
Илья посмотрел на меня недоверчиво: – Неужели не слыхал эту историю?
– Откуда? – отвечал я. – Я-то не собираю сплетен.
– Вечно ты, Михаил, не от мира сего, – упрекнул Илья. – Это не от тебя ли Бодэхай набрался про трёх обезьянок?
– Какие ещё обезьянки?
– Снова не понимаешь, да? – в глазах Ильи начали загораться молнии. – Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, не знаешь, да?
– Ну знаю, ну и что? – недоумевал я.
– А то, что тебя, начиная с пресловутой яблони, эта политика ещё ни разу не спасла, или я не прав?
– А не пошёл бы ты со своей политикой?
Надоел мне этот Илья. Я его тихо-мирно расспрашиваю про Апокалипсис, а он мне развел тут целую дискуссию... Сочинитель фигов...
– Ладно, не сердись, – миролюбиво сказал он. – Я был уверен, что ты в курсе. Это Мехиаэль с Вельзевулом как-то начудили с перепою.
– Тоже новость, – пробурчал я. – Два придурка загуляли.
– Но на этот раз они забрались на совершенно дикую дыру, да ещё начала эры, забытый нами остров Патмос. А предварительно им какой-то хмырь за бутылку вынес телик из Останкинской башни новой эпохи.
– Ну и что, – отмахнулся было я. – Можно подумать, что на Патмосе хоть в какое время найдёшь электричество. Да там до сих пор лампочку пробуют на зуб.
– А это уж Люсик постарался, голова-то папашина. И нашел изолированную пещеру, и разобрался с электричеством, уж включили как-нибудь... Замкнули на двадцать первый век и веселятся вовсю. Развлечение, понимаешь, устроили себе с Люцифером.
– Ну и? – спросил я, потихонечку начиная чувствовать интерес.
– Вот тебе и "ну", – огрызнулся Илья. – И не заметили, как в пещеру влез пастух абориген, насмотрелся сериалов, реклам, порнухи, ужастиков, наслушался тяжёлого рока, накушался моделей в последней стадии дистрофии, что там ещё... принял всю эту свистопляску будущего за конец света, возбудился и, как мог, сел за мемуары. И сочинил Апокалипсис. И пошло... И пошло... И пошло...
– Бред какой-то, – резюмировал я, но совсем без уверенности, просто так, чтоб хоть что-нибудь высказать.
– Мало того, – продолжал Илья увлечённо, – так там ещё что-то зарикошетило и трахнуло по башке одного средневекового медика, тот сразу стал поэтом и оракулом одновременно... Искры брызнули в разные стороны – пророков да целителей развелось, ведьм, Мерлин совсем свихнулся, короче, на сегодняшний день все всё знают и дружно ждут Апокалипсиса.
– Что ж по-твоему, – засомневался я: – мы теперь обязаны им его устроить?
– Ну вот же мы собираемся для того, чтоб решить, – тихо ответил Илья. – Значит, в этом что-то есть. Гавриил ещё к тому же...
– Не понял... – начал я.
– Вечно ты не понимаешь, – взъярился Илья. – Что тебе опять непонятно что?
– А Гавриил-то тут причём?
– Ты ещё Гавриила не знаешь? – горько усмехнулся Илья. – Ему же лишь бы отыскать какую дыру, чтоб влезть... В общем, обрадовался Гавриил. – Илья усмехнулся ещё горше: – Раскричался, мол, непризнанные гении, больная совесть, зеркало души... И начал тиражировать этих Иоанна с Нострадамусом вовсю...
Илья снова усмехнулся, на этот раз криво: – Какая там душа? Какое зеркало?
Он пожал плечами. – Меня этот тип не публикует... – обречённо посетовал поэт.
Самое главное!
Я посмотрел на него молча, только дотронулся до носа рукой.
– Вот, опять скажешь, что я завистник...
Илья посмотрел на меня вопросительно, да я-то что, мне своего носа жалко.
И сочинитель продолжил: – Нет, я не завидую, но всё-таки.
Илья поёжился, будто похолодало: – Ладно, этих хотя бы после смерти признают, а мы-то бессмертны, что же мне теперь? Ну скажи, есть в этом хоть какая-то справедливость?
– О справедливости с Даниилом... А Дух знает? – спросил я.
Илья взглянул отрешённо.
Я уточнил: – Насчёт Апокалипсиса?
– Думаю, это вопрос скорее риторический, – ответил шлемазл.
А тут и Мафусаил налетел. Писателя как ветром сдуло. А негодяй остался. Пришлось вести в дом.
– Помнишь? – сказала Кибела, глядя, как Мафусаил колдует над бутылкой от Клико. Судя по этикетке, это была настоящая Клико, прямо со стола друзей весёлого поэта Пушкина.
– Ещё бы, – ответил гость со значением. – Я всё помню.
Мать честная, они ещё общаются намёками! А веко у него заметно дёргалось. Уж не с Мафусаила ли списывали Вия?
– Не понял, – вставил я в образовавшуюся паузу. – Откуда у тебя эта бутыль? До воровства докатился?
Я почувствовал толчок в бедро. По внешнему виду Кибелы вряд ли догадаешься, что именно она сейчас усердно пихает меня под столом.
– Да брось ты, – лениво протянул Мафусаил. – Кто вообще алкоголь придумал, если не я?
Ещё бы, забудешь сиё изобретение.
– А помнишь? – опять завела Кибела.
Я понял, что наступает момент рассматривания альбомов, то есть, самое время потихонечку смыться. Оставить жену наедине с Мафусаилом уже не казалось смертельной опасностью. Древние мы всё-таки.
Но я ошибся. В том смысле, что Мафусаил улизнул от Кибелы, как только появились Лилит и Даниил. Оказывается, желал покалякать именно со мной. А начал эту самую беседу с нытья. Дожились.
– Я не виноват, – вздохнул Мафусаил, едва мы с ним уединились.
– Ну знаешь, – возмутился я.