Легенды о проклятых. Обреченные (СИ)

Днем мы выезжали в деревни, отмаливать умерших от оспы и от чумы. Я смотрела на чужое горе и боль, но мне не становилось легче, скорее, я понимала, что есть потери, которые не восполнить со временем. Люди болтали о пришествии самого Зверя на землю, о приближении всадников апокалипсиса во главе с самым жутким монстром в железной маске, несущим смерть за собой. Они могли не называть имени — я знала, кто идет сюда, знала, кто ищет меня и не успокоится, пока не найдет. Мне хотелось, чтоб нашел и казнил сам. Посмотреть в его глаза волчьи, убрать волосы с затылка и склонить голову покорно у его ног. Ожидая взмаха меча. Все, как он хотел…пред ним на коленях сломанная и жалкая Одейя дес Вийяр. Отрекшаяся от Иллина. Не ставшая ему ни женой, ни любовницей, ни матерью его сыну. Меня не брала никакая хворь. Я больным молитвы читала и воду с едой подносила. Каждое утро мы брали золотые из пожертвований храму и покупали на рынке хлеб, смазанный жиром для сытности. Несли его в дома с черными тряпками на крыше, колыхающиеся от ветра или покрытые снегом и инеем. Так помечали дома, где царила зараза. Моран предостерегала меня, чтоб я не снимала перчатки и шарф с лица, а потом мыла руки и меняла одежду, но мне было все равно. Я кормила несчастных лично и сидела у их постелей, слушая предсмертные исповеди или бессвязный бред и искренне надеялась, что рано или поздно Иллин все же возьмет меня к себе.
И он меня услышал. Не так, как я представляла, и не так, как я думала. Иногда мне вообще казалось, что Иллин и Саанан — это одно и то же. Только люди не знают об этом.
Мы шли из города пешком, послушницам храма не давали лошадей — не пристало верхом ездить ниадам. Моран сопровождала меня, как и всегда. Она была единственным моим утешением, и она же мешала мне покончить со всем одним махом. Я боялась, что ее сошлют куда-то или казнят, едва она останется одна. Я даже не могла дать ей свободу. Закон Лассара запрещал освобождать валласских рабов. Их можно было только продать или убить. Но не отпустить. И пока я была жива, никто не трогал мою верную служанку. Даже несмотря на мое положение, люди все еще склоняли передо мной головы и целовали подол моей белой траурной рясы, вознося молитвы. Покаявшаяся ниада, согласная принять постриг, казалась им почти святой. Ровно до той самой минуты, пока Данат Третий не произнес свою речь с балкона храма и не отправил гонцов по всему Нахадасу с вестью о сожжении шеаны и предательницы, которая понесла от врага, которая легла с тем, кто убивал их мужей и сыновей, насиловал их женщин и дочерей. Именно поэтому земля Лассарская проклята. Великий служитель Иллина прекрасно знал, как посеять ненависть в умах фанатиков после того, как ниада отказалась возлежать с ним самим. Но все это будет позже.
Зима бушевала очередным ураганом, который кружил белоснежные смерчи и швырял в лицо ледяные крошки, твердые, как кусочки гранита. Они впивались в щеки, губы, заставляя морщиться от боли и закрывать лицо рукавом тулупа.
— Я говорила вам, моя деса, не стоит сегодня в город идти. Так и простудиться можно. У вас дырявые сапоги и тулупу уже лет двести.
— Это мой народ умирает. У людей в деревне хлеба не будет, если мы не пойдем. У матерей с голоду молоко пропадет.
— Всем бы ваше сердоболие да милосердие, и, того и гляди, войны бы закончились. Только сдается мне, не за этим вы по деревням ходите.
Я шарфом лицо обвязала, стараясь опускать голову, прячась от порывов ветра.
— За этим. Мне больше нечего искать. У меня ничего нет, Моран.
— Смерть вы там ищите. Я ее отражение в ваших глазах вижу.
Я даже не посмотрела на нее, только вперед, на виднеющиеся ворота Храма и мелькающие огоньки в башенках с дозорными. Что толку перечить, если она права? Я жаждала смерти, я ее искала по всем грязным закоулкам перекошенных изб, в пожатиях полуразложившихся несчастных больных, в их глазах, молящих об избавлении от боли.
— Только тот, кто ее ищет, никогда не находит. Смерть, она, как и любовь, приходит без спроса и уносит вашу душу.
— Тогда мне точно больше нечего терять. Души у меня уже нет.
Мы подошли к маленьким воротам с обратной стороны храма, и Моран три раза постучала. Когда мы вошли за ограду, она вдруг схватила меня за запястья поверх перчаток.
— Подождете меня? Несколько минут. Я быстро. Очень-очень быстро.
Я усмехнулась уголком рта, но вопросов не задала. Зачем спрашивать то, что тебе не хотят рассказать?
В хлеву на заднем дворе блеяли овцы, и тихо мычали коровы. Астрелям каждый день приносили молоко и сыр, а в деревнях люди умирали с голоду. Когда-нибудь, если я выберусь отсюда и встречусь с отцом, первое, что я потребую — ввести налог для храмов. И я не я буду — он это сделает. Или же лично заставлю этих жирных тварей раскошелиться.
За высокой каменной оградой из черного обожженного кирпича, ветер не дул так сильно, но он завывал в трубах и путался в знаменах, стонал в железном щите, в который били верховные астраны, извещая о радости или о беде. И посреди всей этой какофонии мне вдруг послышалось, что кто-то стонет. Мучительно, хрипло и очень тихо. Я пошла на звук, оглянувшись по сторонам, пока не уперлась в железную дверь сарая. Дернула на себя, но та оказалась запертой. Стоны из-за двери продолжали доноситься, и я заметила возле дровницы топор с щербатой подгнившей деревянной рукоятью. Взялась, а поднять сил не оказалось. Но я все же сжала его обеими руками и занесла над собой, а потом обрушила на замок. Он тут же раскололся на две части. А я отбросила топор и толкнула дверь. На промерзлом полу сарая корчился и катался от боли гонец, который прибыл с самого Туарна. Я видела по гербам на одежде еще сегодня утром, как он гнал коня во весь опор и рухнул у ступеней храма без сил. Склонилась над ним, хватая его за плечи, чтобы развернуть к себе, и едва мне удалось это сделать, как я тут же в ужасе отпрянула — лицо и руки мужчины были покрыты язвенными рытвинами. Они кровоточили, и по лицу несчастного стекали дорожки сукровицы. Он не просто стонал, он выл от дикой боли. И то, что я видела, было ни на что не похоже. Ни на одну болезнь из всех, что я знала и видела.
— Яд.
Послышался голос надо мной, и я подняла голову, взглянув на Моран, которая склонилась над гонцом, трясущимся в очередном приступе адских страданий.
— Что за яд?
— Скорей всего, баордский. От него нет противоядия.
— И мы ничего не можем сделать? — в отчаянии спросила я, все еще глядя на гербы на плаще несчастного. Туарн…Туарн, который взят Рейном несколько недель назад.
— Разве что облегчить его участь известным вам способом.
Я отрицательна качнула головой, и в этот момент умирающий распахнул веки и уставился на меня расширенными в лихорадке глазами с кровавыми прожилками на выпуклых белках. Он вдруг дернулся, хватая ртом воздух и пытаясь отползти от меня к стене, но каждое движение причиняло ему неимоверные мучения.
— Ни-а-да… — протянул ко мне дрожащую руку, указывая пальцем на прядь выбившихся из-под капюшона волос, — он говорил…говорил…отдать ни-а-ду.
— Кто он?
Я склонилась над гонцом, но он опять заметался в очередном приступе.
— Мо-о-онстр. Отдать ниаду, и все будут живы. Мо-о-онстр.
— Кому говорил? Тебе?
Склонилась еще ниже над умирающим. Тот закивал, протягивая руки и хватая меня за воротник тулупа.
— Ищет вас…за вами чудовище идет. Из-за вас уми-ра-ют люди. Из-за вас…я уми-ра-ю. Вы — проклятие лассарского народа. Исчадие саананское — вот вы кто-о-о.
— Я придушу этого ублюдка, — прорычала моя служанка, но я перехватила ее руку, заставляя замолчать и снова посмотрела на гонца.
— Где он сейчас?
— Кт-о-о?
— Монстр, как ты говоришь. Где он?
Гонец закричал, кусая губы и впиваясь ногтями в мой тулуп. Дергаясь в конвульсиях и закатывая глаза, а я вдруг вспомнила что баордка говорила, когда я просила у нее помочь умирающему Рейну — моя кровь и есть противоядие.
— Дай кинжал мне, Моран, — снова бросила взгляд на служанку, — Дай, я знаю, что у тебя есть.