Любовник из Северного Китая

Фонарь высвечивает в полумраке белую дорожку. Она пустынна.
Но вот появляется женщина в длинном темно-красном платье, она медленно движется по белой ленте дорожки. Женщина поднимается от реки.
И исчезает в доме.
Вечеринка, видимо, закончилась раньше из-за жары. Осталась лишь забытая в пустынном парке пластинка.
Женщины в красном не видно. Она в доме.
Второй этаж дома погружается в темноту, зато очень скоро в окнах первого этажа появляется свет.
Дорожка пустынна.
Женщина в красном так и не появилась.
Девушка возвращается на дорогу. Исчезает за деревьями. Потом появляется вновь. Она опять идет к реке.
Вот она перед нами. В желтом уличном свете ее лицо, как и раньше, видно плохо. И все же кажется, что она — да, да, очень молода. Совсем еще девочка. Белая.
Гаснет фонарь, освещавший дорожку в парке. Женщина в красном так и не вернулась. Остается лишь слабый свет в самом доме.
Вскоре после того, как погасла дорожка, из дома доносится мелодия вальса. Его играют на пианино. Этот вальс уже звучал в какой-то книге. Только никто не помнит, в какой.
Девушка останавливается. Слушает. Мы видим, как она слушает.
Она повернула голову в ту сторону, откуда доносится музыка и закрыла глаза. Ее невидящий взгляд устремлен в одну точку.
Теперь нам лучше видно ее. Да, так и есть, она очень молода. Совсем еще девочка. Она плачет.
Стоит неподвижно. И плачет.
В фильме этот вальс никак не будет назван. Здесь, в книге, мы скажем: «Вальс-Отчаяние».
Она будет слушать его и после того, как он закончится.
В фильме и здесь, в книге, молодая девушка будет называться Девочкой.
Девочка исчезает из кадра. Камера больше не направлена на нее, но только на то место, где была вечеринка.
Камера еще раз медленно обшаривает место, которое мы только что видели, потом поворачивается в ту сторону, куда ушла девочка.
Улица пустынна. Реку не видно.
Становится светлее.
Тут больше не на что смотреть, только на прямую и темную улицу.
Калитка.
Школьный двор.
Та же ночь. Та же девочка.
Школа. Земля во дворе плотно утрамбована.
Блестящая земля, утоптанная голыми ногами местных ребятишек.
Французская школа. Так написано на воротах: «Женская французская школа города Виньлонга».
Девочка открывает калитку.
Закрывает ее.
Пересекает пустой двор. Входит в прилегающий к школе дом.
Мы теряем ее из виду.
Остаемся в пустом дворе.
В пустоте, которая возникла после ухода девочки, вновь, в третий раз слышится музыка, ее прерывают резкие, пронзительные крики, смех. Как и каждую ночь, по селению проходит нищенка с берегов Ганга. Она стремится выйти к морю, на дорогу в Читтагонг, дорогу мертвых детей и азиатских нищих, которые испокон века пытаются добраться до богатых рыбой вод Сонг-Ма.
Спальня матери и девочки.
Типичная колониальная спальня. Полутемная. Без ночного столика. Ее освещает единственная лампочка. Из мебели: большая двуспальная железная кровать, очень высокая, и зеркальный шкаф. Типично колониальная кровать: покрыта черным лаком, украшена медными шарами по четырем углам тоже черного балдахина. Похожа на клетку. Кровать закрыта до самого пола огромной белой сеткой от комаров, рыхлой как снег. Подушек нет, только жесткие валики из конского волоса. Покрывала тоже нет. Ножки кровати утопают в ведрах с мокрым песком — главное оружие в борьбе с бедствием колоний, комарами тропической ночи.
Мать лежит на кровати.
Она не спит.
Она ждет свою дочь.
А вот и дочь. Заходит в комнату. Пересекает ее. Кажется, ее силуэт, ее платье нам знакомы. Да, это та самая девочка, что шла к реке по старой улице вдоль парка.
Она принимает душ. Шум воды.
Возвращается.
Теперь ее можно разглядеть получше. Да. Совершенно очевидно, она еще совсем девочка. Худенькая, грудь едва-едва наметилась. Длинные рыжевато-каштановые, вьющиеся волосы, на ногах — сабо местного производства, деревянные, но легкие, с кожаными ремешками. Глаза у нее светло-зеленые с коричневыми прожилками. Говорят такие же были у ее покойного отца. Да, это та самая девочка со старой улицы, которая плакала над Вальсом. Та самая, которая знает, что этот Вальс играла женщина в темно-красном платье: мы видели ее на белой дорожке. Знает она и то, что только ей одной, этой самой девочке, известны такие вещи. Ей одной во всем поселке и даже за его пределами. Итак, это девочка. На ней ситцевая белая рубашка с бретельками, сшитая До, такая же как у ее матери.
Девочка раздвигает сетку от комаров, быстро подтыкает ее края под матрас, проскальзывает в образовавшуюся щель и снова опускает сетку. Мать так и не уснула. Она садится рядом с девочкой и заплетает ей косы на ночь. Она делает это машинально, не глядя.
Издалека едва слышно доносится шум поселка, который утихнет только на рассвете. Девочка спрашивает:
— Ты видела Пауло?
— Он приходил, поел в кухне с Чанхом. Потом снова ушел.
Девочка говорит, что ходила к парку, где была вечеринка, посмотреть, нет ли его там, но вечеринка кончилась и в парке никого не было.
А еще она говорит, что позднее опять пойдет искать его, ей известно, где он прячется. И вообще она спокойна, только когда он далеко от дома. Он всегда ждет, что она придет и заберет его, потому что боится возвращаться один, боится, что Пьер подкараулит его и набросится опять. Мать отвечает, что она, наоборот, боится, когда Пауло нет дома, боится змей, сумасшедших… это так ужасно, когда он совсем теряет рассудок и убегает куда глаза глядят… Ведь с такими детьми может случиться что угодно.
Девочка боится Пьера. Боится, что он убьет Пауло. Что он убьет его, даже не понимая, что делает, так она говорит.
— Ты лжешь, — вдруг накидывается она на мать. — Ты боишься не за Пауло. Ты боишься только за Пьера.
Мать не понимает, что говорит ей дочь. Она долго смотрит на нее неожиданно нежным взглядом словно не слышала только что сказанных слов. И заговаривает совсем о другом.
— Ты вот собираешься писать книги. О чем?
— О Пауло, — кричит девочка. — О тебе. И о Пьере тоже, но только для того, чтобы там с ним наконец разделаться. — Она резко поворачивается к матери и, прижавшись к ней, начинает плакать. — Ну почему ты любишь его одного, а нас не любишь совсем… — кричит она еле слышно.
— Я люблю вас одинаково всех троих, — лжет мать.
— Это ложь, ложь! — снова кричит девочка. Она любой ценой готова заставить мать замолчать. Готова ударить ее. — Ты лгунья… Скажи правду хоть раз в жизни… Почему его, а не нас?
Молчание.
— Не знаю, почему, — выдыхает мать.
Долгая пауза.
— И никогда не знала, — добавляет она.
Девочка бросается на мать, плача, обнимает ее. Закрывает ей рот рукой, чтобы заставить ее замолчать.
Матери все равно, что с ней делают, пусть даже оскорбляют. Она все еще пребывает в другом жизненном измерении — своей безоглядной любви к старшему сыну. Где она одинока. Потеряна. Но защищена от гнева других.
Голос девочки становится умоляющим, но на мать это не действует.
— Если он не уедет отсюда, рано или поздно он все равно убьет Пауло. Ты прекрасно это знаешь. Вот что страшно.