Любовник из Северного Китая

Они едут еще довольно долго. Не разговаривая. Девочка знает, что он больше ничего не скажет. И то же знает он про нее.
Их судьба уже совсем рядом, она настигает их.
На них надвигается слепая любовь.
Неотвратимая.
Незабываемая.
Черный автомобиль останавливается перед пансионом Льотей. Шофер берет чемодан девочки и несет его к воротам пансиона.
Китаец не смотрит на нее.
Она не оборачивается. Они друга друга больше не знают.
***
Двор пансиона «Льотей».
Свет уже не такой яркий. Вечер. Верхушки деревьев окутаны полумраком. Двор слабо освещен гирляндой лампочек под зелеными и белыми жестяными абажурами. За пансионерками приглядывают воспитательницы.
Во дворе — девочки, их около пятидесяти. Одни сидят на скамейках в саду, другие — на ступеньках винтовой лестницы, другие вертятся у строений, разбились на пары, хохочут, болтают Бог весть о чем.
На одной из скамеек, растянувшись во всю ее длину, лежит та, что названа здесь и в других книгах своим настоящим именем, божественным именем, та, что отличается удивительной красотой и кого девочка предпочла бы видеть менее красивой, — Элен Лагонель из Далата. Это еще одна любовь девочки, незабываемая любовь.
Девочка смотрит на нее, а потом медленно начинает гладить ее по лицу.
Элен Лагонель просыпается. Они улыбаются друг другу.
Элен Лагонель говорит, что сейчас расскажет ей ужасную историю, которая случилась в их пансионе.
— Я так ждала тебя, мне не терпелось рассказать, а потом я уснула. Ты приехала раньше обычного.
— На пароме я встретила одного типа, он предложил подвести меня на своем автомобиле.
— Белого?
— Нет, китайца.
— Китайцы иногда бывают очень красивы.
— Особенно те, что с Севера. Как раз тот самый случай.
Они смотрят друг на друга. Девочка смотрит особенно пристально.
— Ты не ездила в Далат?
— Нет. Родители не приехали за мной. Даже не объяснили почему. Но я не скучала.
Девочка все так же пристально смотрит, она вдруг встревожилась: под глазами у Элен черные круги и лицо бледное.
— Тебе нездоровится? — спрашивает девочка.
— Я не больна, но все время чувствую себя уставшей. В медпункте мне дали укрепляющее.
— А что сказали?
— Что все это ерунда. Возможно, усталость или просто до сих пор не могу привыкнуть к этому климату после Далата…
Девочка пытается подавить в себе чувство тревоги, но у нее это не получается и не получится никогда. До того самого момента, когда они расстанутся, она не сможет отделается от этой тревоги.  [1]
Ты хотела мне что-то рассказать.
Элен Лагонель сейчас же выкладывает все, что случилось в пансионе «Льотей».
— Представляешь, воспитательницы накрыли одну из наших, она занимается проституцией каждый вечер, за домом, где наша спальня. Никто ни о чем не подозревал. Ты ее знаешь, это Алис… метиска…
Молчание.
— Алис… И с кем же она развлекается?
— Да с кем придется… с прохожими… а если останавливаются машины, шоферам она тоже не отказывает. Они идут в канаву, что за нашей спальней… всегда в одно и тоже место.
Молчание.
— И ты, конечно, видела все собственными глазами…
— Нет, — врет Элен Лагонель, — мне сказали, что ходить туда не имеет никакого смысла, все равно ничего не видно.
Девочка спрашивает, что говорит сама Алис обо всем этом.
— Она говорит, что это ей нравится… и даже очень…, она не знает этих мужчин, и не видит их, почти не видит… и именно это и доводит ее до… как это называется…
После некоторого колебания девочка подсказывает нужное слово:
— До оргазма.
Элен подтверждает, что именно это она и имела в виду.
Они переглядываются и смеются: радуются встрече.
— Мама запрещает мне произносить это слово, — говорит Элен, — хотя я прекрасно понимаю, что оно значит. Она считает, что это слово неприличное. А твой младший брат говорит его?
— Нет, конечно. Он вообще ничего не говорит, мой младший брат. И ничего не знает. Впрочем, нет, он знает, что такое бывает. Когда с тобой это случится впервые… вот увидишь, ты испугаешься, тебе покажется, что ты умираешь. Но мой младший брат, он, наверно, думает, что это слово куда-нибудь запрятано. Что не могут слова обозначать вещи, которых не видно.
— Расскажи мне еще о твоем младшем брате…
— Все ту же историю?
— Да. Ты всегда ее рассказываешь по-разному, но этого не замечаешь.
— Мы ходили вместе на охоту к устью реки. Вдвоем. И вот однажды это случилось. Он пришел ко мне в кровать. Видишь ли, не всегда братья и сестры так уж хорошо знают друг дружку. Мы тогда были еще совсем маленькими, мне было лет семь, но он пришел ко мне и потом приходил уже каждую ночь. Однажды его засек мой старший брат. И избил. С тех пор он и начал бояться, бояться, что тот его убьет. Тогда мать перевела меня спать в свою постель. Но мы все же продолжали спать вместе украдкой. В Прей-Ноп по вечерам уходили в лес или прятались в лодки. В Садеке находили пустую классную комнату.
— А потом?
— Потом ему исполнилось десять лет, двенадцать, тринадцать. И вот однажды у него случился оргазм. Он был так счастлив, даже плакал, только память у него отшибло совсем. Я тоже плакала. Это было как праздник, только без веселья и смеха, праздник, от которого хочется плакать, понимаешь.
Девочка плачет. Элен Лагонель плачет вместе с ней. Они часто так плакали вместе, плакали по-детски, не зная даже почему: от волнения, любви, одиночества.
— Я знала, что ты психованная, но все же не настолько, — говорит Элен.
— Почему это я психованная?
— Не знаю, как объяснить, но ты точно психованная, клянусь тебе. Может, из-за твоего младшего брата, ты так его любишь… может из-за него ты и помешалась.
Молчание. А потом Элен Лагонель задает новый вопрос:
— Ты кому-нибудь, кроме меня, рассказывала все это о твоем младшем брате?
— Чанху, однажды. Мы ехали на автомобиле в Прей-Ноп, ночью.
— Чанх, наверно, плакал.
— Не знаю, я рассказала и сразу же уснула.
Девочка замолкает, потом говорит опять:
— Ты знаешь, я уверена, что когда-нибудь Пауло найдет себе других женщин в Виньлонге или Сайгоне, белых женщин: встретит их в кино или просто на улице, а вернее всего на пароме.
Девочки смеются.
Элен спрашивает у девочки про Чанха, занимались ли они с ним любовью.
— Он отказался наотрез. Я много раз его просила, но не смогла уговорить, — объясняет девочка.
Элен вдруг ударяется в слезы:
— Ты скоро уедешь во Францию, а я останусь совсем одна. Мне кажется, мои родители больше не хотят, чтобы я жила с ними в Далате. Они вообще меня больше не любят.
Молчание. Потом Элен забывает о своей несчастной судьбе. И вновь возвращается к Алис, к той, что занимается любовью в канавах. Она говорит почти шепотом:
— Я не все тебе сказала… Алис, она к тому же берет деньги… и приличные… Она копит эти деньги на дом. Алис ведь сирота, у нее вообще нет родственников, ни единого, она говорит, что дом, пусть даже маленький, станет ее собственностью, тогда ей будет, куда деться: мало ли что может случиться… Так она говорит.
То, что рассказывает Элен, девочке вполне понятно:
— Ну да, ясно. Но, возможно, не только из-за дома она берет с мужчин деньги. Раз они вновь приезжают к ней, значит, им это тоже нравится. А сколько она берет?
— Десять пиастров. За каждый раз, даже если это в один и тот же вечер.
— Десять пиастров, это ведь совсем неплохо?
— Мне тоже так кажется… но я не разбираюсь в ценах, а Алис, она все об этом знает, даже сколько берут белые проститутки с улицы Катина.
Девочка. Глаза полны слез. Элен Лагонель обнимает ее и кричит:
— Что с тобой?… Ты плачешь из-за того, что я тебе рассказала?
Девочка улыбается Элен. Она говорит, что с ней все в порядке, просто когда говорят о деньгах, она вспоминает кое-что из своей собственной жизни.