Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ)

С шеи на цепочке свисали миниатюрные часы, циферблат которых он как раз рассматривала, когда я заходил в кабинет. Ну как кабинет. Пустая палата, в которую внесли стол со стульями, а кровати убрали.
''Вот ты какой, северный олень'' — пронеслись тараканы по внутренней стороне черепа. — ''Или вообще полярная лиса. То бишь — песец''. А что еще ждать от ''Девственницы Революции''?
— Не стойте, молодой человек, присаживайтесь, — произнесла она, не поднимая на меня глаз. — А вы, Чечельницкий, свободны.
Это она уже своего аппаратного холуя выгоняет из помещения.
— Гедвига Мосиевна, — со вздохом произнес аппаратчик, увещевая ее, — этот молодой человек может быть очень опасен.
— Чем может быть опасен инвалид на костылях? — натурально удивилась Чирва-Крханная, добавив с раздражением. — И перестаньте тискать браунинг в кармане!
— Дык. Одного командира НКВД он уже сделал инвалидом. При этом был как раз в гипсе и на костылях, — привел аппаратчик свои ''неубиваемые'' аргументы…
— Я вам, товарищ Чечельницкий, не мешаю своим присутствием? — заелся я. — Успокойтесь. Я с женщинами не воюю. А вот с вами могу. Такой лоб и не на фронте… Окопался тут, в тылу, в тепле и при пайке повышенной калорийности, когда в Действующей армии в ротах политруков не хватает.
Ну да, с кем поведешься от того и наберешься. Коган на меня в этом смысле весьма благотворно действует.
Тетя Гадя неодобрительно покачала мне головой, а своему клеврету сказала.
— Идите, Чечельницкий, а то фронтовики нынче народ на язык резкий. За меня не бойтесь. Я же не боюсь. Кого мне тут бояться? Коммуниста?
Когда аппаратчик обиженно тихо прикрыл дверь, тетя Гадя сказала.
— Мне уже дали пару объяснительных записок и пяток доносов пришел самому товарищу Андрееву [29] о том, что тут случилось. Но в них есть разночтения… Товарищ Андреев попросил меня разобраться… Хочу послушать вашу версию. Вы готовы?
— Как на духу! — ответил я.
— Вы крещеный? — тетя Гадя подняла брови вверх.
— Не помню, — пожал я плечами. — По крайней мере, не обрезанный.
— Тогда не будем тянуть время. Излагайте.
Я и изложил.
Все как было.
Все как с комиссаром госпиталя было оговорено в деталях.
Потом сухонький, но грозный член суровой комиссии Партконтроля попробовала пробить меня на воспоминания, но безуспешно. Амнезия, причем двойная, у меня самая настоящая. И моя. И Фрейдсонова. Так что даже играть ничего не пришлось. Был я искренен как дитё малое, чем видимо тетю Гадю я и подкупил.
Особенно после того как, горячась и сбиваясь в словах, стал заступаться за Островскую. Чувствую, что судьба девушки тронула Чирву, особенно если рассматривать с точки зрения здравого смысла, в чем обвинял ее Ананидзе.
По крайней мере, это было единственное за всю встречу, что она занесла в свой блокнот.
— Товарищ Фрейдсон, что вы хотите от жизни? — неожиданно спросила Чирва.
— Летать и бить врага, — не задумываясь, ответил я.
— А если вам врачи запретят летать?
— Возьму винтовку и пойду в пехоту. Давить фашистов надо как гнид, чтобы не плодились.
— Вы же не умеете командовать пехотинцами. Капитан в пехоте ротой, а то и батальоном командует. Держать же капитана рядовым бойцом политически неверно, да и накладно для казны.
— Тогда на пулеметчика, думаю, недолго выучиться. И с пулеметным взводом поверьте, Гедвига Мосиевна, я справлюсь.
— Вы храбрый человек, Ариэль, — покачала она седоватой головой. — Но с такими знаниями как у вас сейчас только в эсеровские бомбисты подаваться. Они у них были одноразовые.
Тут я и зашел с последних козырей.
— Считаю, что до крайностей не дойдет. Если вы про то, что я все забыл, чему меня учили, что умел сам, то снова выучить недолго. Научился один раз летать. Научусь и другой. Летчики, осваивая новый тип машин, считайте, что снова учатся летать.
— Хорошо, — улыбнулась старушка. По-доброму так улыбнулась. — Идите. Найдите там Чечельницкого и позовите его сюда, если вам не трудно.
— На фронт его отправьте с воспитательными целями. В ротах действительно политруков не хватает. Это я от многих слышал тут.
— Я подумаю над вашими словами, — кивнула Чирва, показывая, что аудиенция окончена.
Когда я уже открывал дверь, окликнула.
— И письменную объяснительную записку на мое имя отдайте комиссару госпиталя. А то от Вашеняка и Недолужко я такие бумаги имею, а от вас нет. Папочка будет неполной. А это нехорошо.
— Там еще Кузьмич свидетель, — напомнил я.
— Я знаю, — снова улыбнулась мне Чирва. — Идите. Не устраивайте в дверях сквозняка.
Коган и Чечельницкий в коридоре мило беседовали друг с другом, подпирая противоположную стенку.
Чечельницкому я просто большим пальцем через плечо указал на дверь и тот тут же за ней скрылся.
А Коган мне выговорил.
— Запомни на всю оставшуюся жизнь, Ари, если хочешь сделать нормальную карьеру. Умный умножает количество друзей, а не врагов. Враги и так сами собой заводятся, от сырости. Безо всякого твоего участия. Ты же как вчера родился…
— Я действительно, Саша, вчера родился. Ну, не вчера… неделю назад.
— Черт, я как-то выпустил это из виду. Извини.
— Да не за что. Понимаю, что выгляжу более старым. Более опытным. Но… что есть, то есть.
— Тяжело тебе в жизни будет, — вздохнул Коган.
— Каждый несет свой крест, — улыбнулся я. — Говорят, что Господь не дает его нам не по силам.
Коган на меня несколько странно посмотрел.
— Курить идем? — сменил я тему.
— Ты иди, — нахмурился политрук, — А я тут вызова жду. — Показал он глазам на дверь, за которой прокураторствовала тетя Гадя.
Заметив в коридоре доктора Туровского и поняв, что добежать до него я со своими костылями я не успеваю, крикнул.
— Солосич! Соломон Иосифович! Подождите меня.
Доктор остановился и обернулся, глядя, как я стараюсь уверенно шкандыбать в его сторону. Блин горелый. Без костылей, наверное, получилось бы быстрее. На гипс я уже мог вполне уверенно опирать ногу.
— Соломон Иосифович, когда же, наконец, с меня снимут этот чертов гипс? — выпалил я.
— Ну, что за молодежь нынче пошла, — устало покачал головой доктор. — Никакого терпежу нет.
— Так когда? — настаивал я.
— Как только, так сразу. Такой ответ устраивает? — съехидничал врач.
— Нет, — честно ответил я.
— Товарищ капитан, будете выпендриваться я вообще пропишу вам постельный режим. И палату — одиночку.
И понизив голос, добавил.
— Тут вас всем миром спасают, а вы с капризами лезете. Идите. Мне еще тут до партсобрания с генералом от интендантства разбираться. Матрасы, койки, подушки, клеенки на новый контингент у нас не предусмотрены. Выбивать придется. Хорошо еще генералы сами к нам ездят, а не у себя в предбанниках нас часами держат.
Посмотрел на меня придирчиво. Оценивающе.
— Что ордена надел — молодец. А еще лучше вам до собрания повторить Устав и Программу партии не мешает. Спрашивать же будут.
— Про Соню что-нибудь известно?
— Опять за рыбу деньги! — вплеснул руками Туровский. — С тобой еще не до конца все порешали. Давай будем действовать постепенно. Мне Соня все же ближе чем тебе, но я же не тороплю события, хотя девочку жалко до слез. Все. Иди…
В конце коридора показалась доктор Шумская, и Туровский поспешил к ней, избавившись таким образом от меня.
В палате веселье и дым коромыслом.
У нас новый постоялец. Без обеих рук. Веселый и хулиганистый.
Раков на гармошке наяривает, а новенький поет. Старшее поколение охотно подпевает.
 
 
Вот и верь после этого людям!
 
Я прижалась к нему при луне,
 
А он взял мои девичьи груди
 
И узлом завязал на спине.