Цветы корицы, аромат сливы (СИ)
Деканат геологического факультета неожиданно предложил китайским первокурсникам подготовить что-нибудь вроде капустника ко Дню факультета. «Да-да, у нас в последние годы безумный наплыв китайских студентов, и мы не понимаем, что у них в головах. Пусть они наконец выскажутся в такой вот… драматической форме, объяснят нам, что они имеют в виду, чем живут, чем дышат», — сказал Лухин, зам. декана по золотодобыче.
Сюэли сразу предложил переделать под местные реалии пьесу Ван Ши-фу «Западный флигель». Настоятеля монастыря и монахов заменили комендантом общежития и дежурными по этажу, разбойников — скинхедами. Поскольку у него был опыт выступления в любительских спектаклях и к тому же он был писаным красавцем, на него сразу повесили роль студента Чжана. Роли коменданта, дежурных по этажу, скинхедов, подруги Ин-Ин — Хун-нян более или менее разобрали, оставалась лишь центральная роль Ин-Ин, но под нее никто не подходил. Все девушки-геологи, которые рвались играть, гораздо больше походили на какого-нибудь хунвейбина в кепке, чем на барышню Ин-Ин. Двигаться они не умели, играть на пипа — тем более, стрижены были под ежик. Возможно, они могли пройти сотни километров по тайге и выпить бутылку водки не закусывая. Вероятно, они могли обнаружить месторождение и организовать с нуля добычу нефти. Одна из них, наверное, могла заломать медведя. Тогда Сюэли принял радикальное решение.
— Можно мы попросим о помощи старших товарищей?
Русские кураторы благодушно разрешили. Они не подозревали, что Ин-Ин после этого гениально сыграет Ди. Им даже в голову не пришло, что помощь старших товарищей может выразиться вот в этом. Они даже не догадывались, какими бывают эти старшие товарищи.
— Вот какие красавицы к нам едут! — с гордостью сказал декан геофака декану того факультета, где учился Ди.
— М-м, по-моему, — кисло сморщился тот, поскольку Ди был хорошо ему известен как troublemaker и он его узнал даже в гриме, — это к нам они едут, а не к вам, эти… красавцы. Особенно вот этот… красавец.
Ди церемонно поклонился.
Пока Ди после капустника был еще в женском обличье, к нему пристал за кулисами какой-то ловелас, приглашая куда-то с ним уединиться. Ди задушевно сказал ему на ушко: «Видите ли… У меня на идиотов… не встаeт». Того вынесло оттуда, как будто им выстрелили из пращи.
Но все это было потом, а пока Сюэли, Ди и еще несколько человек сидели по вечерам, придумывая текст к постановке.
— Выходит Чжан Гун. Рассказчики справа и слева дают комментарии. Пантомима Сюэли идет в этот момент.
Чжан Гун из общежития в ГЗНедаром на весь сектор Б прославлен:Сюцай во всем сноровкой поражает,Таких людей едва ли двое, троеНайдется в Поднебесной, чтобы так,Как он, проворны были в каждом деле —Рассказчик справа:Возьмет ли в руки кисть, лоскут любой —И через миг уже готова сотняПрекраснейших стихов.Рассказчик слева:Возьмет ли в руки дрель и молоток —Уж дырки все просверлены на славуИ гвозди все, глядишь, позабивал.Этот сандаловый цинь ночью яснее звучит,В эти колонки слышнее порою ночной.— Теперь ты декламируешь то, что мы вместо арии туда всунули:
Любви Ин-Ин добиться очень сложно,Лишь только в первом корпусе онаЯвляет лик, как осенью луна,Но так ГЗ обходит осторожно,Что, право, рвется сердце у меня.— Стоп. Нет, — говорил Ди. — Коряво по-русски. «Рвется» — либо надо уточнять, куда, либо «на куски». Что в клочья рвется сердце у меня.
Выкроив минутку досуга, Сюэли зашел на истфак и разыскал там Андрея. Тот сидел над черепками из керченских раскопок.
— Послушай, ты не посмотришь на вот… это украшение еще раз?..
— Ну, эта вещь же у тебя поздняя очень… Чего на нее смотреть? — искренне удивился Андрей.
— Извини, пожалуйста, а у вас есть кто-нибудь, кто занимается более поздними эпохами?.. Кто занимается современностью? — поспешно поправился Сюэли.
— Да, вот Леха тебя поймет. Он в это… за это… за ту дверь загляни.
Леха оказался здоровенным небритым малым в камуфляже, сидящим под целой гирляндой вымпелов в память о поисковых экспедициях. У него на столе была разложена карта, прижатая с одной стороны карандашницей из опиленной снарядной гильзы, с другой — минным осколком; он что-то на ней помечал. Перед Сюэли был, так сказать, практикующий историк Второй мировой — поисковик.
— Будь добр, — сказал Сюэли, — посмотри, пожалуйста, на этот обломок… Ты не встречал?..
Леха осмотрел предмет взглядом профессионала и сурово сказал:
— И что?
— Здесь написано: «Императорский театр теней». Ты никогда не встречал… никогда не слышал?.. Я… нигде не нашел, вот, решил обратиться. Ведь ты, вероятно, много читал о разных… поздних артефактах?
Леша поскреб пятерней в затылке.
— Ну, я вообще-то специалист по Великой Отечественной. А как эта хрень по-китайски?
— Huang jia ying xi. Хуан-цзя ин-си.
— М-м-м… А-а… хвангдзя-йинг-кси это могли записать?
— Всё, всё могло быть! — обрадовался Сюэли и, прижав руку к сердцу, ждал, что ему скажут.
— А… ты слышал когда-нибудь про спецподразделение японской Квантунской армии «Курама Тэнгу»? — спросил Леша.
«Сначала пишется „поющий сверчок“, потом „привольно плещущаяся рыба“…»
«Сначала пишется „свернувшийся дракон“ с восходящей чертой вместо горизонтальной, потом — три параллельные „косые“ точки вдоль восходящей черты…»
В Институте Конфуция Сюэли начинал с «разворачивания тетрадей». Он не сразу понял, почему у русских все иероглифы валятся вбок и не могут стоять, но потом, приглядевшись к тому, как они пишут, понял: перед тем, как начать писать, они пристраивали тетрадь так, чтобы верхний край ее шел под углом примерно 40 градусов к краю стола и правый верхний угол оказывался выше левого, ручку же при письме они держали не то чтобы горизонтально, но клали в выемку между большим и указательным пальцем. Поприветствовав учеников, он проходил по рядам и каждому вручную клал тетрадь ровно и ручку в руке ставил вертикально. Тетради начинали ползти обратно, в прежнее положение, примерно через минуту сорок секунд (он засекал). Иероглифы целыми стройными рядами слаженно заваливались, как будто по ним прошел тайфун.
Один ученик, толком не запомнив иероглиф, спорил с Сюэли: «Какая разница, под „крышей“ или под „навесом“? Понятно же, о чем речь!» Одна девушка, высунув от старательности язык, писала знак «зима» в «ограде» и приговаривала: «Это пру-удик… А в нём плавают ка-арпы…». Другая девушка спрашивала: «А ничего, если я „свернувшегося дракона“ немножко так разверну?» Еще одна ученица говорила: «А почему в слове „родственник“ обязательно надо писать „труп“? А если он жив еще?»
— Боже моё… Я не смогу соответствовать, — подумал Сюэли по-русски. Но все же прошел по рядам и своей рукой повернул всем тетради еще раз. И еще раз. И еще раз.
— Я не могу так держать ручку, как вы. У меня анатомия кисти другая.
— Анатомия кисти у нас приблизительно одинакова, — сказал Сюэли, подходя, перегибаясь через спинку скамейки и приближая свою руку для сравнения к руке ученика.
— У меня указательный палец не сгибается в этом месте под таким углом.
Сюэли пальцами вылеплял, как из пластилина, из его руки то, что нужно, и клал на ручку.
За этот год ему пришлось вспомнить все шутки, с помощью которых его собственный учитель когда-то в детстве, в Гуанчжоу, учил детей писать и не путать иероглифы. Когда какой-нибудь малыш писал 玉, «драгоценность», вместо своей фамилии 王 Wang «князь», учитель Чжао мягко упрекал его: «Что же ты, даже князем не хочешь стать, только деньги хочешь взять?» Чтобы дети запомнили巾 «платок» и 币 «деньги», учитель говорил: «с докторской шапкой ты можешь стать дороже в тысячу раз». Когда маленький Сюэли однажды написал 臣 «подчиненный чиновник» вместо 巨 «обширный», учитель Чжао, улыбаясь, сказал: «Ну, если будешь писать ненужные черты, то сразу же сделаешься подчиненным, понимаешь?»