Поздний ужин

Ветераны помнили, что лет двадцать назад обсуждался вопрос, не отпустить ли старика, поскольку никакой опасности для общества он не представляет, а лечение вполне можно проводить на дому. Но решили этого не делать — не по медицинским соображениям, а по человеческим.
Пожалели старика. Он так долго провел взаперти, что уже просто не смог бы жить на свободе, один, без дома, профессии, друзей, без помощи и поддержки. Здесь, в клинике, о нем заботились, лечили, кормили и одевали. У него была постель, какая-то работа и немного денег на сигареты.
«Почему он вообще здесь оказался?» — спрашивал мой друг. Один из ветеранов, который пришел в клинику ординатором после института, вспомнил: когда-то говорили, что тут есть какая-то тайна и что в историю пациента посвящен только главный врач. От одного главного врача эта тайна переходила к другому. Но последний главный врач, который много лет руководил клиникой, умер. И с ним в могилу ушла эта тайна. Долгое время не могли подобрать нового главврача. Только мой друг согласился.
Это объяснение его не удовлетворило. Что еще за загадки в медицинском учреждении? Он поехал в министерство, попросил порыться в архивах, но там нашлись только хозяйственные документы, относящиеся к клинике: сметы, отчеты, бухгалтерские ведомости.
В начале шестидесятых состояние всех пациентов изучала медицинская комиссия, но и ее выводы исчезли — в Министерстве здравоохранения копии тоже не сохранились.
Мой друг несколько раз пытался поговорить с пациентом. Тот не мог сказать, почему он оказался в клинике.
Единственное, что он точно помнил, это дату своего рождения. Родственников у него не было, никто ему не писал, никто не приходил. В клинике к нему все хорошо относились. До самого последнего времени он работал садовником.
Поразительно то, что физически он еще очень крепок. Видит без очков, хорошо слышит. Правда, он больше не может возиться в саду. Единственное удовольствие, которое у него осталось, это курение. Он выкуривает полпачки в день.
— За двадцать лет он, наверное, и десяти минут со мной не проговорил, — сказал заместитель главного врача. — Он всегда молчит. Хороший мужик, безобидный. Пока мог работать, он все делал быстро, никогда не сидел на месте. Приятно было видеть человека, которому нравится трудиться.
Мой друг с изумлением наблюдал за своим таинственным пациентом. Это был человек, о котором время забыло. Безобидный старичок, которого отправили в психиатрическую клинику семьдесят лет назад и которого так и не выпустили на свободу, смотрел на врача спокойным и безмятежным взором. Он ни на что не обижался.
Ровесник века, он даже не был знаком с тем, что принес человечеству XX век. Он не испытал радостей нашего столетия, но и не страдал от его несчастий. Он никогда не звонил по телефону, не управлял машиной, не летал на самолете и вообще никуда не ездил.
— Но в принципе, почему его могли поместить в эту клинику? — спросил я, когда мой друг все это рассказал.
— В те времена психиатрия была ограничена в методах и средствах, — ответил он. — Больного первым делом отправляли в клинику. Позднее стало ясно, в этом не всегда есть необходимость. Теперь-то мы понимаем, что, если у больного и есть отклонения, их можно лечить, оставляя человека в привычном, нормальном окружении, а не вырывая из жизни.
— Но он все-таки нездоров? — уточнил я.
— Да, это очевидно, но почему его продержали в клинике семьдесят лет, не понимаю!
— Может быть, его отправили в психушку, как это позднее делали с диссидентами? — предположил я.
— Нет, — сказал мой друг, — это началось в шестидесятых годах.
— Неужели нет ничего, что могло бы натолкнуть на мысль о его прошлом?
— Он постоянно рисует, — сказал мой друг. — Карандашом на обычной бумаге. Очень примитивно и всегда одно и то же. Он рисует пожарных в касках старого образца и пожары. Его в клинике за глаза так и называют «пожарным».
— Так, может быть, он и был пожарным?
— Я написал письмо в Министерство внутренних дел, у них хорошие архивы. Особо просил проверить, не служил ли он в пожарных частях. Ответ отрицательный.
Мой друг не успокоился и написал еще и письма в Министерство обороны и в Федеральную службу безопасности — на всякий случай. Ответили отовсюду, хотя и не скоро. Этот человек нигде не числится. Он не состоял на военном учете и не совершал никаких преступлений, даже нигде не был прописан. Его паспорт хранился в сейфе главного врача и был девственно чистым — никаких пометок.
— Может быть, он сам стал жертвой пожара? — предположил я.
— Не похоже, — покачал головой мой друг. — Он должен бы бояться огня, разговоров о пожарах. Но нет, он раньше охотно помогал в котельной, жег листву в саду. Конечно, — добавил он, — рисунки для психиатра важнейший материал для размышлений. Наверное, это ключ к тому, что с ним произошло. Но пациент слишком стар, чтобы достучаться до его заблокированной памяти.
— Может быть, его надо подвергнуть гипнозу, — наивно предложил я.
Мой друг посмеялся: гипноз серьезное дело, только дилетанты думают, что с помощью гипноза можно творить чудеса.
— Боюсь, что мне так и не удастся разгадать эту тайну, — вздохнул мой друг. — Эта история для тебя, — сказал он, прощаясь, — ты любишь такие загадки.
Он оставил мне несколько рисунков своего странного пациента. Рисунки не профессиональные. Этот человек никогда не учился рисовать, но советских пожарных двадцатых годов он изобразил достаточно точно.
Наверное, он все-таки пострадал из-за пожара, подумал я. Может быть, все родные его погибли и он повредился в уме. Иначе зачем ему рисовать пожары и пожарных?
Я даже попробовал найти следы такого пожара. Если в огне гибли люди, об этом в те годы писали в городской хронике. Этого человека отправили в клинику в двадцать восьмом году, значит, следовало порыться в газетах двадцать седьмого — двадцать восьмого годов.
Смотреть старые газеты — утомительное, но безумно интересное занятие. В подшивке «Вечерней Москвы» я нашел описания множества пожаров, но нигде не было упоминания о молодом парне, который бы потерял в огне дом и родных. Я уже стал думать, что я ошибся. Мало ли почему в поврежденном мозге больного рождаются огненные видения и лица пожарников в касках…
Когда я просматривал последнюю подшивку и решил, что придется уйти ни с чем, я обратил внимание на заметку из уголовной хроники. Она называлась «Приговор „Пожарному“». В ней речь шла о человеке, который занимался поджогами.
Он поджигал дома — причем не из корыстных побуждений, а потому, что ему нравилось смотреть на огонь и слышать крики людей, которые не могут выбраться из огня.
Прежде чем поджечь дом, он подпирал бревном входную дверь так, чтобы ее нельзя было открыть изнутри. Он оставался на месте пожара до самого конца. Он даже не убегал, когда появлялись пожарные и милиция.
На него никто не обращал внимания. Какой же преступник останется на месте преступления? Поймали его случайно. Сосед, страдавший от бессонницы, увидел парня, который запер входную дверь двухэтажного дома, а потом плеснул керосина на стену и бросил спичку. Парня арестовали. Он во всем признался, но не мог объяснить, зачем он это делал.
Я опять достал подшивки и стал смотреть пожелтевшие страницы более внимательно. Теперь я знал, что надо искать.
Я нашел интервью с профессором-психиатром Блажновым, который рассказывал, что занимается интересным случаем. Он пытался лечить молодого парня, который убил одиннадцать человек. Он поджигал дома, причем только жилые. Пустые дома его не интересовали. Первый дом, который он сжег, был его собственный. Сгорели его родители и братья.
Профессор Блажнов был полон оптимизма и говорил корреспонденту, что с помощью современной медицины сделает из этого парня другого человека. Профессор добился, чтобы исполнение приговора было отложено и парня передали ему на лечение. Профессор сменил ему фамилию и обещал научить какой-то профессии.